Сыщик и канарейка

СЫЩИК И КАНАРЕЙКА

Аннотация:

У всего есть две стороны. У города. У дара. У человека. Тихий провинциальный Гетценбург преображается под покровом ночи. Дар становится самым страшным проклятием. А люди...

Блестящий хирург. Детектив полиции. Взбалмошная аристократка.

У каждого из них свои секреты. И своя темная сторона.

ИСТОРИЯ 1. ТИХИЕ ВОДЫ

в которой доктору напоминают, что провинциальные города, равно как и тихие воды, таят в себе множество опасностей

ГЛАВА 1

ДОКТОР

Чтобы получить представление о семье, достаточно посмотреть, кто приходит к ним на обед. В доме моего отца огромный, способный уместить сорок едоков, стол накрывался на три персоны — и только гулкое эхо разносилось под каменными сводами Эльмсбери-холла. У Эйзенхартов разговоры никогда не умолкали. В особняке на набережной встречались гости самых различных профессий и сословий: подруги их дочери и бывшие однокурсники зятя, подчиненные сэра Эйзенхарта, с которыми он проводил совещания во время званых вечеров, приехавшие с визитом родственники, дамы из благотворительного общества, совершенные незнакомцы, которых притаскивал их сын... И, собственно, сам Виктор, вечно опаздывавший к назначенному часу.

— Прости, задержался. Убийство.

Эйзенхарт-младший влетел в обеденную залу, чмокнул мать в щеку и уселся слева от нее, заталкивая салфетку за воротник. Леди Эйзенхарт улыбнулась сыну и укоризненно покачала головой. По мнению супруги начальника городской полиции, убийство не являлось достаточной причиной, чтобы пропустить обед.

— Где Шон? — кротко спросила леди.

— Пришлось оставить Брэма там. Кто-то должен сопроводить тело в морг. Не переживай, — успокоил Виктор мать, пока слуга наливал вино. — Захвачу ему что-нибудь из дома. Голодным ребенок не останется.

"Ребенок", на правах родственника проживавший у Эйзенхартов, был восемнадцатилетним детиной под два метра ростом и с недавних пор сержантом полиции. Что не мешало леди Эйзенхарт его всячески опекать. Как, впрочем, и меня. Стремление окружить заботой всех обездоленных мира сего было в крови у отмеченных Мэри-Голубкой.

— Что произошло? — поинтересовался сэр Эйзенхарт.

— Барона Фрейбурга выловили из реки. Мой начальник отправит кого-нибудь к тебе, как только Шон ему доложит. Хотя, может решить, что это необязательно. Все равно я тебе расскажу. Алистер, да отдайте наконец поднос, я способен положить себе картофель! — отвоевав у слуги гарнир, Виктор продолжил. — Строго говоря, выловили его утром. Но это случилось у Кладбища висельников, вне нашей юрисдикции. Пока доставили в местный участок, пока выяснили, кто он... Но труп довольно свежий. Рыбы даже обглодать толком не успели.

Я машинально перевел взгляд на сестру Виктора. Леди Луиза, периодически оглаживавшая большой живот, с любопытством слушала рассказ брата. Непохоже, чтобы ей становилось дурно от подробностей.

— Несчастный случай?

— Точно нет. Увидишь, — ухмыльнулся Виктор, берясь за бокал.

Единственным, кому за столом было не по себе, казался барон Истон, супруг леди Луизы. Мы обменялись понимающими взглядами — два чужака в этой странной семье...

Я познакомился с Эйзенхартами на похоронах родителей. Они погибли внезапно: поместье охватил пожар. Меня спасло, что неделей ранее я вернулся с каникул в интернат.

Стоя у могилы, я не сразу понял, что хотела от меня незнакомая женщина. Отец не разрешал матери поддерживать контакт с ее бывшей семьей; я даже не подозревал, что у меня есть тетка. Подумал, что она была одной из многих, кто решил воспользоваться моментом, чтобы попросить об услуге во имя старой дружбы. Но леди Эйзенхарт не стала просить. Вместо этого она обняла меня и пообещала, что больше "бедный мальчик" не останется один.

Добросердечная леди была готова забрать меня к себе, но ее супруг напомнил, что, получив при рождении благословение Змея, я имел право на обучение в любом медицинском учебном заведении империи. Я мог отправиться с ними в Гетценбург или поступить в училище для одаренных сирот при Королевской и Императорской военно-медицинской академии. Я выбрал академию.

Долгое время Эйзенхарты оставались для меня именами на поздравительных открытках. После учебы я отправился по распределению в Альсизар. Четвертая колониальная война длилась к тому моменту уже пятый год и постоянно требовала свежей крови. Затем были назначения в Шакрем и Южную Веспасию, и другие... Пока моя карьера не оборвалась. Ранение не позволяло мне больше работать хирургом. Меня отправили на пенсию. В тридцать лет я оказался свободен от службы и дара — и не знал, что с этим делать.

Тогда леди Эйзенхарт снова написала, приглашая посетить их. Прожив несколько месяцев в метрополии и обнаружив, что мне это больше не по карману, я как раз задумывался о переезде и не стал отказываться. А спустя неделю пребывания в гостях наткнулся в "Гетценбургских новостях" на объявление о вакансии ассистента профессора на медицинском факультете с жалованием в тысячу шиллингов в год и бесплатной garconniere в университетском кампусе — и решил откликнуться. Из всех доступных мне теперь видов деятельности этот был самым близким к моей прошлой профессии.

— Кстати, Роберт! — Виктор будто услышал мои мысли. — Как успехи на кафедре танатологии?

— Боюсь, это сложно назвать успехами.

Танатология занималась человеческими воскрешениями. Ведь, если духи способны оживить человека, почему этого не может наука? Увы, смерть была поразительно упряма. Созданная на основе исследований Эшенбаха методика позволяла вернуть душу в мертвое тело, но до сих пор ресуррекции, произведенные по воле ученых, редко длились более нескольких минут. Другой проблемой была вечная нехватка материала: родственники погибших даже в наш век оставались достаточно суеверны, чтобы запрещать использование тел.

— По сути, до конца месяца мне нечего делать в лаборатории, — признал я.

— Значит, вы не откажетесь помочь полиции?

Просьба Виктора меня удивила: управление редко обращалось на кафедру. Но не насторожила. А зря...

На следующее утро я отправился в университетский морг, куда Виктор пообещал доставить тело. У дверей меня ждал Брэмли, от холода шмыгавший веснушчатым носом. При виде меня он вытянулся по стойке смирно.

— Детектив Эйзенхарт велел мне остаться на случай, если у вас будут вопросы.

Я рассеянно кивнул. Несмотря на то, что мы постоянно виделись в доме Эйзенхартов, мне никогда не приходило в голову заговорить с Шоном: наша разница в возрасте не способствовала общению. Как и его странная привычка робеть при виде меня.

— У меня должны быть вопросы? — поэтому коротко поинтересовался я.

— Никак нет, сэр.

Лицо Брэмли приняло страдальческое выражение, которое я понял, как только откинул простыню с трупа.

— Это шутка?

— Никак нет, сэр, — повторил сержант, старательно не смотря на тело.

В нашем мире, где люди обладают не большей волей, чем марионетки в руках кукловода, духи решают, кому и когда умереть. И хотя это не означает, что человек не может лишить жизни подобного себе, это приводит к тому, что убить кого-то окончательно довольно трудно. Если духи посчитают, что чья-то судьба оборвалась слишком рано, они не погнушаются с помощью своих слуг-дроздов вернуть этого человека — столько раз, сколько потребуется.

Но и духи, и наука бессильны, если человека обезглавить. Как лежавшего на столе мужчину.

— Я не могу оживить труп без головы, — проинформировал я Брэмли. — Даже духи не в состоянии дать ему второй шанс. Как Эйзенхарт это себе представлял?

Молчание было мне ответом.

— Сержант?

Брэмли с мученическим видом поднял глаза к лампочке под потолком.

— Никак, сэр. Детектив Эйзенхарт просит вас сделать повторное вскрытие, — помявшись, он протянул мне картонную папку. — Здесь отчет по первичной аутопсии и медицинская карта барона.

Я не спешил брать бумаги. О таком мы с Виктором не договаривались.

— Эйзенхарту была нужна моя помощь как танатолога.

— О, сэр... — сержант тяжело вздохнул и сделал попытку объяснить мне само собой разумеющееся. — Но ведь этого он не говорил, верно?

Не говорил. Я вспомнил вчерашний вечер. Но Виктор знал, что вынудило меня покинуть фронт. Он должен был понимать, почему я попытаюсь отказаться... И что заставит меня в итоге согласиться. Я прищурил глаза. Похоже, нас с Виктором ожидал разговор.

— Давай папку.

Брэмли поспешил сунуть мне ее в руки, пока я не передумал.

— Еще детектив Эйзенхарт велел сказать, что смотрел ваше расписание на сегодня, — обрадованно протараторил он уже в дверях. — И ждет вас в два часа в кафе "Вест".

ГЛАВА 2

ДОКТОР

Кафе "Вест" встретило меня мраморными колоннами и латунной вязью каштановых листьев под потолком. Осмотревшись, я обнаружил Виктора на полукруглом диванчике в углу зала. Перед ним уже стояла тарелка с мясом, которое он поспешно приканчивал. Рядом лежала папка с делом барона. Уплетая обед, Виктор рассматривал фотографии трупа.

— Нет-нет, вы как раз вовремя, это я пришел раньше, — Эйзенхарт перехватил мой взгляд, брошенный на часы. — Простите, что заказал без вас, но такова моя работа: никогда не знаешь, удастся ли поесть.

Проигнорировав протянутую для рукопожатия ладонь, я сел напротив. Тотчас подлетел официант.

— Возьмите мароновый суп и оленину, — отрекомендовал Эйзенхарт, заказывая себе еще кофе.

— "Мароновый" — это из каштанов?

Ганзеатское наречие, которым жители Лемман-Клива по привычке разбавляли нормальный язык, могло сбить с толку любого приезжего.

— Из чего еще? Вечно забываю, что вы не отсюда, и с вами надо говорить на чистом имперском. Ладно, — Виктор отодвинул тарелку. — Похоже, сейчас наступит момент, когда мне придется вас уговаривать. Нужно будет напомнить вам, что, хотя ваша лицензия временно приостановлена, и вам пока нельзя работать с живыми, на мертвых ограничения не распространяются. А, если вы способны работать на кафедре, значит, ваши руки в достаточном порядке, чтобы вскрыть мертвеца. Еще можно воззвать к вашему профессионализму. Сказать, что вы видели больше насильственных смертей, чем кто-либо в этом городе. И, что главное, у вас есть дар. Чутье Северина-Змея...

Не дар.

Знаменитое змеиное чутье, талант к медицине, являлся не даром, уникальным для каждого человека и определявшим самую его суть, а склонностью — инклинацией, как ее называют ученые, — свойственной всем, кто родился под звездой Змея. Но я понимал, к чему вел Эйзенхарт.

— Лесть вам не поможет, — сухо предупредил я.

— Это не лесть. Заодно мне, кажется, стоит надавить на вашу совесть. Знали бы вы, на что я готов пойти, лишь бы заполучить хорошего эксперта! Это вы в академии постоянно крутились возле лучших. Светила науки, мэтры... В нашей милой северной дыре они на вес золота. Старик Гоф, наш патолог, хорош, но в силу возраста не может работать столько, сколько прежде. А Ретт — это его помощник... Вы наблюдали студентов на вашем факультете, можете представить себе его уровень.

Мысленно я ему посочувствовал. Все, кто находился под покровительством Змея или обладал достаточным умом, чтобы сдать вступительные экзамены, обучались в специализированных медицинских учреждениях. На врачебные факультеты университетов шли остальные: ленивые, глупые, интересовавшиеся жалованием врача больше, чем профессией. То, что Гетценбург, несмотря на статус одного из промышленных центров империи, оставался провинцией, лишь усугубляло ситуацию.

— Кроме того я мог бы воззвать к вашему гражданскому долгу...

— Вы убеждены, что способны уболтать любого, верно? — с любопытством спросил я, перебивая.

Казалось, этот спектакль одного актера не только не утомил его, но доставлял ему удовольствие. Виктор пожал плечами, не отрицая.

— Разница лишь в том, сколько времени потребуется. Или скажете, что с вами фокус не пройдет?

— Нет.

— Нет? — переспросил Эйзенхарт, прикидывая в уме варианты. — В смысле, вскрытие не проведете?

— Уже провел.

Виктор недоверчиво уставился на меня.

— Я считал, мне понадобится еще минут пятнадцать, чтобы уломать вас. Думал напомнить вам о былых подвигах, о вашей помощи военной полиции...

— Я обязан вашим родителям.

Так же недоверчиво Виктор хмыкнул:

— Дело только в этом?

— Не берите на себя больше, чем сможете взять, — посоветовал я. — И в следующий раз, если вам нужна моя помощь, не присылайте вместо себя Шона в надежде, что я из жалости не смогу ему отказать. Приходите сами. И не думайте, что сможете использовать меня вслепую.

— Разумеется, — заверил меня Эйзенхарт.

Не слишком искренне, впрочем. Я достал из кармана портсигар и закурил в ожидании заказа.

— Процессы мацерации только начались, когда барона выловили: на ладонях уже появилась характерная окраска, но разбухание не слишком заметно. Температура воды сейчас должна быть около десяти, максимум двенадцати градусов. Исходя из этого, я полагаю, что он пробыл в воде не менее восьми, но не более десяти часов. Я бы сказал, его убили между десятью часами вечера среды и полуночью. Вы будете записывать?

Эйзенхарт кивнул и поспешил достать из кармана пальто блокнот:

— Совпадает с мнением нашего патолога. Как он умер?

Я с сомнением посмотрел на детектива.

— Если вы не заметили, ему отпилили голову.

— Да, но каким образом? Фрейбург был здоровым мужчиной, он бы сопротивлялся. Но следов борьбы Ретт не нашел. Его могли обезглавить посмертно?

— Исключено.

Виктор вновь кивнул, сверяясь с записями.

— Значит, его чем-то накачали. Наркотиком или снотворным. Но Ретт не обнаружил ничего в крови. И следа от укола на теле не было.

— Все так, — подтвердил я. — След от инъекции могли повредить, когда тело вытаскивали из воды багром, но вряд ли он был.

— Тогда что? Чем-то надышался?

— Думаю, препарат попал в организм с едой. Или, скорее, с питьем. Слизистая оболочка пищевода была раздражена.

— Ретт ничего не нашел ни там, ни в желудке. Предположил, что причиной раздражения был алкоголь.

— Погибший много пил? — уточнил я. В медицинских записях об этом не было ни слова.

— Немало. В определенных кругах он был известен своим образом жизни, — Виктор внимательно посмотрел на меня. — Ладно, док, колитесь. Я вижу, у вас есть версия.

— Хлороформ.

— Можете это доказать?

— Содержимое желудка указывает на то, что барон умер спустя час-два после последнего приема пищи. Хлороформ быстро выводится из организма, и его концентрация в крови или на слизистых могла к тому времени быть слишком низкой, чтобы его обнаружить. Вероятно, поэтому ваш специалист ничего не нашел. Но анализ жировых тканей печени показал другие результаты.

Я хотел сказать, что удивлен, почему полицейский патолог не провел его, но после замечания Эйзенхарта о местных студентах многое стало понятно.

— Значит, кто-то подлил лорду Фрейбургу хлороформ в вечерний чай...

— В спиртное, которое тот выпил за ужином, — поправил я Эйзенхарта. — Хлороформ бесследно растворяется в этаноле, но не в воде. Сладкий бренди после ужина или гайст, чтобы скрыть привкус.

Виктор кинул на меня странный взгляд:

— Вечно забываю, что змеи все воспринимают буквально. Значит, кто-то подлил барону хлороформ в бренди, после чего оттащил на лесопилку, где лишил его головы... В чем теперь я не прав?

Я вынул одну из фотографий из-под руки Эйзенхарта и указал на нее.

— Посмотрите на срез. Для дерева используют пилы с крупными зубьями. Ими получается пилить гораздо быстрее, но они оставляют после себя грубый пропил с рваными краями. В вашем случае срез почти идеален. Даже ножовка для металла оставила бы более заметные следы. Это сделали не на лесопилке.

— Тогда где?

— В больнице, морге... На скотобойне.

— На скотобойне, говорите, — Виктор вздохнул. — Дело понятнее не становится.

Наконец мне принесли суп, и я отвлекся на еду. Однако не настолько, чтобы пропустить, как мой собеседник нервно тарабанит пальцами по столу.

— Рассказывайте, — велел я. — Ваша очередь.

Он будто ждал моего сигнала.

— Барон Ульрих Эдуард Фрейбург — последний из своего рода...

— Кстати говоря, как его опознали?

Этот вопрос интересовал меня с тех пор, как я откинул простыню с трупа. Голову ведь так и не нашли. Особых примет на теле не было.

— При нем остались все его вещи кроме фамильного перстня. Письма и визитные карточки размокли, но на визитнице была гравировка. На одежде именные метки. В личности у нас сомнений нет, — пояснил Эйзенхарт и вернулся к рассказу. — Как я упомянул, барон — последний из Фрейбургов. Братьев и сестер у него нет, отец погиб вскоре после его рождения, мать умерла около двух лет назад. Родился и вырос в Гетценбурге. Последние пять лет провел в кабаках, опиумных денах, борделях, подпольных казино и на скачках. Назовите любой порок и попадете в точку. Само собой, с таким образом жизни обзавелся бородой из долгов. Еще немного, и ему пришлось бы заложить родовое поместье. Хотя, поверьте на слово, это его не спасло бы. Пусть он из старого рода, но богатство ушло из их семьи еще до его рождения, — Эйзенхарт задумчиво поболтал остатками кофе в чашке. — В общем, положение его было крайне неблагополучным, пока он не решил остепениться. Около полугода назад он объявил о помолвке с леди Эвелин Гринберг.

— Знакомое имя, — отметил я.

— В каком банке вы держите деньги, док? Лично я, да и большинство жителей нашего славного герцогства, в "Гринберг и сыновья". Которым владеет отец леди Эвелин, барон Гринберг.

— Из новой крови, полагаю?

Баронские роды, как правило, делились на два вида: старые и бедные либо же богатые и купившие титул при последнем императоре.

— Как ни странно, из старой. Но недавно разбогатевшей. Даже вы должны были слышать ту историю про ее дедушку. Нет? Ее дед по молодости влюбился в первую красавицу герцогства. Но, увы, был беден как мышь. Поэтому ее отец Гринбергу отказал. Тогда предыдущий барон поступил несвойственным для аристократа образом: продал имение, городской дворец, все, что осталось от благородных предков, и уплыл торговать. Не знаю, было дело в удаче, хватке или даре, но меньше чем за десяток лет его компания превратилась финансовую империю, а он сам — в одного из богатейших людей страны. Ну и вернулся, само собой. Женился... Однако не будем отвлекаться. Леди Эвелин — младшая дочь нынешнего барона Гринберга и, как вы догадались, завидная невеста. На свадьбу своей старшей дочери барон потратил порядка двадцати тысяч шиллингов. Размер приданого никому не известен кроме ее мужа, но, учитывая, что у алтаря ее ждал граф Паулет, оно было немаленьким. Леди Эвелин же, вопреки логике, не пользуется возможностью заарканить графа или даже герцога, а обручается с нищим бароном Фрейбургом. Конечно, она и ее брат-близнец считаются enfant terribles в чинном и благополучном семействе Гринбергов, но эта выходка настолько ошеломила всех, что леди повезло в очередной раз избежать попадания на восемнадцатую страницу и... Кстати, вот и она!

Виктор подался вперед на своем месте. Проследив за его взглядом, я увидел молодую женщину, разговаривавшую с метрдотелем у входа в зал.

— Надеюсь, вы не против, если я приглашу ее присоединиться к нам?

Не дожидаясь моего ответа, Виктор встал из-за стола.

ГЛАВА 3

ДОКТОР

Главной чертой младшей леди Гринберг оказалась ее полная, совершенная даже непримечательность. Ее типаж оценил бы выходец с Королевского острова: лишь там человеческая внешность настолько лишена красок, а бледную, почти прозрачную кожу и светлые серые глаза считают признаком неразбавленной крови. В Гетценбурге, который до девятнадцатого столетия принадлежал синеглазым и золотоволосым ганзеатам, и куда в последние годы стекались иммигранты со всего мира, леди Гринберг терялась. Она была модно и дорого одета: расшитый зелеными маками костюм дикого шелка, подбитый ханским мехом жакет, охотничья шляпка замысловатого фасона. Но наряд только подчеркивал ее собственную невзрачность.

Самым ярким пятном в ее внешности были запутавшиеся в темных волосах желтые перья, знак Элайзы-Канарейки. И самым говорящим. Канарейки часто встречались в высшем свете. В отличие от других людей они не получали от своей покровительницы чрезмерную силу или исключительный ум, но от рождения обладали не менее ценной инклинацией: обаянием. В их хрупкости было нечто очаровательное, вызывавшее немедленное желание их защитить. Неудивительно, что, подобно канарейкам пернатым, они чаще всего оказывались в положении комнатной птички, украшавшей салон очередного богача.

Виктор отодвинул стул и поспешил закрыть папку с фотографиями тела.

— Прошу вас, леди.

— Впервые вижу полицейского, — проговорила она, принимая приглашение. Вот голос ее невыразительным нельзя было назвать. На удивление глубокий и хриплый, он не подходил для леди. Впрочем, при ближайшем рассмотрении черты ее лица тоже выглядели слишком грубыми для аристократки. Огромные раскосые глаза, резкие скулы, большой подвижный рот. Они скорее пошли бы дочери мясника. — И...

— Доктор Роберт Альтманн, — представил меня Эйзенхарт. — Помогает мне в расследовании.

