| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
А вот это правда. Но без сожалений жить куда проще.
— И жалости не знаешь. Многих ты убила, моя дорогая Эмилия? — он все-таки выступил из тьмы, ее Зигфрид. Эмилия же с удивлением поняла, что забыла, как он выглядит, что, случись им встретиться иначе, она не узнала бы жениха.
Высокий.
И худой, чем-то похож на давешнего князя, но князь был бы добычей, а этот... охотник. И знает, что Эмилие известно это. И сам уже играет с ней.
— Я... у меня не было выбора, — она заломила руки.
Прежде Зигфрид верил ей.
Даже тогда, когда она попросила о тайной встрече... даже когда плакала, рассказывая, что сбежала из дому... даже когда просила укрыть ее в месте надежном, в таком, где не нашла бы родня...
Он верил до последнего.
И потому ничего не успел сделать, когда осыпалась стеклянным кружевом нерушимая защита дома.
— Меня заставили, Зигфрид... если бы ты знал, как я боялась их... ее... мою тетю...
А ведь он силен.
Настолько силен, что способен не только одолеть Эмилию, но и освободить ее. Не так, конечно, как сам он понимает свободу для существ, Эмилии подобных, но сняв привязь к дому.
— А потом... потом она превратила меня в это, — Эмилия всхлипнула, жалея, что совершенное ее тело не способно лить слезы.
Со слезами вдохновенней получилось бы.
Зигфрид никогда-то не умел слез выносить.
— Если бы ты знал... — она вздохнула, зная, что грудь ее от этого вздоха поднялась.
Коснулась шеи.
И ленты на ней.
Облизала губы.
— Ах, если бы ты знал, до чего мне тошно жить вот так...
— Как?
Он смотрел.
Глупый умненький мальчик... а говорили, что талантлив... безумно талантлив... может быть, и вовсе гениален... Эмилия верила.
Невестою гения быть приятно.
— Убивая, — ее ресницы дрожали. Она знала, что и в этот момент выглядит до невозможности притягательно, пусть и злословит Генриетта, что сия притягательность — есть естественное свойство нынешнего Эмилии состояния. — Или ты думаешь, что мне приятно питаться... чужой плотью?
Сладкой.
Мягкой... сочной... и действительно живой, потому как умирая, люди теряли всякий вкус. Тот улан прожил долго. И в конце уже не обзывался, скулил только...
Эмилия сглотнула.
Рот ее наполнился слюной. Не сейчас...
Зигфрид смотрит. Склонил голову на бок... с интересом? А руку в руке держит, баюкает.
— Поранился вот, — сказал он. — Там...
— Мне так жаль...
Поранился.
Когда? Эмилия не чуяла крови прежде, но сейчас вот... тягучий, густой аромат. Вино? Матушка говорит, что вино помогает ей забыться... глупая женщина, к чему забывать? Напротив, только память и позволяет Эмилии чувствовать себя живой.
Быть живой.
Память и кровь.
— Извини, тебе, должно быть, неприятно, — Зигфрид вытащил из кармана платок, накинул на рану. И Эмилия едва не зарычала от злости. Сейчас запах исчезнет, или изменится. — Заживет... на мне все быстро заживает.
Он возился, то так, то этак, пытаясь сладить с платком одной рукой. Гений? Беспечный мальчишка... каким был, таким и остался. Где-то его было даже жаль.
Немного.
— Я помогу, — Эмилия заставила себя улыбнуться. Она знала, что улыбка эта мила, даром что ли она столько перед зеркалом тренировалась?
И зубы не видны.
— Позволь мне... — она двигалась медленно, осторожно, притворяясь собою прежней, бестолковой девочкой, которая и вправду верила, что любовь способно преодолеть все.
— Спасибо, — Зигфрид вытянул руку.
Запах манил.
И сам вид раны... длинная царапина пересекла ладонь, кровь уже запеклась по краям ее, но и царапина, и ладонь выглядели так... аппетитно.
Эмилия сглотнула.
У нее будет лишь один шанс... и надо воспользоваться.
