Концепция силы. Юлька

Юля внезапно подняла голову и ехидно усмехнулась.

— Много ты так не наработаешь, если на меня всё время глазеть собираешься.

— Наверстаю, — пообещал Олег. — Не к спеху. Чаю хочешь?

— А вы что — всегда чай литрами пьёте, когда полуночничаете?

— Не всегда, но бывает. Не надоело вязать?

— Надоело. Знаешь, я сейчас думаю: а ведь сглупила, надо было к Андрею Степановичу идти не только с рисунками, но и с самими пентаклями.

— Ты же говорила, с ними всё нормально.

— Я-то говорю. А Андрей Степанович проверил бы на ауру. Вдруг всё-таки именно с ними что не так? А теперь поздно. Мы заходили к нему вроде как случайно, а если сейчас идти — Марину напугаем.

Олег оставил компьютер и подкатил своё кресло к Юле.

— Ты предполагала когда-нибудь, что с тобой может произойти?

— В каком смысле?

— В смысле, ты думала о своём будущем раньше, до всех этих событий?

— Раньше... А ничего не думала. Мыслила категориями учебного года: вот четверть началась, вот до каникул неделя осталась. Ой, вроде вчера каникулы начались — когда это они кончиться успели? И отдохнуть-то не успели... Знаешь, какая у нас шутка в ходу? Самое лучшее время учительской жизни — это последние дни до отпуска. Скоро отпуск, ещё немного — и отдыхать пойдём. А первый день отпуска — ну вот, какие-то несколько дней — и на работу... Сплошной лежачий камень в беличьем колесе.

— Школа — и ничего больше? Никогда не хотела сменить профессию?

— Быть учителем у меня больше всего получается. В последние годы начала, конечно, подумывать. Не о смене профессии — о смене места работы. Всё дело в новом директоре. Раньше директриса у нас была. Поговоришь с ней — и жить хочется и уроки по-новому! Сколько у меня игр было придумано. Например, курс литературы в девятом классе — это же сплошная карта путешествий, бесконечная дорога: "Слово о полку Игореве", "Горе от ума", "Евгений Онегин", а в конце самый блеск — "Герой нашего времени", "Мёртвые души". И везде — дорога. А Лермонтов? "Просёлочным путём люблю скакать в телеге..." Представляешь — Лермонтов в телеге... А потом — взлёт: "Давно отверженный блуждал В пустыне мира без приюта..." Ты когда-нибудь такое встречал? Пустыня — и мира. А ведь одно из значений слова "мир" — люди. Я когда представляю, у меня мурашки по коже — "пустыня мира без приюта". И вот этот Лермонтов — поэт высокого одиночества, и вдруг: "Люблю дымок спалённой жнивы..." Ты попробуй, ощути этот дымок: солома догорает, такой горьковатый, терпкий дым и в то же время приятный чем-то. Я когда о нём думаю, всё время помню, что едет-то он ночью. Тёплый такой, мягкий дымок пополам с прохладным и сырым от тяжёлой росной травы ветерком. Смотри, как идёт: от чистоты космического пространства — до того дымка, которого в темноте и не видно. Но ведь пахнет ночным летом. Или летней ночью? Всё равно... И вообще, ты меня вовремя останавливай. У меня кошмарная привычка растекаться. С чего я свернула на Лермонтова?

— С прежнего директора, при котором тебе хотелось работать. Ты придумывала игры.

— Игр было много. И работать хотелось так, чтобы все — ах! Кстати, почему ты меня не останавливаешь? Я честно предупреждала, что со мной водиться — слушать только о школе.

— Ничего страшного, — успокоительно отозвался Олег. — Я ведь только начинаю слушать, и мне пока интересно. И делаю выводы, что с будущим у тебя была тупиковая ситуация. О личном ты вообще не думала. В профессиональном плане тебе было интересно до времени. А как с честолюбием? Не хотелось стать завучем, директором или ещё кем по твоей части?

— Боже упаси! Я себя-то упорядочить не могу, а уж кем-то руководить?!

— А дети? Ими же ты руководишь?