Стоило ей сесть, как метрдотель принес еще один стул, чтобы леди положила на него свертки с покупками.

— Кофе. Черный, — бросила ему вслед леди Эвелин. — Чем я могу вам помочь, господа?

— Для начала расскажите, что делали в среду вечером.

— Неужели я стала свидетельницей преступления? — из сумочки леди достала серебряный портсигар. Покрутила в руках, но не открыла. — В среду вечером, вы сказали? Дайте вспомнить... После обеда я зашла на чай к леди Харден, мы с ней поболтали. Потом решила пройтись по магазинам, тем более, что Сара живет в начале Биржевой улицы...

— Простите, — перебил ее Эйзенхарт, — в каком часу это было?

— Около трех. Почему?

— Не могли бы вы перейти в своем рассказе к, скажем, часам шести?

Леди Гринберг задумалась.

— Право, не знаю, где я была. Когда гуляешь, не слишком следишь за временем. Помню, что была на Биржевой, но где именно... Подождите!

Она надорвала упаковку на одном из свертков.

— Как раз в среду я зашла в книжную лавку Хубера. Нескольких книг из моего списка там не было, пришлось оформлять заказ. Сегодня я их получила. На квитанции должно быть прописано время, — леди Гринберг передала чек Эйзенхарту и, словно защищаясь, добавила. — Не смотрите на меня так, детектив. Жанр женской литературы может считаться сомнительным, но без него у нас вовсе не было бы прозы. Если бы не первые романы сестер...

— Четверть седьмого, — прочел Эйзенхарт и перевел разговор с литературы на более важную тему. — Куда вы отправились после этого?

— К мистеру Кинну на Охотничьей улице. Хотела заказать у него новый парфюм, и мы разговорились. Вспомнили о времени, только когда зазвонили часы на ратуше.

— То есть без пяти восемь.

Эйзенхарт сделал пару пометок в блокноте и спросил:

— Что было потом, леди Гринберг?

— Зовите меня Эвелин, прошу вас. Что было потом, вам вряд ли будет интересно. Я отправилась домой и по дороге ничего не видела.

— И все же, расскажите.

Леди Гринберг пожала плечами.

— Я села на трамвай. Четвертый маршрут идет как раз от перекрестка Охотничьей и Башенного переулка до Каменного моста. Оттуда прошла пешком до дома. Было около девяти вечера. Есть я не хотела, поэтому поднялась к себе в комнату и сразу легла спать.

— После этого вы не выходили из дома?

— В среду? Нет.

— Кто-нибудь может подтвердить ваш рассказ?

Она нахмурилась.

— Мистер Кинн помнит мой визит, я уверена. Моя горничная может сказать вам точно, когда я легла в постель, но вряд ли вы примете ее показания. Вы меня в чем-то подозреваете, детектив?

— Больше никого, кто может сказать, что вы не выходили ночью из дома?

— Я не замужем, детектив. Неудивительно, что я имею обыкновение спать в одиночестве, — с кривой улыбкой парировала она. — А теперь ответьте на мой вопрос. В чем дело?

Эйзенхарт не стал ходить кругами, щадя ее чувства:

— Барон Фрейбург умер.

Я ожидал от леди Гринберг иной реакции. Я был готов к слезам и лихорадочному отрицанию, обмороку и требованиям вызвать врача, но леди Гринберг меня удивила.

— Вы хотите сказать, его убили, — педантично поправила она. На ее лице ничего не отразилось. — Иначе у полиции не было бы интереса к его смерти.

— Боюсь, что так. Вам что-нибудь об этом известно?

— Ничего.

— Вы не знаете, кто мог желать его смерти?

Леди Гринберг не ответила, в глубокой задумчивости глядя на стол перед собой. Эйзенхарт повторил вопрос. Крышка портсигара, который она снова принялась вертеть в руках, громко щелкнула, и леди Эвелин вздрогнула.

— Прошу прощения, — извинилась она. — Видимо, известие оказалось для меня большим ударом, чем я думала. Вы не возражаете, если я на минуту отлучусь в дамскую комнату? Мне нужно прийти в себя.

— Разумеется.

Виктор проследил, как леди Гринберг скрылась за ширмой на другом конце зала, прежде чем обернулся ко мне.

— Что вы о ней думаете?

— Канарейка. Хотя и несколько обделенная их очарованием.

Инклинация леди Гринберг была под стать ей самой: блеклой. Эйзенхарт смерил меня внимательным взглядом.

— Вы из тех людей, кто судит о человеке по его покровителю, док?

— Мой опыт показывает, что этот метод не хуже других, — не поддался я на провокацию. — Вы считаете иначе?

— Да, — подтвердил Эйзенхарт. — Считаю.

— Почему же?

— Потому что ничего из того, что мы сейчас видели, не сходится с портретом канарейки.

Я ничего подобного не заметил.

— Например?

— Она упряма. И откровенно пренебрегает мнением общества. Оглянитесь вокруг, док!

Я последовал его совету и понял, что он имел в виду. Публика в кафе была исключительно мужской. Брокеры и служащие министерств, офицеры и молодые аристократы. Черные котелки и кепи, белые накрахмаленные рубашки, синие мундиры и твид. Прийти в подобную компанию в одиночестве? Скандал для молодой леди.

Тот же скандал, что слышался за коротким "Кофе. Черный".

За время последней войны мир изменился. Когда я отбывал в Альсизар, ужасным конфузом было случайно увидеть щиколотку дамы. Правила приличия исключали любой контакт кроме танцев, незамужние девушки не могли выйти из дома без дуэньи. Замужние дамы имели больше свободы, но даже им запрещалось посещать кафе и рестораны. Прием пищи считался слишком личным занятием для женщин. Исключения совершались только для званых вечеров, на которые они вынуждены были сопровождать супруга. Табак? Упаси духи. Кофе? Помилуйте, не для столь нежных и хрупких натур. Разве что самую каплю, разбавленную до белизны молоком и густыми сладкими сливками. Прочее оставьте тем, кто выдержит горечь и крепость. Мужчинам.

Тысяча восемьсот девяносто восьмой, двенадцать лет войны, двенадцать лет без надзора мужчин, и все перевернулось. Современная мода поощряла оголять ноги настолько, чтобы была видна резинка чулок, сигареты и янтарно блестящий мундштук стали модным женским аксессуаром. Никто не удивлялся, увидев девушку на улице без сопровождения. Откровенный флирт уже никем не осуждался. Зашла даже речь о предоставлении женщинам прав. Но все же...

— Это не комильфо, особенно для незамужней леди, — подтвердил мои мысли Эйзенхарт. — С принятия закона прошло пять лет, и они обязаны впускать дам, но все же кафе "Вест" позиционирует себя как заведение для джентльменов. Если обойти здание, можно попасть в отдельный дамский салон. Насколько я знаю, метрдотель каждый раз пытается объяснить это леди Гринберг, — Виктор широко улыбнулся. — Но она отказывается. Говорит, здешние повара нравятся ей больше. Обедает тут минимум раз в неделю. Иногда со своим братом, иногда с другими спутниками, но чаще одна, игнорируя просьбы бедных владельцев заведения, чью репутацию, по их словам, рушит вместе со своей. А теперь скажите мне, доктор, сколько вы знаете канареек, которых не беспокоило бы чужое мнение?

Я был вынужден признать, что ни одной. Эйзенхарт кивнул:

— Канарейка не пойдет на открытую конфронтацию. Это может отвратить людей от нее, а ничего другого канарейка не жаждет так сильно, как любви и одобрения. Это последнее, что леди Гринберг найдет здесь. Не говоря уже об их легкомысленном щебете... "Легкомыслие" — пожалуй, последнее определение, которое я использовал бы для леди Гринберг.

— Какие же определения вы бы в таком случае использовали?

— Ум. Расчет. Вы обратили внимание, как она тщательно подбирала слова? И строила свои показания так, чтобы узнать, что именно меня интересует?

— Она просто отвечала на ваши вопросы, — осадил я Виктора. — Не преувеличивайте.

— Но хоть тут согласитесь: ее реакцию на смерть барона нормальной не назовешь!

Я покачал головой.

— Склонен считать, что это шок, и сейчас она рыдает в уборной.

— Склонен считать, что леди Гринберг не из тех, кого можно шокировать, — отозвался Виктор и засек время. — Впрочем, на случай, если я ошибаюсь, дам ей несколько минут на слезы. А вам — на оленину. Вы даже не приступили к обеду.

Спустя пять минут Эйзенхарт начал нервничать.

— Успокойтесь, — посоветовал я. — Ей нужно привести себя в порядок. Скоро она к нам присоединится.

Несмотря на мои обещания, леди Гринберг так и не появилась. На столе остывал украшенный сливками бокал: должно быть, метрдотель не услышал слова "черный" в заказе. Спустя четверть часа забеспокоился и я: с ней могло что-то случиться. Эйзенхарт отошел попросить, чтобы кто-нибудь из обслуги проверил дамскую комнату, и вернулся мрачнее тучи.

— Дерьмо! — выругался он. — Одна из дверей за ширмой ведет на кухню. Леди Гринберг воспользовалась ей и попросила выпустить ее через черный ход. Она не первый раз так делает, ее провели без вопросов, — он подхватил пальто и направился к выходу. — Собирайтесь, док, нам надо ехать!

— Куда?

— На квартиру к барону!

ГЛАВА 4

ДОКТОР

Пока Виктор препирался с портье, утверждавшим, будто потерял ключ к квартире лорда Фрейбурга, я осмотрелся. Барон снимал жилье недалеко от городского рынка, в районе, который еще несколько лет назад считался пристойным. В отличие от других частей города, доходные дома содержались тут в порядке и радовали глаз недавно окрашенными стенами, мостовые не были скрыты под слоем гниющих листьев, а фонари не щерились на прохожих осколками ламп. Но история оставила свой отпечаток и здесь: последние годы все больше беженцев с материка оседало в империи. Гетценбург не избежал этой участи. По краю рыночной площади ютились деревянные постройки, в которых ночевали продавцы и грузчики с непривычными для местного уха именами, а нижние этажи домов были украшены вывесками на чужих языках. С ностальгией читая колониальную вязь, я не услышал, как Эйзенхарт окликнул меня.

— Пойдемте, — потянул он меня за рукав, умудряясь при этом выглядеть одновременно хмурым и довольным. — Я был прав: из кафе она приехала сюда. Портье сознался, что отдал ей свой ключ. Он знал о помолвке, не раз беседовал с леди, когда та сюда приходила, и не увидел ничего необычного в просьбе впустить ее в квартиру и никому об этом не говорить. Несчастный кретин! Считал, что поступает благородно. Нам на второй этаж. Она еще там, есть шанс узнать, что ей хотелось скрыть от полиции.

Поднявшись, мы дошли до апартаментов с табличкой "У. Э. Фрейбург". К счастью, леди Гринберг не стала запирать дверь.

Комната, в которую мы зашли, при жизни барона служила ему кабинетом и гостиной одновременно. В настоящий момент ее пол был усыпан листами бумаги: кто-то не поленился вывернуть ящики стоявшего у окна секретера и разбросать по полу корреспонденцию.

— Ну и работу вы успели провернуть, — присвистнул Эйзенхарт.

Леди Гринберг, которую наше появление застало врасплох, вздрогнула и выронила пачку бумаг.

— Это не я, — огрызнулась она и бросилась их собирать, но детектив ее опередил.

— А кто? Духи? Дайте-ка посмотреть, — Эйзенхарт поднял с пола листок. — Обналиченный банковский чек на предъявителя, выписанный леди Эвелин Гринберг на сумму в двести шиллингов. А это, — выхватил он из рук леди Гринберг следующий, — еще один чек, выписанный той же леди Гринберг на ту же сумму. И еще один... Поздравляю, леди, кажется, мы узнали ваш мотив для убийства лорда Фрейбурга.

— Это не я, — повторила леди Гринберг.

— Он вас шантажировал? Поэтому вы ему платили? Он заставил вас с ним обручиться?

— Да нет же! — она тяжело вздохнула. — Верните чеки, детектив, я все объясню.

— Объясните. В управлении. Незаконного проникновения в квартиру и этих документов будет достаточно, чтобы я задержал вас как подозреваемую.

— Нет.

Голос леди Гринберг прозвучал твердо, холодно и совершенно спокойно.

— Не я убила Ульриха и не я устроила здесь погром. Когда я пришла сюда, нашла квартиру в том же состоянии, что и вы. Проверьте записи портье, там должно быть указано, кто заходил к Ульриху до меня. Барон Фрейбург меня не шантажировал, более того, помолвка была моей идеей. Но если вы отвезете меня в управление, я ничего не расскажу. А вам придется иметь дело с мистером Норбертом.

Судя по лицу Виктора, перспектива встретиться с лучшим адвокатом герцогства его не вдохновляла.

— Ставите мне ультиматум? — поинтересовался он.

— Вы меня вынудили.

— Хорошо, — Эйзенхарт поднял опрокинутое кресло и уселся в него, — начинайте рассказывать.

Леди Эвелин растерялась:

— Здесь?

— Вы же отказываетесь ехать в управление.

— Но здесь не топили по меньшей мере два дня, — леди Гринберг поежилась. — В доме напротив есть небольшое заведение, где варят отличный кофе, мы не могли бы пройти туда? По дороге заодно спросите у портье, кто еще сюда приходил, убедитесь, что я не вру. Ради всех духов, детектив! Я не собираюсь снова от вас убегать, но это не значит, что я хочу простудиться.

Я был склонен с ней согласиться. Даже мне, человеку, проводившему долгие часы в прохладе морга, было зябко. Что в таком случае говорить о леди, которой пришлось бросить жакет в кафе? Эйзенхарт сдался.

— Так и быть. Доктор, вы не могли бы присмотреть за леди, чтобы нам не пришлось опять гнаться за ней через полгорода? Я пока переговорю с портье.

Я осторожно встретился взглядом с леди Гринберг, но та, казалось, не возражала против меня в роли своего тюремщика. С невозмутимым видом продев свою руку в мой локоть, леди потащила меня вниз по лестнице, задержавшись только у выхода, чтобы Эйзенхарт догнал нас.

— Надеюсь, Симмонс рассказал, кто успел побывать в квартире до меня? — спросила она у Виктора, переходя площадь.

— Никто, леди. До вас в квартиру никто не заходил.

Она нахмурилась:

— Это невозможно.

— Это правда.

Леди Гринберг остановилась и повернулась к Эйзенхарту.

— А в дом? Кто-то мог сказать, что идет в другую квартиру, а потом спуститься к Ульриху.

— Ни сегодня, ни вчера в доме не было посетителей кроме обслуживающего персонала. Доставка продуктов, белья из прачечной, приходящая уборщица... Все они приезжают постоянно и вне подозрений. Вы первая кроме жильцов, кого портье впустил через парадный вход. Надеюсь, у вас есть очень хорошее объяснение.

ГЛАВА 5

ДОКТОР

— Я не знаю, как объяснить разгром в квартире Ульриха, — призналась леди, открывая дверь с табличкой на одном из материковых наречий.

Помещение за ней пропиталось запахами пива и кухонного масла. Леди Гринберг, нисколько не смущенная обстановкой, кивнула хозяину и, показав три пальца, устроилась за ближайшим столом.

— Садитесь, — похлопала она по скамье рядом с собой, — сейчас нам принесут самый крепкий кофе в городе. Здесь удобно разговаривать: пан Блажей не поймет ни слова, что мы скажем. Мы с Ульрихом заходили сюда, чтобы обсудить дела.

— Вам было что скрывать?

Детектив Эйзенхарт выбрал место напротив леди и теперь сверлил ее полным подозрения взглядом.

— Всем нам есть что скрывать, детектив. Разве я не права? — она почему-то оглянулась на меня.

Ответить Эйзенхарт не успел: принесли кофе. Я сделал глоток и едва не закашлялся: малинового гайста в кружку добавили от души:

— Крепкий во всех смыслах.

— Именно так я всем говорю, — подмигнула мне леди.

— Мы можем наконец перейти от светской беседы к разъяснениям? — раздраженно потребовал Эйзенхарт. — Или нам все-таки придется поехать в управление?

Со вздохом леди отставила кружку.

— Я не знаю, кто был в квартире Ульриха и что он там искал, но знаю, что означали эти чеки. Ульрих не шантажировал меня. Я платила ему жалование, — нехотя призналась она.

— Жалование? За что?

— За то, что он изображал моего жениха.

Это было неожиданно.

— Простите? — удивленно переспросил Эйзенхарт.

— Наша помолвка с бароном Фрейбургом была фиктивной, — повторила леди. — Мне нужен был жених, и я предложила Ульриху исполнять его роль за деньги.

Мы с Эйзенхартом переглянулись.

— Но, ради всех духов, зачем? Вы богатая, молодая, даже в определенной степени привлекательная особа...

— "Даже"... — пробормотала леди Эвелин. — А вы умеете делать комплименты, детектив.

— Вы легко нашли бы себе мужа, не прибегая к таким уловкам!

— Но я вовсе не искала мужа! — возразила она. — Лишь жениха, и то на время.

За столом повисло молчание.

— Возможно, вам стоит попробовать начать с начала, — предложил Эйзенхарт.

Леди Гринберг достала из сумочки портсигар.

— Моя зажигалка осталась в жакете. Не поможете?.. Благодарю, — она вернула мне спички и попросила: — Раз вы так добры, доктор, не могли бы вы снять очки? Ужасно отвлекает, знаете ли, когда не видишь глаза собеседника.

Просьба застала меня врасплох. Каждый из духов, благословляя при рождении, оставляет нам не только склонность и дар, но и частицу себя. Кого-то это красит: перья, растущие на голове вместе с волосами, выглядят оригинально и придают определенную изюминку внешности; я также знал не одну танцовщицу, чьей карьере помог пушистый хвостик, доставшийся от Лайлы-Кошки. Другим везет меньше: мало кто хочет жить с оленьими рогами или, в моем случае, со змеиными глазами на человеческом лице. Это не называется уродством — было бы оскорблением духов даже думать в таком ключе, — но, зная реакцию окружающих, я предпочитал скрывать глаза за синими стеклами.

— Не думаю, что это хорошая идея.

— Я же не прошу вас снять перчатки, — резонно заметила она.

Было это случайностью, или леди что-то заметила? Я решил уступить.

— Это не самое приятное зрелище, — предупредил я.

— Уверена, вы преувеличиваете... Я же говорила: так гораздо лучше.

Она улыбнулась, и я не сумел удержаться от ответной улыбки. Я не мог сказать, каким именно образом, но манера, с которой держалась леди Эвелин, изменилась. Отстраненная вежливость сменилась искренностью, пусть не всегда любезной. Но это новое лицо леди Гринберг мне нравилось гораздо больше. Затянувшись сигаретой, она начала свой рассказ:

— Мы живем в крайне прогрессивной стране...

— Когда я сказал "с начала", леди, я не имел в виду сотворение мира, — перебил ее Эйзенхарт. Леди Гринберг его замечание демонстративно проигнорировала.

— Вы все-таки хотите поговорить с мистером Норбертом? Нет? Почему-то так и думала. Как я уже сказала, империя идет на гребне прогресса: мы вторые в мире по объему промышленности, на тридцать лошадиных повозок в Гетценбурге уже приходится два автомобиля, а в столице и все пять, электричество проведено во все дома в крупных городах. Но в то же время женщины не могут голосовать, учиться в университете или иметь свой капитал. Если женщина замужем, все ее деньги принадлежат мужу, если нет, то откуда ей взять деньги! Она не может заключать контракты на суммы, превышающие карманные расходы, не может пойти работать без разрешения отца, который будет получать за нее жалование, а в большинство завещаний вставлена клаузула о семейном положении, — она передернула плечами. — Право, какая дикость!

— Да вы феминистка!

— Я женщина, — ответила леди Эвелин таким тоном, будто это все объясняло.

— Считаете, что сами распорядились бы деньгами лучше?

— Конечно. Или вы из тех мужчин, которые считают, что женщина в мгновение ока все спустит на тряпки? В любом случае я распорядилась бы ими эффективнее, чем мой шурин, вложивший приданое моей сестры в бриквайтские алмазные копи. Он бы еще купил акции Южно-Роденийских железных дорог!

— "Экономический вестник империи" давал им самый положительный прогноз, — заметил я.

Леди фыркнула:

— Верьте больше газетам! Вместо того, чтобы включить мозги, сходить в торговую палату и заплатить шиллинг за просмотр их отчетности. Один только процент представительских расходов делает все очевидным. Они даже никого не обманывают: люди сами с удовольствием делают это за них, — леди Гринберг покачала головой и продолжила. — Я возвращаюсь к делу, детектив, успокойтесь. Моя бабушка оставила мне небольшое наследство. Но она выросла и жила в то время, когда считалось, что женщина не приспособлена для ведения серьезных дел, поэтому поставила условие: если к двадцати одному году я не выйду замуж или хотя бы не буду обручена, деньги перейдут под контроль моего отца, пока он не решит, что я достаточно взрослый и, — леди Эвелин скорчила гримаску, — почтенный человек, чтобы распорядиться ими самостоятельно. А он так не решит никогда.

— Поэтому вам пришло в голову нанять барона Фрейбурга на роль жениха?

Леди Эвелин пожала плечами:

— Если вкратце, то да.

— А еще говорят, что правильное воспитание позволит укротить преступные наклонности! — проворчал детектив.

— Не забывайте, я выросла в семье банкиров. Вряд ли это можно назвать правильным воспитанием. Пока вы учились ловить убийц, мои родственники изучали тысячу и один способ уйти от налогов.