Успеть, пока не появились остальные, а то вновь не достанется ни кусочка нормального мяса...
Она коснулась ладони, упоительно горячей и живой. Платочек подняла. А ведь это ее... Эмилия помнит... тот бал, и танец, и платок, который она обронила, надеясь, что Зигфрид подымет, вернет... поднял, но не вернул.
Оставил залогом любви.
Кровавая любовь у них получилась.
— Мне так жаль, — сказала она почти искренне, и дотянулась до его лица, провела ногтями по щеке... — Если бы ты знал, как мне жаль...
Ладонь она положила на грудь, на камзол его, сшитый, как и собственное ее платье, по моде давным-давно забытых дней. Мягкая ткань. Жесткое шитье. И сердце стучит.
Живое.
Сердце ей никогда не доставалось. Разве что в тот раз... и быть может, именно это обозлило отца? Он привык забирать лучшие куски, а Генриетта печень жаловала, говорила, что вкус у нее особенный.
Печень и Эмилии понравилась.
— Мне тоже жаль, — сказал Зигфрид.
А в следующее мгновенье рука его вцепилась в лицо Эмилиы.
Она хотела стряхнуть, в конце концов, что такое человеческая рука? Хрупкие косточки, мягкое мясо... и вывернулась бы, у кого-нибудь другого вывернулась бы всенепременно, пусть и попортив бы лицо.
Зигфрид держал крепко.
И руку сжимал.
Пальцы его, невыносимо горячие, пробивали и кожу, и кость. А голос гремел. Слова заклятья, что звон колокольный... оглушающий, ослепляющий... Эмилия выла.
Скулила.
Она не хотела умирать. Ей ведь обещали вечную жизнь. И вечную молодость... обманули...
— Прости, — повторил Зигфрид, разжимая руку.
Иссохшее тело верлиоки некоторое время стояло, а после рассыпалось прахом. Только череп с остатками волос покатился к лестнице.
— Всегда была доверчивой дурочкой, — произнесла Генриетта, толкнув череп ногой. — За что и поплатилась.
Эта была опасней прочих.
И выглядела почти человеком, Зигфрид давно понял, что, чем больше нежить на человека похожа, тем она сильней.
— Убьешь? — Генриетта не делала попыток приблизиться.
И кровь чуяла, и запах этот дразнил, но не настолько, чтобы заставить ее потерять осторожность.
— Убью, — признался Зигфрид.
— Зачем?
— Ты нежить.
— Возможно, — она склонила голову и улыбнулась, показывая острые треугольные зубы. — Но и тебя сложно назвать в полной мере человеком...
Зигфрид скрестил руки на груди.
Чужая воля оплетала, он чувствовал сеть ее, пока непрочную, такую разорвешь не то, что словом — взглядом. Но если оставить, то сеть отяжелеет, окутает паучьим коконом...
— Прекрати, — он взмахнул рукой, и вторая верлиока отшатнулась, зашипела. — Я не чувствителен к вашим штучкам...
— Жаль. Сегодня какой-то не наш день... то гости чужие, которых трогать нельзя, то некроманты... не дом — двор проходной.
Она улыбнулась, подражая себе самой, которую помнила тихою скромною девицей. Впрочем, та девица исчезла давным-давно, сменившись существом куда более рациональным.
— Уходи, некромант, — то, что некогда было Генриеттой, чувствовало чужую силу.
Сила внушала ей уважение, заставляла отступить, смиряясь с тем, что нонешняя добыча не по силам приходится.
— Уходи и оставь все, как есть...
— Не могу.
Зигфрид поднял руку, заголил запястье и, полоснув по ним ножом, — верлиока ножей не любила, особенно таких вот, заговоренных, созданных из болотного живого железа — сказал:
— Аз есмъ... и имя мое...
Она хотела уйти.
Спрятаться.
В доме подвалы. Множество подвалов и мест тайных, в которых можно укрыться, но не смела отвести взгляда от рассеченного запястья, от крови, которая лилась на пол.
Темной струей.
Горячей.
И голос некроманта окружал, окутывал, уже ее лишая, что воли, что желания жить... и когда нож, тот самый, из болотного железа и древней крови, перерезал горло, верлиока лишь вздохнула.