— Сравнил — взрослые и дети! С детьми намного легче! И потом, нагляделась я на тех, кто наверх рвётся. Одни амбиции и никакой логики... Кстати, о логике. Я всё думаю: может, попробовать "ключ" сегодня ночью?

— Ну и логика у тебя! Каким образом ты хочешь его попробовать?

— Перед сном можно настроиться так: когда опять начнётся рисование чудовищ, переместиться туда, где я их вижу.

— Не слишком конкретно. А возвращение?

— Ты до каких пор сидеть будешь? Можно использовать ту же фразу, например: "Время — семь".

— А если за время пребывания у чудовищ с тобой что-нибудь случится? Не слишком большой объём времени ты берёшь? Может, по-другому? После рисования ты просыпалась ближе к трём часам ночи. А начинала в два. Этого временного отрезка вполне достаточно... Идиот, что я говорю... Никакого "ключа". Завтра выясним, где работает АэС, отнесём пентакли к нему на работу. Я не хочу вляпываться в абсолютную неизвестность.

— А мне кажется, ты давно в неё вляпался.

Они уставились друг на друга: он рассерженно — она насмешливо. Не отводя смеющихся глаз, Юлька нашарила за спиной зайца, встала.

— Мне пора спать. Время — пол-одиннадцатого. Если перескочу через одиннадцать, бессонница обеспечена. Пойду, умоюсь перед сном.

Олег сказал, что фирма занимает комнатку. На деле комнатка оказалась небольшим залом, в котором размещалось десять столов с компьютерами и закуток за широким шкафом. Если в зале было скудно с обстановкой и оттого чуть пустынно, то в закутке размещались старый, но уютный диван-кровать, обеденный стол и стулья. Несмотря на вместительные полки шкафа, стол завалили чашки и одноразовые стаканчики. Придя и увидя это безобразие, Юлька засучила рукава. Наличие старой мебели Олег объяснил привязанностью своих сотрудников к ней: новую купили, а старую в чужие руки отдавать или выбрасывать жаль. Юлька подумала: неплохой способ отвыкать от полюбившихся предметов — смиряться, сживаться с мыслью, что вот они, рядом, и постепенно смотреть на них как на нечто, принадлежащее уже не только тебе...

Дверь из зала выводила в коридор, по обе стороны которого располагались кабинеты. Олег и его сотрудники, иногда из семейно-политических соображений остававшиеся на работе в ночь, получалось, имели в своём распоряжении всё здание, исключая, естественно, запертые кабинеты.

На их втором этаже располагалось и кафе, в котором Олег к приходу Юльки накупил всякой всячины ("Ошалел?! Нам этого на месяц хватит!"), и неплохо оборудованные туалеты, куда девушка и направилась с полотенцем и зубной щёткой. Щётка своя. Остальное Олег достал из шкафа, а заодно продемонстрировал его содержимое. Юльку откровенно изумило, во-первых, сколько туда всего понапихано, во-вторых, как это всё не вываливается, в-третьих, каким образом в этом бедламе Олег запомнил, где что находится. "Ох уж эти мужчины... А наведи там порядок, половины вещей точно не впихнёшь", — недоумённо подумала Юлька.

Когда она вернулась в закуток, Олег уже освободил один стол от компьютера и перенёс его ближе к дивану. Юлька разложила на нём альбом, карандаши и маркер.

— А вдруг не получится? Всё-таки место незнакомое, нужного сна может и не быть.

— Боишься, станет непонятно, из-за чего чудища пропадут: из-за места или из-за дневного сна с "ключом"?

— Оно самое.

— Ты успокойся, не волнуйся. Так даже интереснее. Следующую ночь ты будешь дома. Вот и сравним. Только, пожалуйста, никакого "ключа"!.. Сейчас тебя укрою.

Он отвернулся за её плащом.

На мгновение по лицу девушки прошла почти невидимая мышечная волна, снимающая её оживлённую улыбку и некоторое напряжение и превращающая эмоции в странную маску — движение множества не до конца оформленных и неясно выраженных чувств. Голова её мягким рывком откинулась назад. Затем всё успокоилось, и даже улыбка, чуть тронувшая спокойный рот, была чуть неохотной.