Увидев, что кофе за столом кончился, хозяин принес нам еще поднос. Пробормотав слова благодарности, леди Гринберг продолжила:

— До меня доходили слухи о долгах Фрейбурга, а у меня были деньги. Полгода назад я решила спросить Ульриха, не согласится ли он оказать мне небольшую услугу, и мы обо всем договорились. Каждый месяц я платила ему определенную сумму, а он в обмен на это выходил время от времени со мной в свет. Мы договорились, что наша помолвка продлится до февраля, чтобы я успела получить наследство. После этого он должен был завести с кем-нибудь интрижку, чтобы дать повод помолвку разорвать, и мы расстались бы, крайне довольные друг другом. Как видите, детектив, у меня не было никакого резона убивать Ульриха. Более того, — с тоской произнесла она, — его смерть мне крайне невыгодна. Если бы его убили месяцем позже!.. Теперь моим планам не суждено сбыться.

— Вам так нужно это наследство, леди Гринберг? Зачем? Насколько я понимаю, вы не стеснены в средствах.

— Это личное.

Эйзенхарт усмехнулся.

— Сколько, вы сказали, вам оставили?

— Немного, — леди Эвелин не выдержала и отвела взгляд. — Возможно, триста...

— Не сходится. Вы уже заплатили лорду Фрейбургу больше этой суммы., — перебил ее детектив.

— Тысяч. Триста тысяч шиллингов.

— Это вы называете "немного"?!

У его возмущения были причины: по меркам обывателя сумма казалась немыслимой. Я посчитал в уме. Мое жалование в университете составляло порядка восьмидесяти шиллингов в месяц, не считая налогов. Такое количество денег я не скопил бы и за пять жизней.

— По сравнению с тем, что получила моя сестра, это немного, — спокойно подтвердила леди Гринберг. — Надеюсь, теперь вы верите, детектив, что у меня не было причин убивать Ульриха?

— Нет.

— Нет?

— Вы слишком много не договариваете, — пояснил ей Эйзенхарт. — Поэтому: нет, я вам не верю. Но у вас есть возможность меня переубедить. Почему вам так нужны эти деньги?

Леди Эвелин окинула его недовольным взглядом.

— Я хотела уехать в колонии, — отчеканила она.

— Почему? У вас какие-то проблемы в империи?

— Никаких. Просто мою семью легче любить на расстоянии.

— Для этого необязательно переселяться на другой конец света.

Леди Эвелин пожала плечами:

— Возможно, переезд на другой континент — немного кардинальное решение этой проблемы, но едва ли оно квалифицируется как преступление.

Черканув что-то неразборчивое в блокноте, Эйзенхарт задал следующий вопрос:

— Почему именно барон Фрейбург?

— Я вам объяснила. Всему свету известно, что барон на грани банкротства и пойдет на все, лишь бы не продавать поместье. Я решила попытать удачи. Надеюсь, — сузила она глаза, — вы не думаете, будто я питала к нему чувства и решила таким образом завлечь под венец?

Детектив отреагировал без всякого смущения:

— Это одна из версий. Но, раз мы об этом заговорили: почему вы не завлекли под венец, по вашему же выражению, кого-то, кому не пришлось бы платить?

— А почему вы не женаты? — парировала леди Эвелин. — Брак — это сделка. Способ получить социальный статус или финансовую безопасность. К счастью, у меня есть и то, и другое. И никакой необходимости вступать в подобные отношения.

— Некоторые люди женятся по любви, — заметил Эйзенхарт.

Вместо ответа леди Эвелин затянулась сигаретой.

— Вы могли так же разорвать помолвку после получения наследства.

— И оплачивать бедняге бальзам на сердце? Я потеряла бы на этом больше, чем выиграла бы. К тому же, что бы вы обо мне ни думали, мне не доставило бы удовольствия обманывать безвинного человека.

Возможно, это заявление произвело бы большее впечатление, если бы леди не упомянула в первую очередь о финансовой стороне дела.

— Хорошо, — сдался Эйзенхарт, — допустим, вы тут ни при чем. Вы знаете, кто мог желать барону Фрейбургу смерти?

— Мы не были близки с Ульрихом. Разумеется, нам приходилось разговаривать, но у нас не имелось причин затрагивать подобные темы. Вам лучше спросить Андрэ... Андрэ Коппинга, сына текстильного магната. Они с Ульрихом были друзьями с детства. Если кто-то сможет вам рассказать об Ульрихе, так это он. Я знаю только... — она колебалась. Но все же решила продолжить. — Я знаю, что некоторые из его кредиторов проявляли нетерпение. Около недели назад мне довелось услышать, как один человек кричал на Ульриха, требуя вернуть ему долг. Он был весьма рассержен.

— Где это было? Вы можете описать того человека?

— Лучше. Он работает в казино здесь неподалеку. Я могу вас туда провести.

Виктор одарил ее тяжелым взглядом.

— Вы ведь знаете, что подобные заведения запрещены законом? Что вы вообще там делали?

Леди Эвелин знала.

— Но у моего брата наступила темная полоса, и он попросил меня помочь ему отыграться. Не могла же я ему отказать, — ее губы снова тронула усмешка.

— Отчего он попросил именно вас?

— Мне везет. Больше, чем другим.

Эйзенхарт вздохнул:

— И почему вы еще не за решеткой? — поинтересовался он у леди Эвелин.

— Потому что у моей семьи много денег и хорошие адвокаты, — получил он ответ. — Бросьте, детектив! Половина мужчин в этом городе играет в азартные игры. Но только я признаюсь в этом, чтобы помочь вам в расследовании.

ГЛАВА 6

ДОКТОР

Казино располагалось всего в трех кварталах от квартиры барона, но обстановка вокруг не могла отличаться сильнее. Улочка была настолько узка, что на растянутой между домами веревке едва помещались две рубашки. От мостовой шел запах нечистот. Газовые фонари сменили красные бумажные, колониальный символ квартала удовольствий.

— Это место не из тех, что я обычно посещаю, — бросила леди Эйзенхарту. — Поэтому я не назову вам его имени. Но, если увижу, покажу.

На стук в дверях покосившегося здания показался мужчина восточной наружности. В его глазах мелькнуло узнавание, когда он заметил леди Эвелин.

— Со мной еще двое, — просунула она в ладонь охраннику несколько купюр. — Надеюсь, это не проблема?

Так же молча инец посторонился, пропуская нас внутрь.

Зал был заставлен оттоманками в черно-красных тонах и бронзовыми статуями Рейнара-Лиса, покровителя мошенников и игроков. Курительницы наполняли помещение запахом олибанума и дымовой завесой. В алькове хозяин посадил музыканта с кемендже. Китч как он есть. Прожив много лет в колониях, я не был впечатлен, но представлял, как это виделось жителю холодного Лемман-Клива. Чуждо. Роскошно. Волнующе. Я же отметил тяжелый аромат, доносившийся из-за завешенного шелком прохода, и татуировку на шее подавальщицы. Это заведение было не только игорным домом.

Леди Эвелин присела за стол, где кидали кости. Эйзенхарт встал у нее за спиной.

— Ставка пять пенсов, — предупредила меня леди.

Вскоре я был вынужден выйти из игры: мой бумажник был не бездонным, а ей раз за разом выпадало двенадцать очков.

— Я же говорила, — потянулась она за очередным выигрышем. — Мне везет.

Еще один игрок покинул наш стол; осталось трое. Мне пришлось наклониться к ее уху, чтобы меня было слышно за окружавшим нас шумом.

— Другие назвали бы такую удачу шулерством.

Она повернулась, и серые глаза оказались неожиданно близко от моих.

— Разве такое возможно? — невинно взмахнула она ресницами. — Кости бросает крупье.

— И все же должен предупредить: если продолжите в таком духе, это привлечет внимание.

Она рассмеялась низким грудным смехом.

— Поверьте, доктор, я на это рассчитываю.

Ее тактика принесла плоды. Не прошло и десяти минут, как к нашему столу подошел пожилой выходец из Иня. Бросил пару слов крупье, и тот объявил об окончании игры. Через несколько мгновений мы остались одни.

— Леди, — косоглазый старик поклонился леди Эвелин. — Вам всегда рады на той половине дома, но играть вам запрещено. Мне казалось, я ясно дал это понять в прошлый ваш визит.

Леди Эвелин улыбнулась ему.

— Но я хотела вас видеть.

— Зачем очаровательной леди компания старика? И вам, детектив? — инец повернулся к Виктору. — Добрый вечер, мистер Эйзенхарт. Давно не видел вас у себя. Пришли снова закрывать мое заведение?

— Мистер Ченг, — Эйзенхарт кивнул. — Как вам известно, я больше не работаю в патруле. Я пришел из-за убийства.

— Чьего?

— Не притворяйтесь, что не знаете. Вам наверняка доложили, что тело барона Фрейбурга нашли в Талле вчера утром.

— Я не имею к этому отношения.

— Мне это сегодня уже говорили.

Слушавшая их разговор леди Эвелин потупилась.

— Я знаю, что барон задолжал вам денег. Ваш человек угрожал ему. Тоже будете отрицать?

В голос старика, тягучий и сладкий, словно подсыпали яда.

— Почему я должен отвечать на ваши вопросы, когда могу убить вас, Виктор?

Подобравшись, я прикинул расстояние до мистера Ченга. Безусловно, вокруг было достаточно его людей, но если успеть... Повисшее над столом напряжение разорвал смех Эйзенхарта.

— Не ломайте комедию, мистер Ченг. — ухмыляясь, посоветовал он. — Мне уже не шестнадцать, и я не поведусь на ваши шутки.

— Я должен был проверить, — осклабился в ответ Ченг. Акцент из его речи исчез. Присев на одну из подушек, инец подобрал под себя ноги. — Барон был мне должен, факт. Мы часто даем в долг клиентам и забираем потом у них вдвое, а то и втрое больше. Фрейбург часто опаздывал с выплатами. Последние полгода ему удавалось возвращать деньги вовремя, как я понимаю, благодаря вам, леди, — поклонился он леди Гринберг. — Но в этом месяце он опять сорвался. Пришлось его припугнуть. Но я не убивал его. С мертвеца денег не возьмешь. Когда я видел его в последний раз, он клялся, что принесет деньги тридцатого.

Это заинтересовало Эйзенхарта.

— Он объяснил, почему произошла задержка?

— Уверял, что женился, и храмовые сборы съели все его наличные, но скоро ему снова заплатят. Любопытная история, не так ли? — он склонил голову набок, рассматривая леди Эвелин. — Потому что я не вижу на вас венчального кольца, леди.

Втроем мы вышли из казино и вернулись к дому барона. Поймав там экипаж для леди Эвелин, Эйзенхарт настоял на том, чтобы мы взяли следующий. По дороге домой я не удержался и спросил:

— О чем вы так задумались?

— Заметили выражение лица леди Гринберг, когда она услышала о женитьбе барона? Для нее это стало новостью.

И неприятной. Когда старик обратился к леди Гринберг, на ее лице промелькнула досада. Только вот отчего? Оттого, что барон нарушил их договор? Или оттого, что Эйзенхарт узнал об этом?

— Похоже, никому нельзя доверять, — быстро вернула она тогда на лицо улыбку. — Даже тем, кому платишь.

Вопрос заключался в том, можно ли было доверять ей.

ГЛАВА 7

ЭЙЗЕНХАРТ

Виктор постучал еще раз и отхлебнул из стаканчика кофе. Либо в квартире никого не было, либо... Дверь распахнулась.

— Что вы тут делаете? И который час?

Оценив шлафрок, Виктор сверился с берту у себя на запястье.

— Половина одиннадцатого. Похоже, вы не из жаворонков, доктор.

Ответом послужил хмурый взгляд змеиных глаз. Виктора едва не передернуло. Нет, все-таки леди Эвелин была не права: с очками лучше...

— Я тут проходил мимо и вспомнил, — преувеличенно бодро начал он, — а ведь за время вашего пребывания в Гетценбурге я так и не удосужился устроить вам экскурсию по городу! Мое поведение непростительно, но надеюсь, вы проявите великодушие и позволите исправить оплошность.

— Полагаю, список местных достопримечательностей совпадет с адресами людей, которых вам нужно допросить по делу барона Фрейбурга?

Очевидно.

— Вот значит, какого вы мнения обо мне, — Виктор широко ухмыльнулся. — Но вы правы. Сегодня меня ждет опрос свидетелей, чай с мистером Коппингом и осмотр возможного места преступления. Не желаете присоединиться?

— Я думал, для этого у вас есть сержант.

— У старины Брэма другое задание. Так вы идете?

В ответе Виктор не сомневался. Как бы его кузен ни пытался убедить других, в Гетценбурге ему было смертельно скучно. Ничего удивительного: после колоний Гетценбург наверняка казался уснувшим королевством, а университет и вовсе никогда не просыпался. Чего Виктор понять не мог, так это почему Роберт, даже отказываясь работать с живыми, не выбрал себе более подходящее место работы.

— Дайте мне десять минут на сборы.

Кузен управился за две — должно быть, сказалась армейская привычка. С поправкой на пальцы, само собой.

— Куда мы направляемся сейчас? — жадно потребовал он.

И этот человек еще пытался делать вид, будто помогает против своего желания?

— В бистро на углу Биржевой. Я захватил вам кофе, но выпил его, пока вы открывали, так что угощаю. К тому же, вы еще не завтракали. Потом в парфюмерное ателье. Я проверил книжный магазин мистера Хубера, время с квитанции совпадает с тем, когда леди Гринберг видели там. Хочу узнать, что скажут у мистера Кинна.

В бистро Виктор заказал себе еще кофе. Перед глазами все плыло. Нет, все-таки надо было спать побольше...

— Вы все еще думаете, что леди могла отпилить барону голову и сбросить труп в реку? — спросил Роберт, закончив с яичницей. — Мне она не показалась силачкой.

— У нее мог быть подельник. Она могла нанять кого-то, кто убил лорда Фрейбурга для нее.

— В таком случае проверка алиби вам ничего не даст, — разумно заметил кузен.

Виктор поморщился и поставил пустую чашку на стол.

— Не портите мне дело, док! У меня нет никаких зацепок. Никто не знал барона. До совершеннолетия он жил в поместье. Приехав сюда, проводил время в основном в местах, о посещении которых люди стараются не упоминать в разговоре с полицией. Барон посещал пару-тройку приемов в месяц, раз или два в неделю появлялся в клубе, близких знакомств не завел. В его переписке мы не нашли ничего кроме счетов. Да, у него были долги, но даже если бы мы знали, кому кроме мистера Ченга он задолжал, нам бы с наибольшей вероятностью ответили то же самое: с мертвого нечего взять! — Виктор перевел дух и продолжил. — Никто даже не видел барона в последний вечер его жизни. Поэтому я буду проверять слова леди Гринберг, пусть это ничего не даст. На данный момент она — единственная, кого мы можем связать с Фрейбургом.

— Она и мистер Коппинг.

Виктор согласился:

— Надеюсь, хоть он сможет помочь, — получив счет, Виктор поспешил перетянуть его к себе. — Пойдемте, доктор.

Виктор всегда любил ателье Кинна. За странную смесь запахов, навевавшую мысль о волшебных зельях. За обстановку аптеки: не новомодной, выкрашенной в болезненно-белый цвет, где готовые лекарства доставлялись на кассу по пневмопочте. Старой, с деревянными шкафами от пола до потолка, поблескивающим темным стеклом пузырьков и загадочными порошками в подписанных на латыни банках. За рабочим столом сидел мужчина лет пятидесяти. Когда они вошли, он поднял голову на звон висевшего на двери колокольчика, но взгляд как всегда скользнул мимо.

— Добрый день, мистер Кинн, — поздоровался Виктор, подходя ближе. — Детектив Эйзенхарт из полиции.

— Земля, порох и можжевельник, — узнал слепой парфюмер. — Я помню вас, молодой человек. Вы сделали у меня три заказа на Канун года. Эх, молодежь...

Виктор улыбнулся шутке.

— Вы прекрасно знаете, что третий подарок был для Луизы.

— Но для кого тогда предназначался второй?

Для Лидии. Которая наверняка выбросила флакон.

— А вашего спутника я не знаю, — заметил парфюмер.

— Мистер Кинн — это доктор Альтманн, он помогает мне в расследовании. Доктор Альтманн — мистер Кинн, лучший парфюмер во всем герцогстве Лемман-Клив, если не во всей империи. Запомните его адрес, перед праздниками он просто незаменим, — представил их Виктор. — Мистер Кинн, мы могли бы поговорить с вашим сыном?

— С Теодором? Он уехал в Фельс. Мы открываем там еще один магазин, — не без гордости сообщил парфюмер.

— Надолго?

— Десять дней. Тео уехал во вторник, так что должен вернуться в... Дайте подумать... Следующий четверг.

— Во вторник? Значит, в среду вы были в магазине одни?

— Если не считать Салли, нашей уборщицы. Она приходит по утрам перед открытием.

Плохо. Присяжные не слишком поверят, что старик никогда не спутает по запаху человека. Но делать нечего.

— Мистер Кинн, в среду вечером к вам заходила леди Эвелин Гринберг?

— Ко мне постоянно заходят леди. Я плохо запоминаю их имена. Если бы вы могли сказать, чем от нее пахнет...

Она проскользнула рядом, пока он держал для нее дверь кэба. Под табаком Эвелин пахла летом: ягодами, сорванными украдкой в саду, и серебристыми охапками полыни. Ее срезали под конец июля, сушили, раскладывали по холщовым мешочкам и развешивали в гардеробных. И каждый раз, доставая пальто, Виктор вспоминал детство и залитую солнцем веранду.

— Полынь, розовый перец и что-то из красных ягод. Смородина. Или малина, — заметив написанное у Роберта на лице изумление, Виктор рассмеялся. — Не удивляйтесь, док. Запоминать детали — моя работа.

Мистер Кинн открывал ящики в высоком комоде. Виктор знал, что в каждом из них хранится бессчетное количество стеклянных колб: все ароматы, которые когда-либо создавал слепой парфюмер. Для каждого клиента свой. Никогда не повторяющийся. Доставая то одну, то другую колбу, Кинн открывал каждую и вдыхал хранившийся в ней запах, подолгу прислушиваясь к себе.

— Полагаю, вы имели в виду эту леди, — найдя нужный аромат, мистер Кинн продемонстрировал его. Память не обманула Виктора: на этикетке значилось "Э. Гринберг". — Помню ее. Интересная молодая девушка. Пришла с одним оригинальным вопросом... Боюсь, я немного увлекся разъяснениями, если бы не часы на ратуше, задержал бы ее дольше приличного.

— Хотите сказать, она ушла от вас около восьми? — уточнил Виктор.

— Может, даже немного позже.

— И вы уверены, что это была именно она? — не удержался от вопроса Роберт.

Мистер Кинн не обиделся. Многие сомневались в его даре.

— Никаких сомнений. Глаза, уши... Все это может подвести. Но нюх, — парфюмер слегка постучал себя по носу, — не обмануть никогда.

За время в магазине на улице начал накрапывать холодный ноябрьский дождь. Виктор остановился на крыльце и полез в карман за сигаретами. Кузен встал рядом, с жадностью глотая свежий воздух.

— Алиби леди Эвелин выглядит довольно достоверным, — издалека начал он.

— Похоже на то, — откликнулся Виктор.

— Вы не выглядите разочарованным.

— Потому что я не разочарован. На что вы пытаетесь намекнуть?

— Я думал, вы были бы рады, появись у вас возможность арестовать леди Гринберг. И, соответственно, не рады, не найдя для этого повод.

Виктор ухмыльнулся.

— Вы делаете из меня какого-то изверга. Я хочу узнать, какие секреты она утаивает, а не мечтаю бросить ее за решетку. И я говорю не про дело барона, — предупредил он вопрос. — Скорее про то, что заставляет ее раз за разом делать странный для нормального человека выбор.

— Если вы про фальшивую помолвку, то мне ее аргументация показалась вполне адекватной, — Роберт тоже достал портсигар. — Некоторые люди не мечтают о семейном счастье. На мой взгляд, в таком случае фиктивные отношения лучше созданных со скрытыми намерениями.

— Такие люди являются отклонением от нормы. А любое отклонение имеет причину.

— Вы преувеличиваете, — решил поспорить кузен. — Я, к примеру, не имею никакого желания вступать в брак, и никаких причин у меня нет.

Виктор с любопытством на него покосился. Он в самом деле так считал?

— Вы убеждаете себя в этом, потому что боитесь после женитьбы выяснить, что такой же тиран, как ваш покойный отец. Не обижайтесь, Роберт, об этом может догадаться любой, кто хотя бы слышал о Уильяме Альтманне, — ответом Виктору послужило оскорбленное молчание. — Но, поскольку леди Гринберг не является вашей сестрой, у нее должна быть другая причина.

Уличные часы пробили двенадцать. Затоптав окурок, Виктор повернулся к кузену:

— У нас есть полчаса до времени, назначенного нам мистером Коппингом. Заглянем кое-куда по дороге к нему?

— Куда?

— В городской храм. Мистер Ченг сказал, что барон жаловался на размер храмовых сборов. Посмотрим, не скажут ли там, кому лорд Фрейбург поклялся в вечной любви и верности.

ГЛАВА 8

ЭЙЗЕНХАРТ

В первую очередь главный городской храм предназначался тем, чьи духи-покровители жили на земле. Для тех, кто парил в небесах, на самом высоком месте Гетценбурга город построил Птичий павильон, у холоднокровных было свое святилище возле реки. Впрочем, Виктор не видел в них разницы.

Считается, что, когда в зал входит отмеченное духом дитя, вырезанные из обсидиана на стенах храма тотемы оживают. За Виктором они лишь следили с неодобрением и затаенной враждебностью.

— Что вы здесь делаете? — раздался под сводом купола возмущенный окрик.

Виктор дернул плечом: мало ему давящей атмосферы. Второй причиной, по которой он избегал храмов, были дрозды. Вечные служители духов, стоявшие одной ногой на мосту между мирами. Считавшие само существование Виктора оскорблением.

— Вы! — подошедший жрец практически ткнул Виктора в грудь костлявым пальцем. — Что вы здесь делаете?

— Пришел помолиться, понтифик. Что еще?