Смерть ее была легкой.
Впрочем, истинная смерть случилась уже давно.
Зигфрид переступил через второе тело. Он знал, что его ждут. И не собирался ожидания обманывать.
За окном звенело.
Громыхало.
А после наступила тишина, и как-то резко, оттого и насторожила она Себастьяна.
— Дуся, — он легонько тронул плечо, но Евдокия не шелохнулась.
И Яська спала.
Себастьян надеялся, что это всего лишь сон.
От усталости.
Но протяжно заскрипела дверь, заставив обернуться.
— Ночи бурной... — на пороге комнаты возникла Мина. — Не волнуйся, через час-другой они очнутся и будут благодарны мне...
В этом Себастьян крепко сомневался.
И на всякий случай нож взял. Впрочем, хозяйку дома подобная невежливость не смутила. Да и ножа она не испугалась.
— Уходите, — попросил Себастьян.
— Гонишь? Невежливо как... гнать хозяев...
— Не вежливо мешать отдыху гостей...
— А я разве мешаю? — она ступала осторожненько, по узенькой половице.
Босая.
И в полупрозрачном халатике, который не столько скрывал прелести Мины, сколько подчеркивал девичью стройность ее фигуры. Грудь вздымается, кожа белеет сквозь кружево. И картина притягательная, однако чувствует Себастьян лишь страх.
— Я помогу вам отдохнуть... — Мина вдруг оказалась рядом, и вцепилась в треклятый Сигизмундусов шарф, который Себастьян так и не удосужился снять. Вообще с гардеробом ныне было сложно. — Мы чудесно проведем эту ночь...
Она дыхнула в лицо мятной водой, которая все одно не могла заглушить вонь тухлого мяса.
— Сыграем в шахматы? — Себастьян попытался шарф отобрать, но Мина держала крепко.
И прижималась, той самой вздымающейся грудью.
— Вы шутник, князь... есть куда более интересные игры...
— Быть может, — не стал спорить Себастьян, — но шахматы мне нравятся... безопасно, знаете ли... нет ощущения, что наутро после партии ты проснешься, скажем, без головы...
— Ваша голова мне без надобности, — Мина мурлыкала.
И смотрела в глаза.
И собственные ее, темные, глубоко запавшие, манили... если Себастьян снимет очки, он узнает, что таится на дне этих глаз. Риск? Но разве прежде ему не случалось рисковать... ему ведь интересно... безумно интересно... а эта женщина рядом, не она ли воплощение всех его тайных желаний?
Если и так, то следует разглядеть ее получше.
— Дурашка, — она держала за шарф обеими руками, и выгнулась, прижалась всем телом. — Зачем ты сопротивляешься?
— Жить... знаете ли... охота...
— Тогда ты выбрал неудачную дорогу...
Ее рука скользнула по груди, замерев напротив сердца, а после опустилась ниже. И Себастьян осознал, что сейчас эта рука, уже мало похожая на человеческую, ударит.
Пробьет и кожу, и мышцы, вцепится в кишки...
Он чувствовал предвкушение твари, и болезненно острое ее наслаждение, почти экстаз. Чувствовал и собственную беспомощность, которая была ей по вкусу почти так же, как и запах его, сладкого человека...
Коготки царапнули кожу...
Надавили.
И увязли в чешуе.
— Извините, — Себастьян отряхнулся. — Вот знал я, что женщинам не стоит верить, но чтобы вот настолько...
С шорохом развернулись крылья.
И рога, кажется, тоже выросли.
— Какая прелесть! — неискренне восхитилась Мина. — Мой ужин пытается меня забодать?
— Беспредельные времена, — согласился Себастьян. — Абсолютно аморальные...
Нежить отступать не собиралась.
Кружила.
Приглядывалась. Вздыхала... покосилась было на козетку со спящими девушками.
— Не посмеешь. В отличие от меня, они нужны ей... сильно нужны... настолько сильно, что, если тронешь, она тебя уничтожит.
Нежить оскалилась, но промолчала.