— Спокойной ночи, Юля.

— Ага...

В закутке стало темно: Олег выключил верхнее освещение, оставил лишь лампу у своего компьютера.

Из-под тяжёлого плаща Юлька ещё раз вгляделась в доступную её обзору часть комнаты, вяло удивилась чёрным и серым линиям, жёлтым отсветам, успела подумать, как сонно всё вокруг, несмотря на ровное гудение единственного работающего компьютера, и уснула.

... Какой-то техникум вниз от университетского проспекта. Минут пятнадцать займёт дорога от остановки. У широкого подъезда одинокая машина. Здание окружено высоким решетчатым забором.

Сущности не смогли найти лаза, чтобы проникнуть на территорию техникума. А на пропускном пункте впускали-выпускали только по документам.

Паутина светилась так тускло, что глазам было больно и непривычно смотреть на неё. Изредка, когда Влад, эксперимента ради, вливал в неё свою энергию, она озарялась нормальным, здоровым светом. Но энергия быстро и равномерно уходила по всем участкам, и паутина возвращалась к первоначальному сине-зеленоватому свету.

Но Владу нравилось манипулировать и остаточной энергией. Нравилась возможность знать, где находится Юлия, нравилось видеть мир, не выходя из дома.

"Восторг от обладания возможностью... Но ведь и возможность появляется только благодаря присутствию силы. Слабый человек совершал чудеса, подключившись, сам того не подозревая, к определённому источнику силы. Не надо думать, что всё в самом человеке. По представлениям Юлии, получается, что надо радоваться возможности подключения, а не использования силы. Глупо. Радоваться возможности заработать, а не заработанному? Смешно. К тому же возможность заработать — иллюзия, мечта. А мечтая, человек всего лишь утешает себя, а действовать не хочет. Зачем ему деньги? Главное — есть иллюзия, что заработать можно. Философия неудачников. Каковой Юлия и является..."

Заглушая мысли об отказе Юлии выйти за него замуж ("Идеалистка! Наверняка мечтает о большой и чистой любви... С этим своим дуболомом..."), Влад взглянул на часы. До двух ещё полчаса. И вновь погрузился в изучение паутины — в поиск прямого выхода к пропасти.

24.

... И зайца она вспомнила сразу, как только завидела под ногами на утоптанной тропинке некую неправильность. И не стала переходить с бега на шаг: на скорости нагнулась, подхватила игрушку — и вниз.

Пыльный и мятый, заяц вызывал жалость, но чёрный нос всё ещё был задорно поднят, а раскосые глазёнки азартно сияли жёлтым отблеском свечей. И Юлька беспощадно встряхнула его несколько раз от пыли, закинула на спину, а толстые лапы с трудом завязала у себя на груди. Знакомый предмет здесь, в этой несущейся вниз пещере, — облегчение.

Вот появился тот самый поворот, запомнившийся ей по утреннему сну. Тот, с которого она начала первое своё "ключевое" путешествие. Любопытно было бы узнать, почему утренний сон она помнит отчётливо — от двери до двери, а путешествие, начатое с приметного местечка, совершенно вылетело из памяти? Ведь произошло что-то важное, раз она перечеркнула чёрным маркером всех чудовищ. Скорее всего, утренний сон запомнился, потому что был краток и после череды бурных событий. Ну и отозвался яркостью. А путешествие оказалось из привычных — тех, что она совершала целый месяц, конечно же, без "ключа".

Бесконечный бег. Вереница теней, бегущих с нею, впереди, позади... Как легко бегается во сне... "Нет, слишком обобщённо, — возразил кто-то. — Вспомни-ка, что было с тобою лет шесть назад". А что было?

А, тот визит мамы в гости к своей старшей сестре.