Неприязнь была обоюдной. Краем глаза Виктор заметил взгляд кузена: удивленный, изучающий. Наверняка Роберт гадал, чем вызвано такое отношение.

— Убирайтесь отсюда, — прошипел жрец.

— Это общественный храм, в котором может находиться любой желающий. Особенно, — Виктор скучающе продемонстрировал прикрепленный ко внутреннему карману пальто значок, — если этот желающий из полиции.

— Вы не имеете права!

— Я имею полное право, — заверил его Виктор. — Барон Фрейбург убит. Мне нужно знать, был ли он женат, и, если был, кто является его вдовой.

— Я ничего вам не скажу.

В самом деле? Казалось бы, даже у религиозных фанатиков должны оставаться зачатки благоразумия...

— В таком случае завтра я приду сюда с ордером на просмотр храмовых книг и обыск всех помещений. Который проведу собственноручно.

Служитель побледнел. Угроза возымела действие. Меньше всего дрозд хотел пускать Виктора в святая святых.

— Мне нужно время на проверку документов.

Виктор сомневался, что открыть книгу и пролистать последние месяцы может занять дольше, чем десять минут. Но не мог же многоуважаемый понтифик сдаться без боя.

— У вас оно будет, — пошел Виктор на уступку. Слишком сильно давить на жрецов все-таки не следовало. — Надеюсь, выходных вам для этого хватит? Пришлете копии до понедельника. И еще кое-что, — Виктор склонился к уху жреца, игнорируя, как дрозд дернулся от отвращения. — Я хочу увидеть метрику леди Эвелин Гринберг.

— Ее отцу это не понравится, — пробормотал жрец, подтверждая его подозрения.

— Все-таки ордер? А мне казалось, мы договорились. Жду посыльного от вас в понедельник. А теперь позвольте избавить вас от моего присутствия, — Виктор приподнял шляпу в знак прощания. — Пойдемте, Роберт.

Он ожидал, что кузен задаст вопрос сразу, как только они выйдут из храма. Но тот молчал. Пришлось Виктору самому начинать разговор:

— Гадаете, что я натворил?

— Пытаюсь понять, кто является вашим покровителем. Обычно это довольно легко угадывается...

Виктор метнул на него внимательный взгляд. Кузен оказался проницательнее, чем он сначала решил. Во всяком случае, формулировку подобрал верную.

— Никто. Я — бездушник.

— Простите?

— Бездушник, — повторил Виктор. — У меня нет покровителя. Нет души. Нет судьбы.

Он посмотрел на выбитую над входом надпись. "Габе и Лос". Дар и судьба, две основы жизни каждого в этом мире. Кроме него. У нормальных людей Судьба определяла, что с ними случится. Сплетала их путь еще до рождения, и духи, глядя на него, выбирали, кого одарить и взять под свою защиту. Выбирали подобных себе: отсюда появилось понятие инклинации, позволявшее по духу-покровителю определить склонности человека. Выбирали и подтверждали свое покровительство на церемонии имянаречения в храме.

Судьбу Виктора Лос сплести забыла.

— В день моего имянаречения ни один из духов не признал меня, — продолжил он. — У меня нет дара. Нет защиты. Когда я умру, я не воскресну и не попаду в мир духов. Я исчезну. Родись я пару веков назад, меня бы убили как ворона: помните поверье, что Лос не любит бездушников, и потому они притягивают несчастье? Но мне повезло, так что всего-то нужно перетерпеть их крики, когда приходится сюда зайти. У дроздов я как бельмо на глазу.

— И вы в этом так легко признаетесь? — вырвалось у Роберта.

Судя по выражению лица кузена, он сам был не рад, что задал вопрос.

— Все в курсе. Старший сын начальника полиции герцогства! На церемонию тогда собралась вся местная пресса. Только вы не знали, вы же не местный, — не удержавшись от соблазна, Виктор похлопал его по плечу. — Выше нос, Роберт! Я не болен и не умираю. Взгляните на это с другой стороны: что бы вы ни сделали, ваша жизнь уже написана Лос. Я свою судьбу пишу сам.

ГЛАВА 9

ЭЙЗЕНХАРТ

В особняке на Парковой аллее их встретил сам мистер Коппинг. Высокий статный мужчина проводил их в модно обставленную гостиную и теперь ходил кругами по комнате. Кончики его пшеничных усов горестно повисли, и всем своим видом он выражал страдание.

— Это такая трагедия... Я узнал о смерти Ульриха только вчера, когда вы прислали записку... Газеты почему-то не написали об этом...

— Из-за расследования мы пока не хотим афишировать обстоятельства его смерти, — подтвердил Виктор.

Он знал этот тип людей. Знал и не любил. Под утонченной, капризной даже красотой скрывались житейская сметливость и нюх на выгоду. Мистер Коппинг мог нервно заламывать руки, но смерть барона волновала его только потому, что могла она нанести урон его репутации.

— Подумать только, в тот день мы сидели в этой самой гостиной... Если бы я только знал! Я бы ни за что не отпустил его...

— Вы видели лорда Фрейбурга в среду?

— Он заглянул ко мне около семи, — рассеянно сообщил мистер Коппинг, вертя в руках каминные часы. — Миссис Рождерс! Велите подать господам чаю!

Неслышно появившаяся в дверях гостиной домоправительница так же тихо удалилась.

— Вы договаривались с ним о встрече?

— Да, мы собирались обсудить скачки. На следующей неделе начинается новый сезон... Если бы я только знал!..

Мистер Коппинг упал в кресло и в отчаянии обхватил голову руками. Виктор молча ждал, отказываясь участвовать в представлении.

— Простите, никак не соберусь... Ульрих был для меня как брат, которого у меня никогда не было, и потерять его...

— Это большая утрата, — повторил заученную фразу детектив. — Но все же, если вы сумеете ответить на несколько вопросов, вы поможете найти его убийцу.

— Разумеется, разумеется, — мистер Коппинг потер покрасневшие глаза и крикнул. — Миссис Роджерс, когда уже будет этот проклятый чай?!

Он снова встал и подошел к камину.

— Что вы хотели узнать?

— Вы сказали, что барон Фрейбург был у вас в среду. Во сколько он ушел от вас? — начал Эйзенхарт.

— Не помню... Может быть, около восьми? Уже стемнело и начался ливень, если это вам поможет.

— Дождь пошел в половине девятого, — подал реплику молчавший до того Роберт.

Виктор кивнул.

— Он говорил, куда собирается направиться после этого?

— Нет. Я предложил ему остаться в гостевой спальне, но он сказал, что у него еще назначена встреча на девять.

— Вы часто предлагали ему подобное?

— Да. Ульрих... — мистер Коппинг замялся. — У него были некоторые проблемы финансового плана... Иногда у него случались недоразумения с его домовладельцами... И не только.

— И вы таким образом помогали ему?

— Да.

— Но не предлагали ему деньги напрямую?

Мистер Коппинг отвлекся от статуэтки пастушки и поднял глаза на Виктора.

— Вы намекаете, что Ульриха убили из-за долгов, и в случившемся есть и моя вина? Потому что я не помог другу, когда тот во мне нуждался? — его взгляд потемнел. — Возможно, так и есть. Мы дружили с Ульрихом, но я ничем больше не мог ему помочь. Мой отец способен вытерпеть сына-бездельника, развлекающего себя мыслями о том, что его стихи когда-нибудь оценят по достоинству. Но если бы я начал давать Ульриху в долг, который, как мы все знаем, он бы никогда не вернул, отец прекратил бы меня содержать.

В комнате воцарилось молчание. Атмосфера в гостиной изменилась, мистер Коппинг, отстранился. Весь его вид говорил о неприязни и недоверии.

— Барон Фрейбург говорил, с кем собирается встретиться после разговора с вами?

— Нет.

Холодный тон мистера Коппинга указывал, что тот не собирается больше откровенничать с полицией. И был бы не против получить извинения. Не от Виктора. Постучав карандашом по листу с записями, он сменил тактику:

— Мистер Коппинг, мне очень неприятно говорить об этом, но кто-то подмешал в питье вашему другу снотворное и, пока тот находился без сознания, отпилил ему голову. Еще живому, — не обращая внимания на то, как меняется от его слов цвет лица мистера Коппинга, Виктор продолжил. — После этого кто-то сбросил тело барона в реку. Мы до сих пор не знаем, каким образом он избавился от головы: ее не нашли. Возможно, она все еще в реке, и лицо барона служит теперь кормом для рыб. Поэтому, как бы вы ни относились ко мне и к моим вопросам, если вы считаете барона Фрейбурга своим другом, ваш долг помочь нам найти его убийцу.

Тактика — правильное соотношение пафоса и тошнотворных для нежных творческих натур деталей — сработала. Несмотря на сквозившее в его голосе презрение, мистер Коппинг соизволил ответить.

— Когда Ульрих упомянул о встрече, мне показалось, — неудачливый поэт помедлил, — что здесь замешана дама, если вы понимаете, о чем я...

Еще бы она не была замешана. Виктор мрачно подумал об одной конкретной даме, сероглазой и насквозь лживой.

— Леди Гринберг? — спросил Эйзенхарт.

Мистер Коппинг снова замкнулся в себе.

— Как вы знаете, Ульрих с ней обручился, — сообщил он.

— Мы также знаем, что барон Фрейбург не был большим поклонником моногамных отношений, — отозвался Виктор. — Если вы скрываете что-то в попытке сохранить его репутацию, то делаете только хуже.

— Я ничего не скрываю.

— Но не думаете, что барон планировал встретиться в среду вечером с леди Гринберг.

Выражение лица мистера Коппинга подтвердило предположение Виктора.

— Мне неизвестно, с кем собирался встретиться Ульрих тем вечером. Возможно, и с леди Гринберг. В конце концов, нет ничего странного в свиданиях между людьми, которые собирались пожениться...

— Но вы сомневаетесь в этом.

— Да, сомневаюсь. Леди Гринберг, безусловно, очаровательна, — судя по виду, мистер Коппинг сомневался в этом так же, как и Виктор. — Но я всегда думал, что для Ульриха она была только кошельком. Способом оплатить долги.

Коппинг остановил свой рассказ, когда в гостиную вошла служанка с нагруженным подносом.

— Почему вы так считали?

— Когда Ульрих рассказал о помолвке, я очень удивился. Эвелин не в его вкусе, он всегда предпочитал женщин другого типажа. Но, полагаю, деньги остаются деньгами независимо от того, как выглядит их обладатель.

— Какие женщины нравились барону?

Хозяин дома пожал плечами.

— Блондинки. Такие, знаете... — он провел в воздухе волнистую линию, напоминающую очертания женской фигуры. — Где есть на что посмотреть. Сколько себя помню, его привлекали такие.

Звон разбившейся посуды заставил Виктора отвлечься от записей. За время беседы горничная успела расставить на кофейном столике чашки. Одна из них лежала неровной горкой фарфора на оттоманском ковре.

— Миссис Роджерс!

Покраснев от злости, Коппинг позвал домоправительницу. Виктор же продолжал смотреть на девушку, опустившую глаза в пол и вздрагивавшую от страха. Светлые волосы закрывали лицо, а форменная одежда не льстила фигуре, но даже так она была красавицей. И внешность ее относилась к тому самому, описанному Коппингом типу.

"Пресвятые заступники, — с тоской подумал Виктор, — что же вы так хреново защищаете своих детей?"

Неудивительно, что никто ему не ответил. Духи вообще предпочитали не замечать его существования.

Пока домохозяйка распекала служанку, а с ковра сметали осколки, разговор прервался. Когда беспорядок был ликвидирован, мистер Коппинг вновь повернулся к ним.

— Прошу прощения за этот конфуз, — в его голосе слышалось раздражение. Все-таки Виктор не ошибся в оценке. — В наше время так сложно найти нормальных слуг. Последняя приличная, если в наши дни еще можно сказать так о прислуге, горничная уволилась пару месяцев назад, и с тех пор агентство присылает таких... — он взмахнул руками. — Боюсь, скоро придется убрать всю мало-мальски ценную посуду, иначе ее лишусь. Понятия не имею, где их обучают...

Заметив, что третью чашку взамен разбитой так и не принесли, мистер Коппинг опять позвал домоправительницу, нажимая на висевшую у камина сонетку.

— Миссис Роджерс! Ради духов, разлейте хоть вы этот проклятый чай! И позвоните в агентство, скажите, чтобы прислали новую девушку!

— Вы говорили, что сомневаетесь, будто у барона была назначена встреча с леди Гринберг в вечер среды, — напомнил ему Виктор.

— Ах да. Но это только мои подозрения. И все равно я не знаю, кто это мог быть кроме нее.

— Вы не разговаривали с ним на эту тему? Многие любят обсуждать с приятелями свои связи.

— После его помолвки это было бы неловко, как вы понимаете.

Последняя часть фразы должна была указать на то, что мистер Коппинг сомневается, способен ли Виктор уловить подобные тонкости этикета. Куда ему.

— Тем не менее, он не упоминал в последнее время никаких имен? Женских имен.

Впрочем, учитывая манеры мистера Коппинга, мужские имена Виктор не стал бы исключать.

Коппинг ни на секунду не задумался.

— Только одно. Мари.

— Когда вы впервые его услышали?

— В последний месяц, пожалуй. Не помню точно.

— И вы не спрашивали его, кто это?

— Зачем? — он удивленно посмотрел на Виктора. — Очевидно, что речь шла о леди Гринберг.

— Прошу прощения, — встрял в разговор Роберт. — Разве леди Гринберг зовут не Эвелин?

— Ее полное имя — Мария Доротея Эвелин Гринберг, — пришлось Виктору пояснить. — Я не слышал, чтобы ее так называли, но барон Фрейбург вполне мог сократить ее имя подобным образом.

— Я могу рассказать вам еще что-то о том вечере, детектив? — поняв, что неловкая тема осталась позади, Коппинг повеселел.

Вряд ли. Что там могло быть еще? Стакан виски, обсуждение лошадей, поданный слугой плащ.

— Расскажите лучше о самом бароне. Насколько я понимаю, вы хорошо его знали? — снова прочитав на лице Коппинга, что он лезет не в свое дело, Виктор добавил. — Это не праздное любопытство. Иногда знание личности жертвы становится ключом к разгадке. А вы очень проницательны...

Грубая лесть подействовала.

— Мы с Ульрихом выросли вместе... — нехотя начал Коппинг. — Мой отец купил в свое время земли по соседству с замком Фрейбург. Он до сих пор живет там, когда дела не зовут его в город. Мать Ульриха не была рада продаже этих земель, и тем более тому, что их купили люди без титула, но у нее не было выбора: баронат не приносил денег. Со временем она свыклась с нашим присутствием. Стала даже наносить нам визиты. Держалась, будто не баронесса, а герцогиня!..

— Тогда вы подружились.

— Да. В Фрейбурге Ульрих был единственным ребенком. Полагаю, поэтому баронесса разрешила наше общение. К концу первого лета я стал проводить в замке больше времени, чем у нас дома. Мы облазили его сверху донизу, — усмехнулся воспоминаниям Коппинг. — Искали на чердаках привидений... Фрейбург, знаете ли, был ужасно заброшен. Такой простор для воображения! Нам казалось, что в каждом углу, за каждым гобеленом прячется если не сундук с потерянными сокровищами, то какой-нибудь призрак, пылающий жаждой мести. Глупо, конечно... Но для детей это было удивительное место. Потом наступила осень, и нас разослали по школам. А на зимние каникулы мой отец пошел на ответную услугу и пригласил Ульриха к нам в городской дом. С тех пор мы были неразлучны.

— Каким он был?

— А какими бывают дети? — ответил вопросом на вопрос Коппинг. — Непоседливым. Любопытным. Совершенно задавленным своей матерью, но я его не виню. Леди Фрейбург была совершенно ужасным существом, да упокоится она в мире духов. Постоянно несла что-то о титуле и долге, который он с собой несет. О том, как должен вести себя барон, о предках, чье имя Ульрих ни в коем случае не должен посрамить, о том, как Фрейбурги правили этой землей какое-то несметное количество веков, и прочий архаичный бред. Как будто там было чем править! — Коппинг издал сухой смешок. — Не говоря о том, что времена феодалов, которые обязательно должны наплодить побольше сыночков для поддержания династии, давно миновали.

— Значит, барон Фрейбург мало походил в детстве на себя, каким он был незадолго до своей смерти?

Мистер Коппинг незаинтересованно пожал плечами.

— Все мы взрослеем, детектив.

— Некоторые из нас не меняются настолько сильно, — возразил Виктор. Про себя он был уверен. Хотя Луиза на это сказала бы, что он просто не повзрослел... — Когда это случилось? Была какая-то особая причина?

— Боюсь, не смогу вам сказать. После школы я отправился в саббатикал и провел около двух лет на материке. Когда вернулся... Скажем так, к тому времени Ульрих стал тем человеком, который вам известен.

— Вас это не удивило? Вы никогда не спрашивали, что с ним случилось за эти два года?

— Нет и нет, детектив. Я могу быть вам еще чем-то полезен?

Коппинг явно давал понять, что разговор окончен.

— Сколько слуг работает в вашем доме?

Вопрос заставил хозяина в удивлении остановиться.

— Я хотел бы с ними поговорить, — пояснил Виктор. — Если вы часто приглашали барона Фрейбурга, они могли что-то знать о нем. Возможно, кто-то из них владеет информацией, которая помогла бы расследованию.

— Сильно в этом сомневаюсь, но... — Коппинг махнул рукой. — У меня работают миссис Роджерс, домоправительница, кроме нее кухарка, горничная и мой камердинер. К сожалению, вам не удастся опросить их всех. Кухарка недавно сломала ногу, агентство как раз подбирает замену, — он потемнел лицом. — Право, с этими слугами такая морока!

А уж с хозяевами... Виктор выдавил из себя положенные в этом случае слова сочувствия. Кивнув, Коппинг дернул за шнур сонетки и велел миссис Роджерс помочь. Вскоре Виктор оказался за кухонным столом. Напротив сидели миссис Роджерс, мистер Малкольм Тейт, тот самый камердинер, которого Виктору не довелось увидеть раньше, и горничная с все еще покрасневшими щеками.

— Что бы вы могли сказать о бароне Фрейбурге? — переписав их имена в блокнот, Виктор начал с простого.

Ответила за всех экономка, занимавшая благодаря должности и характеру главенствующую позицию:

— Он был другом хозяина.

Сухопарая дама неодобрительно посмотрела на Виктора, всем своим видом показывая, что больше ей нечего сказать. Несмотря на приказ хозяина ответить на вопросы полиции, она явно не собиралась раскрывать секретов.

— Кто-нибудь из вас говорил когда-либо с ним?

— Барон Фрейбург был из другого класса, мистер...

— Эйзенхарт, — подсказал ей Виктор.

— У него не было никакого резона общаться со слугами, если только ему что-то не требовалось. Но едва ли это можно назвать разговором.

Горничная попыталась заикнуться о чем-то, но миссис Роджерс смерила ее суровым взглядом.

— При всем моем уважении, нам совершенно нечего сказать о бароне полиции. Кроме того, что барон был настоящим джентльменом.

Эйзенхарт задумчиво посмотрел на нее и согласился. Иного она сказать не могла. Повезло Коппингу с домоправительницей...

— Что насчет вашей кухарки?

— Миссис Симм? Она сейчас у родных в деревне, мистер Коппинг был настолько добр, что не стал ее увольнять. Там она сможет получить достойный уход и лечение.

— Я бы хотел допросить ее тоже.

— Уверяю, она ничем не сможет вам помочь, — оскорбленно произнесла домоправительница.

— Верю, — Виктор обезоруживающе улыбнулся пожилой женщине. — Но мое начальство должно знать, что расследование проводилось добросовестно.

— Я дам вам ее адрес, — отозвался камердинер. Покопавшись в кухонном шкафу, он достал адресную книгу и переписал из нее данные.

Хорошо. Иначе пришлось бы писать запрос в агентство, а переписка потребовала бы времени. Попрощавшись со слугами, Виктор предпочел выйти через черный ход. Завернул за угол, не просматривавшийся из окон, и остановился, закуривая.

— В чем дело? — не удержался от вопроса Роберт. — Разве нам не нужно никуда дальше?

Виктор хитро улыбнулся.

— Терпение! Не думал, что вы так увлеклись.

За спиной раздался цокот каблучков, и девичий голос позвал Виктора:

— Сэр! Подождите!

— Я хотел поговорить с ней без миссис Роджерс под боком, — объяснил Эйзенхарт кузену. — Потому забыл у Коппинга шляпу. А она, умница, вызвалась меня догнать, — он обернулся к настороженно остановившейся девушке. — Лиза, не так ли?

— Да, сэр, — она сделала неловкий книксен.

— Вы хотели что-то сказать там, на кухне. Что?

— Он ведь все равно меня уволит? — девушка смотрела прямо, ожидая честного ответа.

— Мне очень жаль.

Она вздохнула.

— Так и думала. Никто после Этты у него не задерживался. А я мало того, что перед гостями опозорила, так еще вторую чашку за день разбила.

Ее кончик носа покраснел, словно она собиралась заплакать.

— Друг хозяина, барон Фрейбург, он... не был джентльменом, — она с трудом подбирала слова, будто ей было неловко говорить на эту тему. — Он... хотел от горничных большего.

Вечная, но от того не менее грязная история.

— Он приставал к вам?

— Да, — еле слышно прошептала Лиза, сжимаясь от страха. Румянец на ее щеках проступил сильнее. — И не только ко мне. Предыдущая служанка рассказывала. Она из-за этого сама ушла, не стала дожидаться, пока хозяин уволит.

— Как ее звали?

— Анни.

Не Мари. Жаль, было бы проще.

— Мистер Коппинг часто увольняет горничных? — спросил Виктор.

— В последние месяцы да. В агентстве ходят слухи, что чуть ли не шестеро с Этты сменилось. Это включая меня, сэр.