Человек?
Странно, что Себастьян принимал ее за человека. Сейчас в этом уродливом силуэте не осталось ничего, хоть сколь бы то ни было человеческого.
Сгорбленная фигура. Ноги полусогнуты в коленях. Грудь будто вдавлена, плечи, напротив, выступают вперед, и для нежити они слишком тяжелы, оттого при каждом шаге она горбится все сильней, точно не способная выдержать вес собственного тела. Того и гляди обопрется на плети-руки, которые пока висят безжизненно, покачиваются лишь.
Волосы-пакля.
Уродливый оскал. Зубы треугольные.
— Хорош-ш-ша... — поинтересовалась она, остановившись в шаге от Себастьяна.
— Как мечта некроманта...
За спиной твари сгустилась тьма, сделалась плотной, вязкой, как кисель. А в следующий миг из клубка ее вытянулась рука с ножом. И нож этот, глядевшийся нелепым старым, перерубил шею твари.
— Извините, — раздался мягкий голос, — но хочу заметить, что вы несколько превратно представляете себе мечты некромантов.
— Неужели, — Себастьян на всякий случай отступил.
Мало ли...
— Вы, как и многие другие, стали жертвой стереотипов, — с упреком произнес молодой человек, который выбрался из тьмы. Вернее было бы сказать, что он не выбрался, но сама тьма скатилась с черного его камзола. Клочья ее лиловой паутиной остались на манжетах, слегка скрадывая восковую их желтизну.
— В таком случае приношу свои искренние извинения, — Себастьян поклонился.
И внезапный гость ответил же поклоном, но куда более глубоким. Он убрал нож в рукав, и тьму с манжет стряхнул. Воротник оправил.
Он был удручающе молод.
На первый взгляд.
Второй же замечал и седину в светлых волосах, и морщины вокруг глаз, и неестественно строгое, усталое выражение этих самых глаз. Такое подошло бы пресвятому старцу.
Глядел гость на Себастьяна.
Внимательно.
Испытующе. И верно, тоже видел больше, нежели прочие.
— Вы все же человек, — наконец, произнес юноша. — Большей частью.
— Метаморф.
— Доводилось читать, но не доводилось видеть... однако вам не следует опасаться меня, — юноша прижал раскрытую ладонь к груди. — Я вижу, что вы в этом доме случайный гость... как и эти прекрасные панночки...
Точеные ноздри дрогнули.
— Знакомый запах.
Шаг, и странный гость остановился у козетки.
Руку протянул, коснулся рыжих волос Яславы. В этом жесте не было ни ласки, ни интимности, свойственной подобным жестам. Напротив, он был деловит.
Юноша поднес руку к носу и долго, тщательно обнюхивал пальцы. Затем наклонился, коснувшись точеным, хотя и несколько крупным носом, Яславиной макушки.
— Определенно... близкое родство.
— С кем?
— С тем, кому я обязан возвращением к жизни, — он вновь провел ладонью по Яславиной голове, но уже бережно, лаская. — Всегда хотелось иметь сестру... сколько лет прошло?
Безумная беседа, но, пожалуй, не менее безумное, чем все, что происходит вокруг. И скукоженный труп бывшей хозяйки дома, весьма, следует заметить, вписывавшийся в мрачную обстановку комнаты, был лучшим свидетельством безумия.
— Не стоит сожалеть. Она собиралась вас сожрать.
— Я уже понял, — Себастьяна передернуло. Нет, у него имелось пристрастие к женщинам роковым, но настолько роковых до сего дня не встречалось. — Кто это был?
— Верлиока, — охотно ответил некромант. — Целое гнездо свили... обычно они по одиночке охотятся, потому как прожорливые очень. Находят берлогу где-нибудь в лесу, там и обитают. Прикидываются девицей заплутавшей, на помощь зовут, а как кто откликнется, то и сжирают. Живьем.
— Чудесно, — Себастьян на всякий случай отступил от твари, пусть она и не подавала признаков жизни, но мало ли... с нежитью никогда нельзя быть точно уверенным, что нежить сия не представляет опасности.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