И жуткие сны, в которых кто-то гонится за Юлькой. Она слышит погоню, но бежать не может. Ноги влипают в землю, как в расплавленный асфальт, отдираются больно и трудно. Мышцы напрягались бежать — тело заливало холодным потом: вот-вот поймают. А дорога не выпускала. Да, там тоже была дорога — и, кажется, всё время через болото. А может, казалось, что через болото: ноги иногда не просто влипали в землю, а уходили в неё по колено. Ужас перед погоней. Отчаяние от собственной беспомощности. И просыпалась — вскакивала на постели с бешено стучащим сердцем.

Они хоть и редко бывали — эти сны с замедленным бегом, но бывали ведь.

От сестры мама приехала взбудораженной, сказала, что познакомилась с женщиной, которая уверила её в порче, насланной на всю семью. Юльке было некогда — последний год в пединституте, и мамина информация прошла как-то стороной. Женщина приходила "чистить" квартиру в отсутствие Юльки, а мама где-то с неделю поила дочь странными чаями... А потом — сон: Юлька бежит от погони, вихрем мчится изо всех сил, и ноги легко отталкиваются от твёрдой поверхности дороги... Может, что-то и было...

Отвлеклась так, что не заметила, как завибрировала под ногами тропа. Потом услышала постепенное нарастание низкого, но насыщенного звука — точно в несколько раз увеличили глубину и мощность пения людей, слаженно поющих в унисон.

Бега своего Юлька не умерила: очень уж легко на душе, и звук не страшный. Она не чувствует в нём тревоги. Откуда-то пришло понимание, что ещё немного — и она приблизится к своей цели. Интересно, в чём эта цель состоит?

... Электронные часы, настроенные заранее, прозвенели тоненько — без пяти два.

Олег встал с кресла и присел на диване, в ногах Юльки. У него появилось подозрение, что она всё-таки заснула в "ключе". Что навело его на эту неприятную мысль? Её молчание в момент, когда он просил её не делать этого, или её нынешняя поза? Она лежала так, как в прошлое "ключевое" путешествие: вытянувшись, сжав кулачки. Но уверенно он не знал и сомневался : а если эта поза для неё, спящей, обычна?

Неожиданно Юлька отшвырнула плащ, укрывавший её, стремительно встала и очутилась около стола.

... Витая пещера закончилась запертыми воротами. Впрочем, ворота были чисто символическими, друг до друга створы не доходили, оставляя приличную прореху. Их скрепляла лишь небрежно завязанная верёвка. Потяни — и распахнутся. Из полированного временем дерева, створы ворот высились до самого потолка пещеры. А за ними изумлённая Юлька — хотя в душе она з н а л а, что так будет, — увидела... И, наверное, была причина пожалеть. "Дёрни за верёвочку..."

... Она как-то назвала листы ловушками. Олег предпочитал называть их окнами — с тех пор, как увидел... Он стоял за плечом Юли и холодел от воображения, яростно настаивающего: не карандаш оставляет жуткие линии и росчерки — они выплёскиваются из пальцев девушки, сплетённых экзотическим, тугим узлом вокруг карандаша. Её левая ладонь поддерживала лист и казалась прозрачной и неподвижной, будто заиндевелая рука ледяной статуи. Вид этой руки заставил Олега занервничать. Ему во что бы то ни стало захотелось обойти стол и заглянуть в лицо девушки. Сегодня он не старался таиться и шагать бесшумно. Он даже ощутил желание немедленно разбудить Юлю, несмотря на последствия, предполагать которые и страшился.

Обошёл... Не может быть! На возникавшие под карандашом злобные морды Юля смотрела с таким потрясением и даже остолбенением, как будто увидела их воочию и не верит своим глазам.

... А они смотрели на неё с жадной мольбой. В пещере, соблюдавшей гармоничные пропорции света и линий, они выглядели диссонансом, фальшиво звучащим аккордом — словно хулиганистый мальчишка подбежал к раскрытому пианино и сильно шлёпнул всей ладонью по клавишам. И одновременно было в этих мордах что-то вызывающее жалостливое сочувствие Юльки. Наверное, томление из-за затворничества (почему они так часто опускают глаза, словно нашкодившие пацаны?). Или рисовалось ей в них — совсем уж сумасшествие! — бессилие силы?