— Кого-нибудь из них звали Марией?

— Не знаю, сэр. Вам нужно спросить в агентстве, — предвещая вопрос, она продолжила. — "Эдвардс и Харпер", сэр. Это у Семи лестниц.

— А Этта? Откуда вы о ней знаете?

— Миссис Симм рассказывала. Она ее порекомендовала хозяину, все жалела, что та ушла. Они с ней сработались, как-никак не один год вместе прослужили.

— Миссис Симм не упоминала, из-за чего она уволилась? Возможно, что тоже из-за барона?

— Нет, сэр! Этта собиралась замуж, то ли за бакалейщика, то ли за зеленщика. Миссис Симм все переживала, что из господского дома, да в жены торговца, вот я и запомнила, — Лиза горько усмехнулась.

Будто это было хуже жизни бесправной служанки.

— Спасибо, — поблагодарил ее Эйзенхарт и, покопавшись в карманах, выудил визитную карточку. Написал на обратной стороне адрес. — Возьмите. Если будут проблемы с поиском работы, обращайтесь, — протянул он ее девушке, но наткнулся на недоверчивый взгляд исподлобья. — Это моя мать. Она леди и мухе не причинит вреда, не то что человеку. Если она не сможет принять вас на работу, найдет хорошее место.

Проследив, как Лиза вошла в дом, Виктор втоптал очередной окурок в лужу и запрокинул руки за голову.

— И ни одной зацепки до сих пор! Если не считать еще нескольких фактов, которые можно трактовать против вашей дражайшей леди Гринберг.

— Вы продолжаете думать, что это она убила барона? — откликнулся Роберт.

Рыцарь в змеиной шкуре, готовый броситься на защиту дамы. Виктор улыбнулся своим мыслям.

— Нет, хотя не отрицаю такой вероятности. На самом деле я бы сказал, что рассказ Коппинга скорее в ее пользу. Во-первых, имя Мари. Коппингу было неизвестно о соглашении между леди Эвелин и бароном, но, если леди Эвелин нас не обманула, сомневаюсь, что барон стал бы называть ее ласковыми именами. Во-вторых, время свидания. Женщине круга леди Эвелин гораздо удобнее назначить тайное свидание с пяти до семи, когда ей положено наносить визиты или прогуливаться по магазинам, и ее отсутствие пройдет незамеченным. Девять часов обычно выбирают женщины, которые не будут против, если кавалер останется у них на ночь.

— Поэтому вы собираетесь искать таинственную Мари среди уволившихся служанок? — с сомнением уточнил Роберт.

— Должен же я с чего-то начинать. Я не могу спросить каждую Марию в Гетценбурге, спала ли она с бароном, и не с ней ли он собирался встретиться перед смертью.

— Знаете, что меня беспокоит? — начал кузен, выходя за Виктором на Парковую аллею. — Все следы до сих пор вели к женщинам: сначала к леди Гринберг, теперь к этой Марии. Женщина могла обезглавить барона, но мне трудно представить, что бы она сделала с ним дальше. Дотащить труп до реки, а тем более довезти — как бы она это провернула?

Только с помощью сообщника. Которого требовалось отыскать.

— Верно, выглядит пока не слишком правдоподобно, — согласился Виктор. — Но, возможно, ей не пришлось его никуда везти. Помните, что у нас сегодня осмотр достопримечательностей? Продолжим нашу экскурсию на пленэре?

Виктор выступил на проезжую часть и замахал извозчику.

ГЛАВА 10

ЭЙЗЕНХАРТ

Реддингтон-парк располагался на границе старого города и района, находившего свое место в разговорах приличных людей только как "тот берег". Берег трущоб и работных домов, бездомных и наркоманов, коптящих фабрик и мусорных свалок. И все это благолепие отделяли от остального Гетценбурга лишь река и узкая полоса болотистой почвы, названная в честь генерала Реддингтона. Виктор бы и не вспомнил сейчас, за какие подвиги беднягу так ославили. Городские власти делали все, что могли, пытаясь облагородить парк, но бесполезно. Из-за почвы мощеные тропинки проседали, из фонарей кто-то опять выкрутил лампы, а в воздухе висел неповторимый фабричный аромат.

— Специфическая обстановка, правда? — спросил Виктор, ковыряя набережную носком ботинка. Один из камней в брусчатке зашатался, поддаваясь.

В одном месте заросли камышей кто-то поломал, земля была испещрена следами ботинок.

— Здесь нашли тело барона? — угадал кузен.

Виктор кивнул.

— Вы не увидите в тумане, но за деревьями находится мост. В народе его давно прозвали Мостом утопленников. В центре в воду не спрыгнешь — решетки, высокие ограды, да и полицейские патрули часто ходят. Здесь ничего и никого нет. Потому идут сюда, что с этого берега, что с того. Проигравшиеся картежники, нищие, понимающие, что еще одну зиму не протянут, страдающие из-за несчастной любви романтичные особы, постаревшие проститутки, которых сводник выкинул из борделя, неизлечимо больные, наркоманы... Все надеются, что обретут покой на дне реки, а вместо этого мы вылавливаем их в камышах. У Таллы темперамент коровы на выпасе, все к берегу пристают. Но не хотелось бы, чтобы вы обольщались, Роберт, — предупредил он. — Как говорится, тихие воды глубоки и полны опасностей. С тихими провинциальными городами так же.

— Не понимаю, о чем вы.

Разумеется. Виктор бы удивился, признайся кузен, что прекрасно знает, о чем речь.

— Просто подумал, что Гетценбург должен сильно отличаться от вашего обычного места жительства. Было бы жаль, если бы вы попали в неприятности только из-за того, что неправильно оценили его, — Виктор улыбнулся, разряжая атмосферу. — Тело барона вытащили из реки здесь, но я привел вас сюда не за этим. Тут все осмотрели, нам искать нечего. Но я обещал вам место преступления, помните? Благодаря вам я его, кажется, нашел.

К парапету как всегда жались стеклянные футляры с зажженными свечами. К одному из них кто-то прислонил фотографию молодой девушки с перьями в волосах. Под ногами хрустели зерна овса: дань Дрозду, чтобы облегчить умершему переход в мир духов. Мечущиеся под стеклом огоньки постепенно терялись в окутывавшем вторую половину моста смоге, все отчетливее среди дыма и химикатов чувствовался другой, тошнотворно-сладковатый запах.

— Сигарету, док? — предложил Виктор, доставая из кармана пачку.

Приправленный вишней табак на некоторое время заглушил вонь. Кузен, впрочем, все равно старался не вдыхать полной грудью. А ведь, казалось бы, война должна была его приучить...

— Что находится за мостом? — спросил он в перерывах между вдохами.

— Большие шлахтгаусы. Последняя скотобойня, оставшаяся в черте города. К сожалению, она же самая старая. Держитесь, скоро станет легче.

Обогнув стену из кое-как нагроможденных камней, Виктор двинулся по набережной к подъездным воротам.

— Полиция, — постучал он в небольшую дверь рядом с ними. — Открывайте.

Привратник, худой лупоглазый парень, посторонился и пропустил их внутрь. Вид у него был настороженный, как и у рабочего-синду, стоявшего рядом.

— Мне нужно видеть управляющего, — потребовал Виктор, показывая им полицейский значок. — Скажите ему, что это срочно.

Во внутреннем дворе дышалось легче, видимо, теперь они находились не с подветренной стороны. К вечеру людей оставалось немного, только пара рабочих в запачканных фартуках курила на крыльце одного из зданий, и синду, отошедший к машине-холодильнику, изредка посматривал на посетителей из-под густых ресниц.

— Мистер Глет примет вас.

Сбегавший доложить сторож вернулся. Испуганный — должно быть, влетело от начальства. Просто за то, что принес дурные вести. Стараясь ничего не касаться, Виктор последовал за ним.

В кабинете управляющего было душно и сильно пахло мужским одеколоном. Виктор поморщился: похоже, чтобы избавиться от вони, тот выливал на себя не меньше пузырька в день. Хотя мало кто мог его за это винить: любой предпочел бы духи стоявшему на скотобойне смраду.

— Вы, — с ходу накинулся на них толстяк в дешевом костюме-тройке. — Как вы смеете!

Жаль, на Виктора это не действовало. Слишком многие за двенадцать лет его службы пытались требовать чего-то от полиции.

— В чем, собственно, дело? — спокойно поинтересовался он. — У вас какие-то претензии?

— Претензии?! Мы сообщаем вам о краже, а что делает наша доблестная полиция?

— Что? — Виктору даже стало любопытно.

— Ничего! Проходит три дня, и наконец полиция заваливается ко мне и спрашивает, какие у меня претензии! — круглый человечек кипел от возмущения.

Три дня? А вот это уже интересно.

— Кража произошла в среду?

— В ночь со среды на четверг, — подтвердил управляющий и вновь взорвался. -Будто вы это сами не знаете!

— Не знаем. Мы из другого отдела, — Виктору опять пришлось продемонстрировать значок. — Есть основания полагать, что на вашей территории произошло убийство.

— Убийство?! — управляющий поперхнулся. — Ничего подобного! Такого у нас не происходило! Почему вы...

— Мы считаем, что жертву обезглавили одной из ваших пил, — перебил его Виктор.

Мистер Глет спал с лица.

— В среду... Нас обокрали... Вскрыли шкаф с инструментами... — запинаясь, он достал из нагрудного кармана платок и начал промокать лицо.

— У вас есть список украденного?

— Сейчас... Мы напечатали три экземпляра... Один в полицию... Один в страховую компанию... Один остался у нас...

Виктор забрал протянутый управляющим список, неровно отпечатанный на машинке. Четыре пилы, два тесака, ножи... Баранья туша и касса с дневной выручкой. За последним пунктом все выглядело довольно случайным, будто взяли для отвода глаз.

— Сколько денег было в кассе?

— Немного, десять шиллингов с мелочью, — уверившись, что в убийстве его больше не обвиняют, управляющий почти пришел в себя. — Все деньги, поступившие до пяти часов, я завожу в банк по дороге домой. Если водитель не успевает развезти все заказы и вернуться до этого времени, он оставляет полученную плату и квитанции в моем кабинете.

Виктор кинул еще один взгляд на список.

— Значит, вы обнаружили пропажу всего этого в четверг утром?

— Так точно, детектив.

— Разве территория по ночам никак не охраняется?

Мистер Глет смутился.

— Боюсь, на это нам не хватило бы денег. Да и не нужно это, — горячо заверил он Виктора, — за всю мою работу здесь не было ни одного происшествия кроме этого. У нас есть привратник, он приходит к шести утра и уходит в полночь.

— Он ничего не видел?

— Только развороченные замки утром, и сразу же вызвал меня.

Странно. Что там говорил Роберт о времени смерти?

— Мне понадобится допросить его, — сообщил Виктор управляющему.

— Разумеется, — подобострастно согласился мистер Глет. — Это тот самый человек, что привел вас. В ту ночь была его смена. Что-нибудь еще?

Виктор повернулся к кузену.

— Скорее всего, барона убили прямо в шлахтгаусе, где лишнее пятно крови не обратит на себя внимание. Мы можем как-то доказать это?

— Нет, — покачал Роберт головой. — Современная наука способна дифференцировать человеческую кровь и кровь животных по размеру кровяных телец, но этот метод работает только на свежих образцах.

Жаль. Но иначе было бы слишком просто, правда?

— В таком случае больше ничего, мистер Глет. Но если вы вспомните что-то еще, буду вам крайне признателен.

Виктор отдал управляющему визитную карточку, прежде чем выйти во двор.

— Эй, — позвал он сторожа. — Как тебя зовут?

Парень подошел, испуганно поглядывая то на Виктора, то на прячущегося за стеклами очков змея.

— Джек Нолби, сэр.

— В ночь со среды на четверг была твоя смена?

— Да, сэр.

— И ты первым увидел следы взлома?

— Да, сэр, — ответы его не отличались оригинальностью. — Ворота были открыты, я сразу побежал в "Три метлы", это кабак рядом, и позвонил оттуда господину Глету.

— Что сделал мистер Глет по прибытии?

— Наорал на меня, сэр, — Джек неуверенно улыбнулся. — Потом вместе со мной прошелся по бойне, проверял, что пропало.

— И отправил кого-то за полицией, верно?

— Да, сэр. Меня и Сэма, он как раз приехал.

— Сэма?

Сторож подозвал синду, все еще копавшегося в грузовике.

— Тебя действительно зовут Сэмюелем? — уточнил Виктор, оглядывая его с ног до головы. — Странное имя для чистокровного синду.

Тот белозубо улыбнулся.

— Саиб привез моих родителей из колоний. Я родился уже здесь, — сообщил он. В его речи причудливо смешивались местный акцент и по-синдийски растянутые гласные. — Можно сказать, что я больше имперец, чем синду.

— Что случилось с твоим хозяином, что ты оказался на скотобойне?

— Разорился, — синду равнодушно пожал плечами. — Хвала духам, что предки до этого не дожили. Но здесь даже лучше. Еще пара лет, и накоплю денег на гражданство.

— Ты работаешь водителем?

Синду кивнул.

— И это тебя управляющий послал за полицией в четверг?

В темных глазах появилась настороженность.

— Послал он Джека, а мне велел его отвезти. Чтоб быстрее обернулись.

Виктор посмотрел на обоих.

— И кому из вас пришла в голову идея не сообщать в полицию о краже? — медленно поинтересовался он.

Джек Нолби побледнел как мел.

— Мы сообщили в полицию. Нам сказали, что пришлют кого-нибудь, если у них будет время, — заявил Сэмюель, смерив Виктора насмешливым взглядом. — И вот вы приехали. Разве нет?

— Нет, — ответил ему Виктор. — Я думаю, все было иначе. Кто-то из вас решил по дороге, что будет лучше развернуться, не доезжая до участка, и отбрехаться тем, что полиция окончательно загнила, на преступления не реагирует, работать не хочет. В конце концов, все на это жалуются, верно? А второй согласился. Я хочу знать, почему.

— У вас есть доказательства? — в почти безмятежном тоне синду с трудом угадывалось напряжение.

— Пока нет. Но когда я съезжу в районное отделение полиции, узнаю, что в книге посетителей ни один из вас не записан. И тогда у меня будут доказательства, а у вас — статья за соучастие в убийстве.

— Убийстве?! — прокудахтал вконец перепуганный Нолби. — Каком убийстве?!

— Украденные у вас инструменты использовались при убийстве, совершенном той же ночью, — вежливо пояснил Виктор. — Так что, будете стоять на своем?

Недолго думая, привратник вышел вперед.

— Вы правы, сэр. Мы не были в полиции. Сэм, — парень сглотнул, — прикрывает меня.

— Джек... — предостерегающе обратился к нему синду.

— Это я попросил его солгать про полицию, сэр, — храбро доложился Нолби.

— Зачем?

— В ту ночь... Сэм вернулся часов в восемь, да, Сэм? — синду кивнул. — Мы были на бойне одни, смена заканчивается в шесть, господин Глет уходит еще раньше... Я предложил Сэму сходить пропустить по паре кружек в "Метлах".

— Вы не первый раз так делаете?

— Да, сэр. Я думал обернуться за час-другой, никто бы и не заметил, но...

— Но что? — спросил Виктор после паузы.

— Но он напился, — хмуро закончил Сэмюель. — Ради духов, Джек, если уж начал говорить, рассказывай все! — он повернулся к Эйзенхарту и продолжил. От раздражения его речь ускорилась, и теперь по голосу его было не отличить от коренного лемманца. — Какая-то дура его бросила, и он решил, что это достойный повод. Через час его так развезло, что мне пришлось тащить его наверх...

— Я снимаю комнату над "Метлами", — вставил пунцовый от стыда Нолби.

— Ну, я бросил его на кровать и поехал к себе. Думал, проспится, утром завтра отопрет бойню, никто не узнает. А на утро — на тебе!

И все же свои проделки им удалось от управляющего скрыть.

— Это все? — поинтересовался Виктор.

Парни кивнули.

— Я побоялся, что купы копать начнут, узнают, что меня той ночью на бойне не было, — признался привратник. — И не видать мне работы как своих ушей. Вот и уговорил Сэма подыграть мне, дескать, купы нас отшили. Ну кто мог подумать, что именно в эту ночь такое случится!

Виктор задумчиво согласился.

Действительно, кто...

Кусок текста отсутствует :)

ГЛАВА 4

ДОКТОР

Меня не арестовали. Разумеется, на меня надели наручники и прикрепили их к скобе на столе в допросной комнате, но все же мое положение отличалось от положения арестанта. В лучшую сторону.

Вызванный наряд забрал меня в управление, где с меня сняли отпечатки пальцев и оставили одного. Я не мог сказать, сколько времени прошло: даже если бы я сумел достать часы из кармана, они вряд ли пережили драку, а сержант, под бдительным присмотром которого я находился, молчаливо нес свой караул у двери, лишь изредка поглядывая на мои руки.

Я не мог винить его за это. Оставшись без перчаток, я сам поймал себя на том, что не могу отвести глаз от обрубков, которыми заканчивались ампутированные фаланги. Арнуальская бомба едва не оставила меня без половины пальцев, а осколки испещрили кисти паутиной красных шрамов — пройдет еще не меньше полугода, прежде чем рубцы начнут бледнеть. Насколько позволяли наручники, я попытался пошевелить правой рукой. Перебитый нерв опять заставлял пальцы складываться в обезьянью лапу. Безрезультатно. Оставалось ждать, пока полиция сочтет, что достаточно помучила меня.

Звук распахнувшейся двери заставил меня поднять взгляд. На пороге застыл молодой мужчина с по-крестьянски крупной фигурой и копной жестких соломенного цвета волос. Перебросившись парой слов с сержантом, он отпустил его и уселся напротив.

— Мне необходимо поговорить с детективом Эйзенхартом, — попросил я, не дожидаясь вопросов.

Меня проигнорировали.

— Очень жаль, но здесь не ресторан, чтобы вы выбирали, кто вас будет обслуживать, — заметил полицейский и, разложив на столе все бумаги, спросил. — Вас зовут Роберт Альтманн?

— Да.

— Случайно не родственник Уильяма Альтманна?

Ему не было нужды уточнять, о котором Уильяме Альтманне шла речь. Славой, дурной и опасной, выходящей за пределы Королевского острова, обладал только один.

— Сын.

— В самом деле? Как интересно... Он, видите ли, широко известен в определенных кругах.

— Если так, мне это неизвестно.

Внешность полицейского оказалась обманчива: цепкий взгляд глубоко посаженных светлых глаз выдавал острый ум. В достаточной мере изучив меня, он делано спохватился:

— Впрочем, к делу это не относится. Меня зовут детектив Штромм, вас, как мы уже выяснили, Роберт Альтманн. Тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года рождения?

— Так точно.

— Родились на Королевском острове?

— Под Марчестером, — уточнил я.

— Благородного происхождения?

— Второе поколение. Мой отец получил патент.

— Здесь, — детектив проконсультировался с лежавшим на столе досье, — написано, что с восьмидесятого года вы воспитывались в училище при Королевской и Императорской военно-медицинской академии, а после закончили академию по хирургической специальности.

Не дождавшись от меня комментария, он продолжил:

— В то же время, обучаясь в академии, вы прослушали полный офицерский курс. Зачем?

— Это было до подписания договора о неприкосновенности медицинского персонала в зоне военных действий. Военная подготовка тогда являлась обязательной для всех. Однако я служил исключительно в медицинской части.

— В самом деле? Для врача у вас внушительный список наград. Даже слишком внушительный.

— Так получилось, — скупо ответил я. — Простите, могу я поинтересоваться, какое это имеет отношение к случившемуся?

Полицейский неприятно улыбнулся.

— Просто заполняю протокол. Но вы правы, перейдем к произошедшему инциденту. В десять вечера в полицию поступило сообщение о нападении у городского парка. Когда наряд приехал, было обнаружено два тела. И ни одно из них не принадлежало якобы пострадавшему. Как так вышло?

— Что именно? — спросил я. Слово "якобы", добавленное полицейским к моему статусу, мне не понравилось.

Детектив сердито цокнул языком и взъерошил без того спутанные волосы.

— Все, господин доктор, все! Что произошло?

Я пожал плечами.

— Я возвращался со встречи...

— Откуда? — потребовал детектив.

Записав продиктованный мною адрес, он сделал знак рукой, чтобы я продолжил.

— Когда я подошел к парку, на меня напали двое людей, мне незнакомых. Больше мне нечего вам сказать.

— Почему они на вас напали, доктор?

— Не представляю, — я почти не покривил душой. Я догадывался, что нападение было связано с обнаруженным мною покойником, но знал, что именно они от меня хотели.

— И никаких теорий?

— Никаких.

Штромм побарабанил пальцами по столу.

— Доктор Альтманн, хотя мы находимся на окраине империи, могу вас заверить: беспричинно у нас ножом не угрожают.

— Значит, мне эта причина неизвестна.

— Как и репутация вашего отца, — пробормотал детектив себе под нос. — Полиция обнаружила вас в компании двух трупов, доктор. Знаете, что с ними приключилось?

Я кивнул.

— Один из них оказался пришпилен к ограде как бабочка к альбому...

— Он оступился. Это была случайность.

— Разумеется. А второй случайно словил пулю в голову. Обвинение в двойном убийстве так и напрашивается.

— Я не убивал второго. Ваш эксперт уже должен был определить, что выстрел произвели с расстояния.

— Вероятно произвели с расстояния. Это не значит, что стреляли не вы. Вам очень повезло: ни одного свидетеля.

Я бы это везением не назвал.

— В ваших показаниях сержанту Адамсу говорится, что, — Штромм перелистнул свои записи, — стреляли с конца квартала.

— Мне показалось, что оттуда.

— Ему показалось... Расстояние до конца квартала составляет порядка сорока метров. Выстрел был произведен из малокалиберного карманного револьвера. "Дога", как называют их у вас на Королевском острове. Прицельная дальность стрельбы у него составляет двадцать пять метров.

Детектив выжидающе посмотрел на меня.

— Должно быть, этот человек — хороший стрелок.

— Просто фантастический! — с наигранным энтузиазмом согласился со мной детектив. — Попасть с такого расстояния...

— Или он промахнулся и целился на самом деле в меня, — предположил я.

— У кого-то есть причины стрелять в вас? — не дожидаясь ответа, Штромм ядовито осклабился. — Впрочем, позвольте угадать: вам это тоже неизвестно. Очень удобная позиция, не правда ли?

Я не успел ответить.

— Достаточно, — дверь отворилась, и в допросную зашел Эйзенхарт. — Альберт, отпускай его.

— Но...

— Под мое поручительство. Оформи как самооборону, дело я завтра... — расстегнув на мне наручники, Эйзенхарт сверился с часами и исправился, — уже сегодня у тебя заберу. Держите, док.

На стол передо мной легли перчатки.

— Это не мои, — отказался я.

— Теперь ваши. Пойдемте, пока Альберт не передумал. Кстати, Берт, — Эйзенхарт повернулся ко второму детективу. — С меня двадцатка, верно?

Эйзенхарт рассчитался со Штроммом и буквально вытолкал меня из допросной.

— Надеюсь, это была не взятка? — только успел поинтересоваться я, потирая запястья. — Уверяю вас, в ней не было необходимости.

— Пари проиграл, — легкомысленно признался Виктор. Я посмотрел на него, но не смог понять, шутит ли он.

— Я полагал, азартные игры в Гетценбурге запрещены законом.

— Запрещены, запрещены. Но сами знаете, quis custodiet ipsos custodes и все такое, — мы вышли на служебную лестницу, и теперь Эйзенхарт подталкивал меня в спину. — Да поторопитесь же, Роберт! Внизу нас с вами ждет извозчик, нам нужно кое-куда успеть.

В голову закралось нехорошее предчувствие. Эту фразу мне уже доводилось слышать от Эйзенхарта. В прошлый раз — когда он арестовал убийц барона Фрейбурга.

— Я бы предпочел поехать домой. Быть может, вы справитесь без меня?

— Ну уж нет! Ничего, пару часов выдержите.

ГЛАВА 5

ДОКТОР

Семь лестниц, единственный в Гетценбурге район, располагавшийся на возвышенности, где в город вгрызались останки старой горной гряды, являли собой неплохую аллегорию классовой системы города. На самом верху, откуда открывался панорамный вид на старый центр, располагались фешенебельные частные дома, не столь роскошные как исторические особняки Каменного острова, но до самого фундамента пропитанные запахом как новой эпохи, так и новых денег. Посередине, вдоль километровой длины лестниц, селились богатые лавочники и торговцы редкостями. Но чем ниже ты спускался, тем беднее становились улицы. Только бедность эта была не честной и безысходной, как в работных домах и фабриках на другом берегу Таллы. Начало Лестниц, где еще хоть как-то поддерживались порядок и видимость приличий, облюбовали для себя скупщики краденого, держатели опиумных денов, хозяйки публичных домов и прочие представители преступного среднего класса. Но дальше, в узких переулках под Лестницами, — а, точнее, под многочисленными мостами, соединявшими пять гетценбургских холмов, — располагались самые отвратительные трущобы города. Говорили, что вглубь этого района полицейские стараются не заходить даже днем.

Похоже, слухи не соответствовали правде. Хмурый извозчик, недовольный конечной целью нашего маршрута, высадил нас возле двухэтажного деревянного дома в начале одной из лестниц и уехал, окатив на прощание грязью из лужи.

— Зачем мы здесь? — брезгливо поинтересовался я, вслед за Виктором устремляясь в переулки Низа.

Посреди нечистот на мостовой валялось пьяное тело, заставившее обогнуть его по дуге.

— Вам надо выпить, — найдя нужную дверь, детектив безапелляционно втолкнул меня внутрь. В нос ударили запахи горелого мяса и пива. — А мне — повидать друга.

— Другое место для этого вы выбрать не могли, — вздохнул я, следуя за ним внутрь кабака.

Как ни странно, ни я в окровавленной одежде и с фингалом, ни Виктор в франтоватом костюме не выглядели чужеродно на общем фоне. Мы прошли мимо стойки, за которой сидела группа профессиональных попрошаек в живописных обносках. За ними, в углу, старьевщик в поношенном, но хорошо сшитом костюме рассматривал в ювелирную лупу пунцировку на золотом кольце. Напротив него сидел мальчишка в форме трубочиста. Было и несколько нетрезвых джентльменов, с интересом глядевших по сторонам. Не каждый день аристократу выпадает шанс попасть в такое место. Главное, чтобы Вирд и дальше благоволила им и разрешила уйти сегодня из Низа живыми.

В центре зала, откуда были убраны все столы кроме одного, собрались пролеты в рабочих комбинезонах. Из толпы вынырнул молодой бык, с виду — родной брат тех двоих. Усевшись за оставшийся стол, он выставил вперед руку.

Эйзенхарт занял место у противоположной от входа стены и, смахнув со столешницы оставшиеся после предыдущих гостей объедки, позвал разносчицу.

— Расслабьтесь, док, — посоветовал он мне. — Здесь совершенно безопасно. Еда могла быть и лучше, безусловно, зато всегда можно побеседовать без лишних ушей.

Это было правдой. В отличие ресторанов в старого города, где стук столовых приборов разносился по всему залу, здесь стоял такой гомон, что расслышать разговор за соседним столом не представлялось возможным. И все же я сомневался в безопасности этого заведения. Тем более, для полицейского. Однако спорить с Эйзенхартом не стал.

— У вас похожая манера допроса, — вместо этого заметил я, когда на столе появилась бутылка зернового виски и стаканы.

— У кого?

Виктор на мгновение отвлекся от центра зала, где проходило соревнование по армрестлингу, и непонимающе посмотрел на меня.

— У мистера Штромма, — я поостерегся называть его здесь детективом, — и у вас.

— А, это, — Виктор отхлебнул из стакана. — Мы с ним давние знакомые. Поступили в полицию в один набор. Вместе патрулировали улицы. Потом оба попали к одному ментору, хороший человек был, не побоялся взять ни сироту из приютского дома, ни бездушника...

Вот почему детектив Штромм показался мне знакомым, понял я. Доводилось видеть его пару раз на обедах у леди Эйзенхарт среди друзей Виктора.

— Мне кажется, или вы на что-то намекаете, Роберт?

Виктор отставил стакан и хитро прищурился. Не знай я, что он лишен дара, заподозрил бы в его покровителе Лиса.

— Чего вы хотели добиться?

— О чем вы?

— Одностороннее зеркало в допросной комнате. Вы были по другую сторону, не так ли? С самого начала. Наблюдали. Зачем?

— С чего вы это взяли? — его глаза весело сверкнули.

— Ваше появление было слишком своевременным. Судя по вашему виду, вас не подняли с постели. Вашей первой фразой было "Достаточно". Вы не запыхались, когда поднимались в допросную, спеша спасти своего заблудшего родственника. Какое-то время вы ждали, прежде чем войти. Что вы хотели услышать? — прямо спросил я. — Сколько я расскажу Штромму? Или что-то, что не могли узнать у меня сами? Что было в той записке, которую он передал вам в обмен на деньги?

— Всего лишь моя долговая расписка. Ну у вас и теории, доктор, — фыркнул Эйзенхарт, откидываясь на стуле. — Но раз вы упомянули это, Роберт, не хотите рассказать, что с вами сегодня стряслось?

— Нет.

Виктор удивленно поднял брови.

— Нет? Мне казалось, вы утверждали, что будете разговаривать о нападении именно со мной...

— А мне казалось, вы утверждали, что это лишь мои теории, — в тон ему ответил я. — Я ничего не скажу, пока вы не ответите, чего хотели добиться этим дешевым спектаклем.

Эйзенхарт закатил глаза к потолку.

— Интересно было узнать, сумеет ли Берт вывести вас из себя. Что? — попытался он оправдаться. — Мне же это ни разу не удалось.

Едва ли достойная причина, чтобы подключать к этому делу коллег.

— А ему?

— Тоже, — рядом с бутылкой легла свернутая вдвое записка. — Ваш пульс. Пятьдесят четыре удара в минуту. Низковат, но для змея это нормально, насколько я в курсе. За время допроса он практически не менялся. Как и дыхание.

Я пробежался глазами по строкам. Похоже, детектив Штромм был ходячим детектором лжи. Удивительно, что с таким даром он служил не в армии, а в провинциальной полиции.

— И что вам это дало? — поинтересовался я.

Виктор пожал плечами.

— Только то, что вы обладаете пугающим уровнем самоконтроля. Интересно, зачем он вам нужен...

Задумчивость в его голосе заставила меня насторожиться.

— Почему у гетценбургской полиции есть на меня досье? — задал я следующий вопрос.

С глухим стуком его стакан вернулся на стол.

— Я запросил в военном министерстве, — признался Виктор.

Ответ удивил меня не так, как пристыженное выражение его лица — за время нашего знакомства я успел понять, что угрызения совести мало свойственны Эйзенхарту.

— Зачем?

— Хотел узнать вас получше? — попробовал он отшутиться, но вздохнул. — Послушайте, я прошу прощения. Возможно, я нарушил ваши личные границы или что-то в этом роде. Но вы не видите себя со стороны! Не знаю, каким вы были раньше, может, таким же отмороженным придурком, но по возвращении в империю вы на живого человека не были похожи. Я автоматонов видел, испытывающих больший интерес к жизни! Я хотел понять, что еще случилось с вами на фронте. Знаю, апатия к происходящему является часто встречающимся симптомом при депрессии...

— Керр, "Введение в психологию", — угадал я цитату. — Спасибо, я читал.

— Но вы заходите слишком далеко!

Повисшая между нами тишина показалась мне оглушительной — и это при том, что кабак гудел как пчелиный улей.

— Я потерял профессию и будущее, — ядовито заметил я. — Простите, если кажусь вам недостаточно счастливым.

— Нельзя потерять будущее до тех пор, пока вы живы, — уверенно в своей правоте заявил Эйзенхарт.

И я не смог удержаться, хотя это было низко:

— Вы, конечно, специалист в этом вопросе. Напомните, в каком полку вы служили?

— Ни в каком, — Виктор обезоруживающе улыбнулся. — Был признан непригодным к службе по причине отсутствия души и сопровождающей это состояние опасности для окружающих. Нелепейшая формулировка, правда?

Мне следовало додуматься. Догадаться, что от службы Виктора освободило не заступничество его отца. Вспомнить, какие ущемления в правах приходилось терпеть родившимся без души.

— Я не служил, но видел многих вернувшихся с войны, — продолжил тем временем он. — И вижу вас. Ваше состояние меня беспокоит.

— Не стоит, — сухо ответил я.

— Вы так считаете? Что вы делаете со своей жизнью? Приезжаете сюда. Устраиваетесь на кафедру танатологии. Вы зарываете свой талант! И не надо говорить, что вы больше не можете работать, я наблюдаю за вами полгода! Да, не хирургом, но не танатологом же! Зачем? Я знаю, вы привыкли справляться со всем сами, но поймите: у вас есть семья. Родственники, которые переживают о вас...

— Чье присутствие в моей жизни ограничивалось до последнего времени письмами раз в шесть месяцев, — перебил я его.

— А вы бы позволили что-то большее? — парировал Эйзенхарт. — Вы с самого начала делали все, чтобы оградить нас от участия в вашей жизни.

— И собираюсь поступать так и впредь. До свидания, Виктор, — я встал из-за стола. — Буду счастлив получить от вас открытку в Канун года.

Я не успел сделать и шага к выходу, как был остановлен. Одной фразой.

— Я знаю, почему вы все еще живы.

Я сел обратно. Мои пальцы сжались на стакане с виски — так крепко, что удивительно, как он не разбился.

Этого в досье не было.

— Очевидно, благодаря работе хирургов.

— Нет. Не только.

Не только.

Армейские госпитали были укомплектованы штатными психологами в январе девяносто восьмого. Будь я ранен месяцем раньше, мне бы повезло. Но...

Первым, кого я увидел после ранения, проведя больше недели в опиумном дурмане, был Зельман Телли, армейский психолог. А также анестезиолог. В периоды, когда в госпитале была нехватка лекарств — еще и целитель. Один из лучших: у него нельзя было не вылечиться. Его дар убеждения связывал по рукам и ногам. Заставлял больных встать с койки. Тех, кто хотел умереть, — жить.

— Послушайте, Роберт...

— Замолчите, — приказал я.

Хвала духам, в руках у меня был стакан, а не что-то другое, иначе в трактире бы стало на одного живого человека меньше.

Ему все же удалось вывести меня из себя. Найти одну из немногих болевых точек. Мир будто подернулся зеленоватой дымкой. Раздался треск: толстое стекло лопнуло у меня в руке.

В глубине души я понимал, почему Виктор поднял эту тему. И признавал, что он прав — даже в том, что не успел сказать мне. Я представлял, какое впечатление произвожу. Но не в моих силах было изменить этого. Чужой дар мог заставить жить, но не мог дать желание продолжать эту жизнь. "Нзамби", вспомнилось мне слово Темного континента. Живой мертвец. Порабощенный чужой волей, бездумно исполняющий приказы своего хозяина...

Неудивительно, что Виктор беспокоился за меня. И не только он: готов поспорить, леди Эйзенхарт и ее супруга так же волновало мое состояние.

"Так вот что такое семья, — мелькнула в голове мысль. — Хвала духам, раньше я был избавлен от этого".

Я сделал глубокий вдох. Еще один. Успокоившись, перевел взгляд на Виктора. Тот смотрел в центр зала. Игроки сменились: к быку подсел новый желающий испытать удачи. Его огненно-рыжая шевелюра полыхала в толпе.

— Вы забудете об этом разговоре. И больше никогда не поднимите эту тему, — наконец велел я. — И что такое "флеббы"?

Эйзенхарт моментально обернулся ко мне.

— Значит ли это, что вы меня простили?

— Нет. Я понимаю ваши намерения, но оставьте их при себе. Так что же?

— Бумаги, — перевел Виктор.

Разумеется. Один из Быков говорил о бумагах. Странное слово, не похожее ни на один из диалектов империи.

— На каком это языке?

Эйзенхарт задумался.

— Это не совсем язык. Скорее, арго. Редвельш. На нем говорят йенишы, вороны, воры — все, кто не совсем в ладах с законом. Эти двое... Они спрашивали вас о бумагах?

Я пересказал ему тот разговор.

— Зато теперь мы знаем, что документы не у них, — резюмировал Эйзенхарт, когда я закончил свой рассказ. — И знаем, что либо у нас, либо у вас завелся крот.

— Крот? — недоумевающе переспросил я.

— Доносчик, работающий на нанимателя Хевеля. Иначе с чего бы кому-то нападать на вас?

Эйзенхарт в задумчивости провел пальцем по краю столешницы.

— Кстати, откуда вы, говорите, шли, доктор? — сощурил он глаза.

Второй раз за вечер я продиктовал адрес.

— Каким ветром вас туда занесло?

— Каким ветром может занести мужчину в отель с почасовой оплатой?

Эйзенхарт оживился.

— Неужели дама? А вы все-таки не совсем потеряны для этого мира, — перехватив мой взгляд, он прикусил язык. — Познакомите?

— Она вдова, — сухо проинформировал его я. — И в данный момент в трауре.

Эйзенхарт снова потер столешницу и вздохнул.

— Ладно, шутки в сторону. Я расскажу вам об этом деле. Что смогу. Не думаю, что к вам пошлют других, но... Мне будет спокойнее, если вы узнаете, во что ввязались.

Ввязался? Для меня мое участие в этом деле выглядело иначе.

— Яндра Хевель был наемным работником, если можно так выразиться. Тут запугать, там вернуть должок, обокрасть или забить до смерти... Широкий профиль, что нечасто на самом деле встречается среди преступников. За пару громких дел его объявили в розыск в Среме, а, когда не нашли, лишили гражданства. С тех пор Яндра заметно вырос в бизнесе. Кочевой образ жизни пошел ему на пользу, слухи о нем разлетелись по всему материку, дела становились все громче... Несколько лет назад он осел в империи, перемещаясь с одного острова на другой. Начал, как все, в столице, потом прошелся по вашей малой родине и в итоге оказался в славном герцогстве Лемман-Клив, где под фальшивыми документами устроился шофером к одному высокопоставленному лицу в министерстве энергии. Уж не знаю, где он взял необходимые рекомендации, его должны были проверять... Все документы, касавшиеся его, исчезли в ту же ночь, когда пропало содержимое сейфа его официального работодателя.

— Бумаги, о которых меня спрашивали, — пробормотал я.

Эйзенхарт кивнул.

— Хевель был достаточно умен для быка и хорошо спланировал ограбление. Каким-то образом узнал, когда у сэра — назовем его сэром Б. — на одну ночь останутся дома важные документы. Никаких свидетелей — он заблаговременно усыпил всех домочадцев сэра Б. Никакого шума сигнализации, хотя домашний сейф был подключен к новейшей электрической системе защиты. Все просто легли спать, а, проснувшись утром, обнаружили исчезновение документов. И шофера.

— Что было в тех документах? — спросил я.

— Этого я вам сказать не могу.

Это и не требовалось. Министерство энергии. В Лемман-Кливе у него было только одно дело, достаточно громкое, чтобы его можно было назвать политическим.

— Государственный нефтепровод?

Взгляд, которым смерил меня Эйзенхарт, подсказал мне, что я на правильном пути.

До сих пор транспортировка нефти и нефтепродуктов в империи осуществлялась преимущественно по морю, что создавало определенные неудобства. Поэтому, по слухам, правительство работало над созданием государственного нефтепровода. Чудовища, которое окутало бы своей сетью всю империю, не зависело бы от сезона (тот же Лемман-Клив, обладавший крупнейшим месторождением нефти за пределами колоний, был трудно достижим для танкеров зимой) и погоды на море и было бы способно ускорить поставки топлива для армейской техники в несколько раз. Грандиозный проект на грани возможностей современной науки дал бы империи неоспоримое преимущество в колониальной войне.

Я аккуратно стряхнул с перчаток стеклянную пыль. Это было не то дело, в котором я бы хотел участвовать. Слишком высоки были ставки.

— Хевель будто испарился в воздухе, — продолжил Эйзенхарт. — Теперь-то мы знаем, что все это время он был мертв. Но возникает вопрос: где тогда документы? У кого? И кто нанял его, чтобы их заполучить?

По залу трактира прошелся гул, постепенно набирая силу и превращаясь в поздравляющие крики. Обернувшись на шум, мы увидели, как рыжий поднялся из-за стола. Его последний противник остался сидеть, баюкая у груди неестественно согнутое запястье.

— Такую же победителю, Магда, — подозвав подавальщицу, Виктор постучал по бутылке с виски. — И еще один... Нет, два стакана сюда.

— Это и есть ваш друг, которого мы ждем? — поинтересовался я, когда женщина убежала выполнять указания.

— Наш друг, — поправил меня Эйзенхарт. — Вы с ним прекрасно знакомы.

Рыжий убрал волосы под кепку и, переговорив с подавальщицей, отправился в нашу сторону. Пока я гадал, кто это мог быть, по дороге его по-дружески толкнули плечом, и он рассмеялся, подняв голову к собеседнику. С удивлением я узнал его. К нам шел Шон Брэмли, сержант гетценбургской полиции, родственник и подчиненный Эйзенхарта.

ГЛАВА 6

ДОКТОР

В рабочей куртке и грубых штанах из парусины, с походкой вразвалочку и рыжими вихрами, торчавшими из-под мятого козырька (И это вместо его обычной набриолиненной прически!) он ничем не отличался от так называемой "рабочей молодежи", кучковавшейся в последние годы на митингах. Он совершенно сливался с занявшей центр зала компанией, да и держался в ней гораздо свободнее, чем в полиции, где от смущения заикался и через слово вставлял почтительное "сэр". Гораздо... естественнее. Что не могло не наводить на определенные мысли.

— Сэр? — это впечатление, впрочем, тут же исчезло, стоило Шону подойти к нашему столу и замереть у него с распахнутым в изумлении ртом. — Ч-что вы здесь делаете? В таком виде?

— Небольшая неурядица, — ответил за меня Эйзенхарт, хлопая по стулу рядом с собой. — Садись, будешь так маячить, привлечешь внимание.

Сержант поспешил усесться и замер, не сводя с меня глаз. Я отвечал ему тем же. Виктор тяжело вздохнул:

— Духи-заступники! Шон, ты можешь вести себя нормально?

Брэмли вздрогнул и, сняв кепку, попытался пригладить волосы пятерней.

— Простите, сэр.

— Шон! — на этот раз вздрогнули мы оба. — Еще одно "сэр", и я тебя побью, обещаю. Что с тобой?

Должно быть, дело было в моем присутствии. Брэмли и раньше замирал при виде меня, превращаясь в загипнотизированного удавом кролика. Я дернул уголком рта. Без очков аналогия становилась еще забавнее.

— Мне уйти? — спросил я у Эйзенхарта.

Тот покачал головой.

— Доктор составляет мне компанию, — объяснил он сержанту. — Если я еще раз приду к тебе на свидание в одиночку, даже у Красного Гарри появятся не те мыслишки. К тому же, на него напали из-за этих проклятых бумаг сегодня, так что лучше будет его ввести маленько в курс дела. Какие новости?

— Пусто. Никто не знает, на кого Хевель работал в последнее время. Поговаривают, что он вообще не брал работу. Некоторые считают, он ушел на покой.

— Что насчет заказов?

— Ничего похожего на то, что мы ищем. Коффер... П-простите, сейф, — он извиняющеся покосился на меня, — в ювелирной лавке Найруса. Два частных дома наверху, — Шон ткнул пальцем в потолок, показывая, что имеет в виду верх Лестниц. — В одном была наводка, что владелец обналичил банковские счета, в другом хозяева уехали на материк. И одна нотариальная контора.

— А там что? — удивился Эйзенхарт.

— Завещание подменить.

Эйзенхарт цокнул языком:

— Ладно, не наш отдел. Что насчет левых?

— Ничего. В Гетценбурге сейчас нет активного подполья, о связях Хевеля с ними тоже никто не знает.

— Негусто, — резюмировал детектив. — Ладно, можешь идти. Погоди, — Эйзенхарт достал из кармана купюры и отсчитал сотню. — Передай козлу, что на нас смотрит, что я заплачу за сведения. И необязательно деньгами.

По мере того, как Брэмли отдалялся от нас, его движения становились все менее скованными, и вот он уже смешался с группой очередных "рабочих", на весь зал вопивших, что такой денек недурно было бы отпраздновать где-нибудь еще.

— Вы не боитесь, что его раскусят? — понизив голос, спросил я.

Виктор рассмеялся.

— Для этого хоть одному пришлось бы его вспомнить. Вы недооцениваете форму, доктор. Все смотрят на шлем, никто — на лицо под ним. Знали бы вы, сколько людей угрожали мне, пока я работал в патруле. И сколько из них были со мной знакомы и даже приходили к нам в дом. Никто его не узнает, док. К тому же, здесь он на своем месте.

— Что вы имеете в виду?

Эйзенхарт замер, раздумывая, отвечать мне или нет.

— Я сейчас открою вам один секрет, постарайтесь воспринять его нормально, — посоветовал он мне. — И дайте ему это как-то понять, что ли... А то бедняга только освоился в управлении и перестал вздрагивать при виде каждого полицейского, как приехали вы, и все началось сначала. Вы когда-нибудь слышали о "потерянных мальчишках"?

— Конечно, — подтвердил я.

Кто о них не слышал?

В стране, где каждый десятый ребенок был полным сиротой, а приютов имелось целых два на всю империю, детской преступностью никого было не удивить. Фабрики в любое иное время с радостью забрали бы себе дешевую рабочую силу, но из-за войны слишком многие оказались в отчаянном положении и пошли наниматься на производство. Во многих городах стали неохотно брать на работу детей. Оставались работные дома, но любой знал, что попавшихся туда ждет участь хуже смерти. Для многих мальчиков, оказавшихся на улице, единственной возможностью выжить была воровская школа, где за долю от дохода слишком старые для воровской жизни "коты" учили их искусству облегчать чужие кошельки и выдавливать оконное стекло за пять секунд. Для девочек ситуация была того хуже: желающие браться за их обучение находились крайне редко. Уличная жизнь, даже в Гетценбурге, хотя в это было трудно поверить, посмотрев в окно, никогда не была добра к слабым.

Но даже на этом фоне "потерянные мальчишки", прозванные так в честь новомодной детской книги, сумели выделиться. Они вышли на совершенно новый уровень. Самые известные банды всегда концентрировались в столице: в огромном пятимиллионном мегаполисе для всех находилось место, и всегда кто-то был при деньгах. Два года назад из них осталась всего одна. "Мальчишки" захватили южный край Королевского острова, вынудив конкурентов уйти или присягнуть им. "Сорок воришек", "уродские цилиндры", "актеры Вест-холла": шайки, прославившиеся на всю страну и державшиеся на плаву не один год, перестали существовать.

И всего этого "мальчишки" достигли сами. Обычно подобными бандами управляли взрослые преступники, но во главе "мальчишек" стоял подросток по прозвищу Генерал. Описываемый в газетных статьях как "лет четырнадцати на вид, хрупкого телосложения и с золотистым ореолом волос", он правил сотней таких же, как он, оборванцев, снискавших себе всемирную славу неоправданной жестокостью. Они не чурались ничего, если на этом можно было заработать, и...

И я понял, к чему клонил Эйзенхарт.

— Только не говорите мне, что вы взяли к себе на работу одного из "мальчишек"! Вы сумасшедший? Вы отправили убийцу...

— Шон в жизни никого не убивал, — перебил меня Эйзенхарт. — Он грабил дома. Знаете шутку про медведей и медвежатников? И, как говорят наши товарищи с материка, pourquoi pas? — он пожал плечами. — Вы случайно не читали мемуары последнего начальника национальной полиции Арнуаля? Он утверждал, что вора может поймать только вор. Я склонен ему верить. Учитывая, что сам месье начальник был не только успешным полицейским, но и талантливым преступником... К тому же, у Брэма есть одно очень ценное качество: благодаря своему прошлому он может добыть информацию там, куда мне хода нет.

— Неужели? — саркастично заметил я. — Вы водите дружбу с держателями игорных домов и достаточно часто сидите в притонах Низа, чтобы знать подавальщиц по именам. Боюсь представить себе, куда вам, как вы выражаетесь, хода нет.

Эйзенхарт вздохнул и залпом осушил содержимое своего стакана.

— Вот потому вас Брэм и боится: вы слишком правильный. Шон — хороший, добрый парень, переживший непростую полосу в прошлом и теперь старающийся всеми силами стать полноценным членом общества. А вы, вместо того, чтобы одобрить это великолепное стремление и закрыть глаза на некоторые недостатки его биографии... — он опять издал тяжелый вздох. — А ведь бедняга так старается! Видели бы вы его три года назад: бедняга даже пару слов на нормальном языке связать не мог, не говорю о манерах. А теперь — признайте, если бы я вам не рассказал, вы бы не догадались, что к чему.

Хотя я прекрасно отдавал себе отчет в том, что Эйзенхарт — вновь — мною манипулирует, я не мог не почувствовать укол совести. Шон Брэмли был образцовым сержантом — исполнительным и достаточно толковым, чтобы ему пророчили хорошую карьеру. Он боялся мертвецов в морге, а за обедом у леди Эйзенхарт обычно сидел, уткнувшись носом в учебник по криминалистике. Словом, мало походил на преступника. Либо он действительно изо всех сил пытался изменить свою жизнь, либо был самым гениальным актером современности. Второе, как я решил, для медведя было маловероятно. Но...

— Что вы имеете в виду, говоря, что он меня боится? И при чем здесь то, что вы считаете меня слишком... — я нахмурился, — правильным? Что бы это ни значило.

Виктор подлил себе еще из бутылки. Судя по количеству порций, спиртное должно уже было на него подействовать, однако он звучал все так же адекватно. По крайней мере, не менее адекватно, чем обычно.

— Ладно, не столько вас боится, сколько не хочет вас разочаровать. Вы все-таки его кузен. Практически старший брат. О котором он слышал столько историй, и признаюсь честно... Возможно, я тоже ставил вас ему в пример пару раз? Или не пару. Ему нужен был положительный образец, а я на эту роль не слишком гожусь.

В обычной беседе я бы поспорил с ним, насколько меня можно назвать положительным образцом и спросил, о каких историях могла идти речь (Я знал, что сэр Эйзенхарт по просьбе супруги следил за моими назначениями — где бы я ни был, письма от них всегда приходили по правильному адресу. Но не подозревал, что он интересовался моей жизнью более того.), однако меня царапнуло использованное Эйзенхартом слово. Кузен?

Я не заметил, как повторил этот вопрос вслух.

— Вы не знали, — нахмурился Виктор. — Впрочем, этого следовало ожидать: ваш отец не поощрял общение вашей матери с родственниками.

Это было преуменьшением. Отец считал, что семья его жены недостаточно хороша для ее нового положения в обществе. И запретил матери поддерживать с ними связь. Их упоминание в разговорах со мной тоже не одобрялось, поэтому мне не было ничего известно о них до того самого момента, когда Эйзенхарты подошли ко мне на похоронах. И с тех пор я не предпринял ничего, чтобы узнать о семье моей матери больше...

— Я полагал, он состоит в родстве с вашим отцом, — признал я. — Они настолько похожи.

Эйзенхарт рассмеялся.

— Должно быть, вы видели мало медведей, — это было правдой: хотя рожденные под звездой Артура-Медведя были отличными воинами, они плохо переносили жаркий климат колоний. — Они все друг на друга похожи как братья. Нет, Брэм — сын младшей сестры вашей матери. Ну и моей матери, соответственно.

— Если это так, как он попал в банду "мальчишек"?

— Долгая история, — Эйзенхарт отвел взгляд. — Лучше спросите у него как-нибудь сами.

— Спрошу, — пообещал я больше себе, чем ему.

Как-то раз Эйзенхарт заявил, что я мало интересуюсь окружающими меня людьми. Он оказался прав. Подставив стакан, я позволил Виктору долить мне виски. Интересно, что должен чувствовать человек, только что узнавший о существовании у себя еще одного родственника? С которым, к тому же, полгода делил стол?

Ничего.

Только легкое раздражение от того, что оказался невнимательным дураком.

— Вернемся к делу.

— Согласен, — Виктор легко подхватил новую тему. — Как вы уже поняли, никто не знает, чем в последнее время занимался Хевель. Бумаги, которые он добыл, исчезли. Поскольку они нигде не всплыли, мы предполагаем, что их так и не доставили нанимателю Хевеля. Возможно, именно по его приказу было совершено нападение на вас: в надежде узнать, куда делись документы. Вернуть бумаги — наша самая большая проблема и наиглавнейший приоритет в расследовании. Вторая задача — раскрыть личность заказчика. К сожалению, ни у министерства внутреннего порядка, ни у четвертого отдела нет никаких сведений на этот счет. Единственная наша зацепка — татуировка Хевеля. Но и тут возникает сложность: вы слышали, в Лемман-Кливе нет активной анархистской группировки. Мы запросили сведения о связи Хевеля с другими подпольями, но не получили никакой информации. Возможно, он переписывался с анархистами с материка, но об этом мы ничего не знаем. Вообще странно, раньше у Хевеля не было никакой тяги к политике...

— Потому что это не анархисты, — перебил я его.

Виктор пару раз моргнул, сбившись с мысли.

— Что?

— Это не анархисты.

Эйзенхарт внимательно посмотрел на меня.

— Откуда вы знаете?

— У вас есть ручка?

Виктор достал из кармана механическое перо и протянул мне. Я оглянулся в поисках бумаги, но это было не то заведение, где давали салфетки или хотя бы картонные подставки под кружки. Порывшись в карманах, я сумел найти потрепанный чек из гастрономии.

— Вот это — знак анархистов, — я изобразил на обратной стороне большую букву "А", уложенную на бок. — А это — татуировка с груди Хевеля.

— Не вижу между ними разницы, — признался Виктор, подавшийся вперед, чтобы рассмотреть рисунки получше.

— Здесь и здесь. Видите, как перекладина пересекает диагональные линии и выходит за них?

— И что? Татуировщик был не слишком аккуратен.

— Дело не в том, — я покачал головой. — Это вообще не буква "А".

Детектив скептически хмыкнул.

— Если это не "А", то что же?

— Алеф. Первая буква кенаанского абджада.

Эйзенхарт повернул зарисовку к себе.

— Вы что-то такое говорили, верно? По телефону. Что мы неправильно описали татуировку. Я тогда не обратил внимания... В чем же разница, доктор?

— В том, что "алеф" переводится как "бык". И изображается, — я повернул чек боком, чтобы стали видны рога, — как голова Быка.

— Хевель был быком, — задумчиво протянул Эйзенхарт.

— Как и те двое, что напали на меня сегодня, — подтвердил я. — У них я видел те же татуировки.

Это были не анархисты. Что-то новое. Странное...

— Что вы думаете о быках, Роберт? — спросил после некоторой паузы Эйзенхарт.

— Хорошие солдаты и жестокие командиры.

Ответ пришел незамедлительно. На войне мне довелось встретить многих быков: физически выносливые и туповатые, они все же понимали, что военная служба — один из немногих способов для них выбиться наверх, и потому стремились если не к дисциплине, то к ее подобию. Некоторые из них к тому же предпочитали контракт с армией гниению в тюрьме, куда они нередко попадали после кабацких драк.

— Это вы говорите об отдельных людях, — отмахнулся от меня Эйзенхарт. — Но что насчет быков как группы?

— Тогда я сказал бы, что быков как группы не существует. Каждый из них видит в другом конкурента и ненавидит за это. Чтобы объединить их, нужна очень сильная личность.

— Вот именно! И вы предлагаете мне поверить в то, что в Лемман-Кливе действует тайная религиозная группировка, восхваляющая культ Быка?

— Необязательно религиозная, — поправил я Эйзенхарта. — И, хотя объединения быков редки, они все же возможны. Если найдется лидер... Вспомните, к примеру, Бунт землепашцев.

— Это было три века назад!

— Но это не значит, что подобное не может повториться. И Хевель при ресуррекции пытался что-то сказать про алеф.

Эйзенхарт затих, обдумывая мои аргументы.

— Я проверю эту версию, — наконец решил он.

ГЛАВА 7

ЭЙЗЕНХАРТ

Виктор любил свой отдел. Любил свой кабинет, заваленный от пола до потолка неразобранными бумагами. Продавленную раскладушку, на которой часто оставался ночевать в управлении. Любил шум и гвалт общей комнаты, где пахло свежезаваренным кофе — к кануну прошлого года они с коллегами сбросились все-таки на паровую эспрессо-машину. К мертвякам, как их прозвали в народе, он пришел в восемнадцать, отходив до того положенные два года на улице, и с тех пор седьмой отдел стал для него домом, который Виктор знал как свои пять пальцев.

Вот и сейчас он знал, что через стенку от его кабинета вздыхает над отчетом Берт, как всегда оттянувший его написание до последнего. По коридору через пять минут поплывет запах вишневого табака — это комиссар Роббе, страдавший после смерти жены от бессонницы, войдет в свой кабинет и сразу начнет раскуривать трубку. Скрипнет его старое кресло. Невесть как приблудившийся еще при жизни Гардинера кот начнет царапать дверь, просясь внутрь...

Четвертое отделение являлось полной противоположностью отделу убийств. Виктор дотронулся до выкрашенных в стальной цвет стен: у них отделе их скрывали дубовые панели. Здесь их сняли после сделанного в прошлом году — как раз к приезду нового начальника — ремонта, заодно поставив современную мебель, строгие геометрические формы которой навевали мысли о прозекторской. Все столы в общей комнате были девственно чисты — они не говорили ничего о своих владельцах, но зато многое могли сказать об их руководителе. В образцовом порядке глазу было не за что зацепиться.

Атмосфера в отделе тоже была близка к лакедемонской. Вынужденный ждать на стуле для посетителей, пока его пустят к комиссару Конраду, Виктор попробовал переброситься парой слов с коллегами, но был вынужден отступить. Из столов сейчас была занята треть, за ними корпели сержанты. Сосредоточенное молчание прерывалось, лишь когда в зале появлялись телеграфисты (На секунду Виктор позавидовал: они могли позволить себе держать в штате собственных телеграфистов! В седьмом отделе порой приходилось платить за марки из собственного кармана.) с новыми сообщениями. На посетителя из соседнего отделения никто не обращал внимания, заставляя того изнывать от скуки.

— Вы опоздали, — не отрываясь от бумаг, сообщил ему Конрад, когда секретарь наконец пригласил Виктора к нему в кабинет. — Совещание уже закончилось.

— Я бы непременно пришел вовремя, если бы мне сообщили, когда оно состоится, — парировал Виктор. — Послушайте, я к вам по делу. У меня появилась идея...

Удивить комиссара не удалось.

— Сами додумались, или кто подсказал?

— Сам, — не моргнув глазом соврал Виктор. — Так вы об этом знали?

— Разумеется.

Виктор нахмурился.

— Послушайте, мы не можем работать вместе, если вы не раскрываете информацию.

— Детектив Эйзенхарт, — комиссар все-таки поднял взгляд от бумаг и отвернулся к окну. Холодное зимнее солнце осветило орлиный профиль. — Позвольте мне напомнить, что первым информацию скрыли вы. Мне известно о нападении на вашего родственника. И о двух трупах, лежащих — точнее, лежавших — в морге, о которых вы забыли мне сообщить. Не перебивайте, — он предупреждающе поднял руку, — и не пытайтесь оправдаться. Ваше поведение прошлой ночью было непрофессиональным и недопустимым. Я не буду подавать на вас рапорт. Учитывая занимаемую вашим отцом должность, это было бы бесполезно. Но с сегодняшнего дня я отстраняю вас от расследования.

— Вы не имеете на это права, — возразил Виктор.

— Не имею. Протокол требует, чтобы в подобных делах был задействован представитель отдела убийств. В данном случае, вы, как полицейский, обнаруживший труп Хевеля. И вы будете задействованы. Номинально. Мы сообщим вам, когда найдем убийцу.

Болезненно. Но этого следовало ожидать. Виктор не удержался и спросил:

— А если я найду его первым?

— Я не могу запретить вам заниматься этим делом, — комиссар смерил его тяжелым взглядом, — но я могу настоятельно посоветовать вам не переходить мне дорогу. Это было бы в ваших интересах. К тому же, подумайте сами, каковы шансы у вас в одиночку найти его убийцу, без информации и связей, имеющихся у моего отдела? Займитесь своими делами, — продолжил Конрад. — У вас наверняка они есть. Не тратьте время на Хевеля.

В кабинет постучали, и один из виденных Виктор ранее телеграфистов поспешил передать сообщение.

— Это все, с чем вы пришли? — спросил комиссар, стремительно теряя интерес к Виктор.

— Так точно, сэр.

— В таком случае свободны, — Конрад махнул рукой, указывая на выход. — Да, детектив! До моих людей дошли слухи, что Верзила Шон объявился в Гетценбурге. Уберите своего ручного медведя, пока никто ничего не заподозрил, и предоставьте этим заниматься профессионалам. Вы меня поняли?

— Так точно, сэр, — сквозь зубы согласился Виктор.

Отправив с телеграфа сообщение и завернув по дороге в кафе на ранний завтрак, Виктор вернулся в отдел. На столе лежали папки с горящими расследованиями — к ним он собирался вернуться, но пока Хевель был в приоритете. И быки, попытавшиеся отобрать бумаги у Роберта (Да будто они вообще могли попасть к доку!). Все же его долгом было защитить родственника... Или, наоборот, не позволить добряку доктору убить следующих, кто решит на него напасть. Виктор хмыкнул, вспомнив залитую свинцом трость, обломки которой лежали в шкафу с вещественными доказательствами. Да уж, это еще вопрос, кого тут требовалось защищать.

Бессонная ночь (Не одна: если бы Виктора попросили, он постарался бы вспомнить, когда в последний раз спал, но сомневался, что ему удалось бы.) сказывалась на состоянии. Виктор не заметил, как уснул, расположившись щекой на отчете о вскрытии Хевеля. На несколько часов шум в общей комнате, падающие из-за жалюзи солнечные лучи и разыскиваемые преступники перестали для него существовать. Разбудил его запах кофе.

— Я получил ваше сообщение, сэр, — произнес Брэмли вместо приветствия, втискиваясь в кабинет с подносом и зажатым под мышкой шлемом. — Что произошло?

Виктор неприязненно посмотрел на сержанта. Тщательно выглаженная форма, прямой пробор на густо намазанных бриллиантином волосах, свежее, чисто выбритое лицо и энтузиазм во взоре. Полная противоположность Виктору, который в этот момент испытывал одно желание: умереть и на том свете как следует отоспаться.

— Конрад отстранил нас от дела, — поведал он, с рассеянным видом принимая чашку. — Сказал, чтоб, если мы хотим заниматься этим расследованием, занимались им сами.

Ладно, возможно, Конрад сказал не совсем так, но сути это не меняло. Умница Брэм сразу понял, что скрывается за словами, и поинтересовался:

— И что мы будем делать, сэр?

Виктор поморщился.

— Прекращай ты уже с этим "сэр"! — попросил он. — Мы будем работать. Искать убийцу так, как это делают это в седьмом отделе.

Упрямством и потом, обивая пороги и перелопачивая горы оказывающейся ненужной информации. Взбодрившись, Виктор встал и потянулся за шляпой. В конце концов, не впервой.

— Для начала заглянем в морг. Пройдемся еще раз по последнему дню Хевеля. Проверим, не связывался ли он с кем-то в тот день: я возьму на себя телефонисток, ты пройдешься по почтамтам.

— Почему не наоборот? — приуныл сержант.

— Потому что ты вызываешь у почтовых работниц материнский инстинкт и непреодолимое желание закормить плюшками. К тому же, — ухмыльнулся Виктор, — телефонистки моложе и симпатичнее.

— А потом?

— А потом мы проделаем это еще раз. И еще раз. И еще, пока что-нибудь не обнаружим.

ГЛАВА 8

ДОКТОР

Следующие дни прошли настолько спокойно, что я решил, будто нападение останется единственным инцидентом, прервавшим размеренный темп моей жизни в Гетценбурге.

Проехав на пролетке путь от Лестниц до кампуса, я понял, что возвращаться в комнату не имеет смысла, и отправился сразу на факультет. Там, переодевшись в запасной костюм, я встретил рассвет и профессора Фитцерея, у которого по средам был присутственный день. Получив замечание по поводу неподобающего внешнего вида, я молча вернулся за бумажную работу.

Леди Эйзенхарт я отправил записку, в которой выразил сожаление по поводу того, что не смогу посетить ее на этой неделе. Обеспокоенная моей простудой, которую я назвал в качестве причины, она порывалась прислать ко мне своего домашнего врача, но успокоилась, когда я напомнил о своем образовании.

Разбитые очки заменили новые, присланные оптиком с Охотничьей улицы. Стекла цвета индиго скрыли не только мои глаза, но и побледневший синяк, позволив избежать назойливых вопросов не только со стороны коллег, но и от студентов. Трость должны были доставить к следующему месяцу. Жизнь возвращалась в свою колею. Университет посетили двое представителей четвертого отдела, по новой задававшие мне одни и те же вопросы. От Виктора же два дня не было никаких вестей. На третий он появился на пороге моего кабинета.

— Что вы можете рассказать о мистере Мортимере? — спросил он у меня вместо приветствия. В кабинет он заходить отказался, отговорившись срочными делами.

Поразмыслив, я понял, что не знаю о своем коллеге ничего.

— Его семья, кажется, из купцов.

Наши приятельские отношения строились в основном на обсуждении рабочих новостей, а также на дискуссиях о политической обстановке в мире. Если мой коллега и рассказывал что-то о себе, я пропустил это мимо ушей. Виктор снова был прав: окружающие люди не вызывали у меня большого интереса.

Эйзенхарт кивнул, словно такого ответа он от меня и ожидал, и, не попрощавшись, убежал по своим делам.

А вскоре после его визита меня нашел Максим.

— Альтманн, — по его встревоженному тону я понял, что что-то произошло. — Выручите меня?

— Конечно, — подтвердил я. — Что случилось?

Помявшись, Мортимер все-таки ответил:

— Меня вызывают срочно в полицию. Ума не приложу, зачем я им понадобился, но приходил один из тех полицейских, что были у нас в лаборатории, и велел явиться на допрос через полчаса...

Следовало догадаться, что Эйзенхарту будет недостаточно полученных от меня сведений, и он решит сам побеседовать с Мортимером. Но вызывать его в управление? Это показалось мне странным: насколько я успел заметить, Эйзенхарт предпочитал беседовать со свидетелями на их территории. Или он перевел Мортимера в категорию подозреваемых?

— А у меня третий курс, практическое занятие по топографической анатомии, им не скажешь учебник почитать... Замените меня?

— Разумеется, — заверил я его. — Какая у них тема?

— Анатомия передней брюшной стенки. В главной аудитории в два. Спасибо вам, Роберт, — Максим быстро улыбнулся. — Знаю, вы не любите практические занятия, но сегодня больше некого попросить.

— Ничего страшного.

Когда за моим коллегой закрылась дверь, я позволил себе поморщиться. Преподавательская работа была не моей стезей, после месяцев в университете я был готов это признать. Я избегал общения со студентами, как только мог, меняясь, к примеру, обязанностями с Мортимером, который ненавидел посещать городской морг, зато испытывал к студиозусам искреннюю симпатию. Что же касалось практических занятий... Из-за нерва правой руки у меня, можно считать, что не было, скальпель приходилось держать в трех с половиной пальцах левой. Я был в состоянии выполнять свои обязанности: армия приучает работать в любых условиях. Но показательные выступления на публику больше не доставляли мне удовольствия. Мысленно пожелав всего доброго Эйзенхарту, я встал и потянулся за пиджаком: в анатомической аудитории было прохладно.

Мое настроение не улучшилось и после занятия. Три часа в компании студентов и кадавров (впрочем, против последних я ничего не имел) порядком утомили, и я надеялся отдохнуть у себя. Не тут-то было. Я пересек кампус и поднялся к себе на чердачный этаж. Замок на двери сработал не сразу, но я не обратил на это внимания: его и так нередко заедало. Однако то, что предстало моему взгляду за открытой дверью, не заметить было нельзя.

Здесь кто-то побывал.

Царившего в комнате полумрака хватало, чтобы разглядеть беспорядок. Ящики столов были вывернуты. Шкафы зияли пустыми полками, а их содержимое было разбросано по полу. Матрас оказался распорот. Унылый сельский пейзаж, доставшийся мне вместе с комнатой, лишили рамы. Кто-то даже не поленился и отодрал паркетную доску у окна, раздражавшую меня своим скрипом.

Пройдясь по комнате, я был вынужден признать, что поработали здесь тщательно. Все, что превышало размерами сложенный носовой платок, разобрали по частям. Вздохнув, я поднял опрокинутую вешалку и повесил на нее пальто. Вместо отдыха меня ожидала уборка. На секунду появилась мысль вызвать полицию, но от нее я решил отказаться. Замечания по поводу внешнего вида моя карьера могла пережить, но слухи, которые непременно расползлись бы по кампусу, если бы ко мне в комнату ворвался дежурный наряд, могли нанести ей непоправимый урон. А я еще дорожил возможностью не просить денег у родственников и иметь свою крышу над головой.

С каждой минутой мое замешательство росло. От теории о случайном ограблении пришлось отказаться: наиболее ценные вещи из тех, что я хранил в своем жилище, были на месте. Зато из моей комнаты исчезли все бумаги. Я мог понять, зачем кому-то понадобилась моя чековая книжка или, к примеру, договор об аренде банковской ячейки, но к чему ему были мои дневники и непроверенные студенческие эссе? Едва ли за них можно было выручить что-то на черном рынке, а их литературная, равно как и научная ценность вызывала сомнения.

Я опустился на стул посреди этого хаоса. Взгляд при этом зацепился за книжный шкаф, являвшийся в отличие от остальных предметов меблировки антикварной вещью, которую, как я полагал, не вынесли из комнаты только из-за его веса. Сдержав еще один вздох, я покачал головой. Обыскивая комнату, вор искал тайники даже за ним. Я сомневался, удастся ли мне поставить обратно: здесь бы не помешала помощь быка. Я уже был готов признать свое поражение, когда с ужасным скрежетом шкаф встал на место, оставив царапины на паркете. Я утер пот со лба и недоуменно посмотрел на испачканные зеленым перчатки.

Стук в дверь отвлек меня от этой загадки. Я поспешил открыть.

Профессор Дрейкер, мой сосед этажом ниже, строго посмотрел на меня снизу вверх. Я знал, что даже в полумраке от его кошачьего взгляда не укрылись ни закатанные рукава рубашки, ни растрепавшаяся прическа, ни пыльный след на штанине. С трудом подавив в себе желание отряхнуть брюки и пригладить волосы, как перед встречей с директором интерната, я сдержанно поинтересовался, что ему нужно.

— Послушайте, — начал он раздраженно, — это уже слишком! Что вы тут устраиваете? Весь день двигали мебель, грохот стоял невозможный, а сейчас, только успокоились, заново? Это невыносимо!

Большую часть комнат в университетском общежитии занимали молодые сотрудники факультета, в силу должности не обладавшие достаточными средствами, чтобы снять жилье в городе, и не желавшие жить с родственниками (или не имевшие такой возможности, приехав в Гетценбург из разных уголков империи). Состоявшихся преподавателей было мало. Немногие даже из любви к науке согласились бы на одну комнату и душ в коридоре. Профессор Дрейкер, к сожалению, был одним из них. Разругавшись на старости лет с сыновьями и невесткой, светило имперской экономики в отместку продало городскую резиденцию и отписало еще при жизни все свое имущество родной кафедре. Кафедра с радостью согласилась, профессор въехал в комнату под моей, а я вскоре начал понимать причины его размолвки с семьей. На свойственный всем гениям поганый характер профессора накладывался кошачий слух. Шаги по комнате казались ему топотом, упавшую на пол книгу он воспринимал как личное оскорбление, и упаси духи было приколотить на место планку у рассохшейся тумбочки! Выданную мне в тот день тираду я надолго запомнил. Впрочем, дальше еженедельных визитов с гневными отповедями дело не шло, поэтому со временем я привык к такому соседству.

— Да, конечно, — согласился я, пропустив мимо ушей претензии старика. — Сейчас же все прекращу.

— Будьте так любезны! — пропыхтел профессор. — Имейте в виду, если в следующий раз вы, как сегодня днем, откажетесь открывать дверь, я вызову управляющего!

— Обязательно, — невпопад заверил я его. — А во сколько, вы говорите, я сегодня мебель двигал?

Знаменитый экономист смерил меня таким взглядом, что я поспешил попрощаться и закрыть за ним дверь. Рассеянно потерев пятно на перчатке, я вернулся к книжному шкафу. Мои догадки подтвердились: сбоку, на уровне моей головы, виднелось пятно сине-зеленого оттенка. Словно кто-то, не заметив, задел рукавом свежеокрашенную стену, а затем, отодвигая шкаф, невольно перенес краску на него...

И я знал, кто в городе недавно красил стены в этот цвет.

В беспорядке я нашел другие перчатки, подумав, взял с собой оставшийся с войны пистолет и вышел, позволив двери захлопнуться у меня за спиной.

ГЛАВА 9

ДОКТОР

"Хефер" не был похож на столичный "Ориент", известный своей роскошью. Не напоминал он и пошлые почасовые отели, занимавшие обочины крупных дорог. Совсем недавно он был доходным домом для среднего класса, удачно расположенным и во всех отношениях благопристойным, но покойный мистер Хефер разместил несколько неудачных вложений перед предыдущим кризисом, и его вдове пришлось узнать, что после уплаты налогов и процентов за долг доход от дома удивительным образом приближался нулю. И что люди были готовы заплатить существенно больше за возможность снять комнату не на неделю, а на сутки, а того лучше — на несколько часов.

Так получилось, что недалеко от городского парка возникла почасовая гостиница, чей вид удовлетворил бы вкус любого пуританина. Это обстоятельство, впрочем, миссис Хефер, в душе которой любовь к приличиям поблекла после подсчета первой прибыли от отеля, намеревалась исправить. Во вторник вместо скромного деревянного фасада меня встретили строительные леса и запах свежей краски. Я еще отметил необычный оттенок: насыщенный, что называется, богатый, балансирующий на грани между синим и зеленым...

"Виридиан", — назвала его моя спутница. Не уверен, сумел бы я запомнить цвет, если бы не название и не факт, что я сам в тот день едва не испачкал пальто, на выходе пропуская ее вперед.

В свете фонарей было видно, что работы продолжались. Я осторожно дотронулся до стены — краска еще не высохла. Войдя внутрь, я кивнул отставному солдату, выполнявшему при миссис Хефер роли портье, сторожа и вышибалы одновременно, и попросил проводить к хозяйке.

— Вы сегодня одни, — прокомментировала та мое появление, вопросительно изогнув бровь.

— Скажите, кто-нибудь спрашивал обо мне или о номере, который я занимал в прошлый раз?

По внезапно отведенному взгляду я понял, что попал в точку.

Будь на моем месте Виктор, наверняка бы уговорил ее рассказать все. К сожалению, харизма и обаяние не были моими сильными сторонами.

— Мне очень важно это узнать, — я достал из кармана бумажник.

— Был один, — миссис Хефер приняла десятишиллинговую банкноту и убрала в ящик стола. — Хотел посмотреть на комнату, в которой вы были.

— Только посмотреть? — уточнил я, втайне надеясь, что неизвестный не устроил в номере такой же погром, как в моем жилище, и миссис Хефер не придет в голову потребовать с меня компенсации.

— Пробыл в ней с полчаса, что делал, не знаю, не спрашивала.

Хозяйка гостиницы неприятно улыбнулась, намекая, что ей прекрасно известно, за что тут платят.

— Как он выглядел? — проигнорировал я ее намеки.

— Не джентльмен, если вы знаете, о чем я. Слишком здоровый, — она окинула меня взглядом. — И одет иначе.

— Он что-нибудь говорил? Или...

На меня нашло озарение. Очевидно, люди, разыскивающие украденные Хевелем документы, считали, что бумаги в моих руках. Потому они побывали в общежитии, потому проверяли, где я мог спрятать бумаги за его пределами. Итак: если бы я, обыскав номер, не нашел то, что искал, но не мог отбросить теорию, что нужный мне предмет находится в комнате, что бы я сделал? Я бы дождался, пока спрятавший искомое человек не вернется и не заберет его.

— Он просил сообщить, когда я в следующий раз появлюсь у вас?

Снова я угадал.

— Он выглядел опасным человеком, — заметила хозяйка отеля вместо ответа.

Намек был прозрачен.

— Пятьдесят шиллингов, — миссис Хефер назвала цену после многозначительной паузы.

Я полагал, что сумма превышает заплаченную быком вдвое, но безропотно заплатил. Взамен хозяйка выдала мне листочек, на котором ее почерком были записаны телефонный номер и адрес человека, вторгшегося в мое жилище.

Я мог бы вызвать Эйзенхарта или отдать ему этот листок — и то, и другое было бы рациональным, логичным поступком. Но я этого не сделал. Сложно сказать, чем я руководствовался в своих решениях. Возможно, я все еще был зол на Виктора. Я не из тех людей, кто легко впускает к себе в душу других. Еще меньше я выношу тех, кто лезет туда без приглашения. Эйзенхарт же был человеком, считавшим, что личное пространство других существует исключительно для его развлечения.

В любом случае, я решил сам отправиться по указанному адресу. Извозчик высадил меня у доходного дома в менее обеспеченном районе (и все же, как ни удивительно, достаточно богатом, чтобы провести телефон в каждую квартиру). Я не стал стучать — что, разумеется, было глупостью, но не большей, чем вся эта авантюра в целом. На мое счастье, дверь была не заперта. Должно быть, хозяин отошел на минуту в ванную или вниз: в комнате, куда я заглянул, никого не было.

Бумаги лежали неопрятной кучей на столе, но едва я успел забрать их, как удача покинула меня.

Теперь я мог понять, почему миссис Хефер описала его как опасного человека — и был полностью согласен с ее мнением.

Мой противник ростом превосходил меня на голову, а я не из самого низкого десятка. В плечах он был вдвое шире, но даже если бы он не обладал столь выдающимися размерами, его инклинация сводила все сравнения на нет. Исход столкновения с быком был предрешен с самого начала. Я оказался в ловушке. Окинув происходящее налитыми кровью глазами, он, не теряя времени на вопросы, бросился на меня. Схватил за запястье. Я услышал, как хрустнула кость. Документы рассыпались по паркету. Другой рукой бык взялся за мое горло, сдавливая его и приподнимая меня над полом. Я попытался удержаться, вытянувшись на кончиках пальцев, но пол ускользал из-под моих ног. В глазах потемнело от нехватки воздуха. Я знал, что еще немного, и потеряю сознание — если, конечно, бык не переломит мой хребет раньше.

Мне подумалось, какой идиотской была эта затея. А еще я задался вопросом, действительно ли хочу умереть. Впервые после взрыва, стоившего мне выстроенного будущего, я почувствовал, что не готов покидать этот мир ради мира духов. И я воспользовался единственным имеющимся у меня оружием. Не пистолетом: здоровой рукой я не сумел бы дотянуться до кобуры. Но я мог дотронуться до быка.

Прикосновение вышло легким, даже нежным. Проводя пальцами по его щеке, я едва мог почувствовать под перчаткой кожу. А потом мой дар выплеснулся на свободу.

Хватая ртом воздух, я упал и посмотрел на распростертое рядом тело. В голове билась лишь одна мысль: нас могли услышать.

Нужно было уходить.

ГЛАВА 10

ЭЙЗЕНХАРТ

Официальный рабочий день в полицейском управлении закончился, и общая комната седьмого отделения опустела. Кабинеты тоже: лишь кое-где в щель под дверями пробивалась узкая полоска света. Виктор кивнул дежурному и прошел к себе, держа под мышкой сверток из промаслившейся коричневой бумаги. За его столом сидел Брэм и, высунув от усердия кончик языка, выводил аккуратным почерком строки. Корзина для бумаг, стоявшая перед ним, уже была наполовину заполнена испорченными страницами.

— "Также" здесь пишется слитно, — отметил Виктор, заглядывая через плечо кузена.

Тот тяжело вздохнул и достал чистый лист.

— Давай остальное посмотрю, — Виктор перехватил черновик отчета на пути в корзину и пробежался по нему глазами. — Тут еще запятую поставь, — посмотрев на расстроенное лицо Шона, он рассмеялся. — Не переживай. Поработаешь с мое, язык лучше учителя выучишь. А теперь рассказывай.

Виктор с рассеянным видом потрогал чайник. Еще горячий.

— Чаю хочешь? — предложил он, наливая себе.

Немой укор был ему ответом.

— Вы знаете, сколько отделений императорского почтамта в Гетценбурге? — спросил Брэм, заново принимаясь за отчет.

— Двадцать два, — без запинки ответил Виктор. — Понял. Значит, плюшки тебе тоже не предлагать, — он кинул пахнувший корицей сверток на стол. — Нашел что-нибудь?

В руках Шона зашелестели страницы полицейского блокнота.

— На втором сортировочном пункте сказали, что некто очень интересовался содержимым писем, отправителем которых значился Р. Альтманн.

— Описание получил?

— Так точно.

— Не больше метра восьмидесяти, щуплый, на голове рога, одет в дорогой костюм, темно-серый в тонкую полоску?

— Наоборот, — удивился Шон. — Выше двух десяти, телосложение атлетическое. На голове была бордовая кепка, поэтому про рога ничего не сказано. Я записал.

Виктор прочел словесный портрет и вернул блокнот.

— Интересно. Что-нибудь еще?

— Адрес, сэр. Он оставил его на случай, если кто-то из служащих передумает...

"И решит подправить свое благосостояние нелегальным путем", — повисло в воздухе невысказанное окончание фразы. Больно легким был этот путь. Делать свою работу и мимоходом замечать интересующую других информацию. Императорский закон о цензуре в какой-то степени подтолкнул работников коммуникаций к этой идее: слишком много открывалось писем и подслушивалось разговоров, чтобы никому в голову не пришла мысль заняться тем же самым, но за дополнительную плату.

— Я переписал его, сэр. Нижний ров, дом...

— Двадцать пять, апартаменты 6-Е, — закончил с ним в унисон Виктор. — Забавно.

На лице Брэма появилось обиженное выражение.

— Откуда вы знаете?

— Я не проверял, как ты работаешь, если ты об этом, — Виктор достал из кармана сложенную вчетверо бумажку и помахал ей. — Центральный телефонный узел. Та же просьба, тот же адрес, думаю, и тот же номер телефона. Только человек другой.

Выпив залпом чай и отправив в рот остатки плюшки, Виктор поднялся со стула.

— Ну что, — немного неразборчиво спросил он, — проведаем нашего подозреваемого?

— Которого из них? — уточнил Брэм.

В темноте Нижний ров мигал белым светом новомодных электрических фонарей. Нужный им дом стоял на отшибе по северной стороне улицы. В этом районе он пока был один такой: новый, огромный по сравнению со старыми одно— и двухэтажными особняками, построенный хозяевами для дохода. Привратник без вопросов впустил их внутрь, признаваясь, что понятия не имеет, дома ли арендатор. На вопрос, как выглядит жилец из апартаментов 6-Е, он тоже пожал плечами, сообщив, что они меняются слишком часто, чтобы их запомнить.

Арендатора на месте, судя по всему, не было. По крайней мере, на стук никто не отзывался.

— Надеюсь, его никто не успел предупредить о нашем приходе, — проворчал Виктор, на всякий случай дергая дверную ручку.

Та поддалась.

Плохой признак. Чисто теоретически, Виктор знал, что иногда люди забывали запереть дверь. В жизни ему такое встречать не доводилось. Зато его профессиональный опыт был полон случаев, когда дверь оказывалась незапертой после квартирной кражи. Или после того, как подозреваемый в спешке покидал свое временное пристанище. Или потому что убийца не удосуживался закрыть за собой дверь.

Первую версию Виктор сразу отмел: в жизни таких совпадений не бывает. От второй пришлось отказаться, когда обнаружился труп.

Тело, мертвыми глазами уставившееся в потолок, нашлось на полу жилой комнаты. Молодой бык лежал навзничь, но даже в такой позе его рост и сложение поражали.

— Что ж, теперь мы хотя бы знаем, к кому из двоих шли, — философски заметил Виктор и наклонился к трупу. На первый взгляд никаких видимых повреждений заметно не было. — Я бы сказал, что мы опоздали на час-другой. Брэм, сходи-ка к привратнику. Вызови оттуда доктора Ретта и... Кто сегодня дежурит из судебных экспертов?

— Лой, сэр. Будет выполнено.

— Спроси там заодно, кто сегодня вечером заходил в дом. Не только сюда, но и в другие квартиры.

— Так точно, сэр.

Виктор поднялся с корточек и вышел вслед за Шоном. Со вздохом прислонился к стене в коридоре. До приезда экспертов в апартаментах ничего нельзя трогать, а ноги после долгого дня гудели от усталости.

— Я покараулю пока тут. А ты, — от него не укрылось, как Брэм побледнел при виде трупа, — можешь подождать их внизу.

Виктор с тоской подумал о свободных стульях в каморке привратника. Притащить один из них наверх, что ли? Впрочем, при мысли о лестнице идея умерла сама собой.

К его удивлению, Шон быстро вернулся. "Молодец", — с теплотой подумал Виктор, вспоминая как сам давным-давно перебарывал страх мертвецов. Какая-то мысль, связанная с этими воспоминаниями, забрезжила на краю сознания...

— Доктор Ретт был дома, поэтому скоро прибудет. Лой уже выехал, — доложил Брэм.

Виктор кивнул и устало запрокинул голову. Что же это было — еще из того времени, когда сам он служил сержантом под началом детектива Гардинера...

— Вспомнил, — сообщил Виктор потолку. — Я вспомнил, где его видел. Брин Толлерс, из местных. Один раз попался на разбое, до этого проходил подозреваемым по той же статье. Не знал, что он вернулся в город, — он прикрыл глаза. — Что насчет посетителей?

— Я собрал описания, насколько привратник смог их вспомнить. Сэр, — в голосе Брэма звучало сочувствие, — вы в порядке?

Не совсем. Диета из бессонницы и случайных плюшек никому не шла на пользу. И Лидии больше не было, чтобы приказать ему прекращать маяться дурью и пойти домой.

— Что со мной будет? — пробормотал Виктор, давно научившийся засыпать в любом месте и в любом положении. — Главное, разбуди, когда они приедут.

Команда Лоя прибыла первой и споро принялась за дело. Вскоре все поверхности были в графитовом дактилоскопическом порошке, а в воздухе пахло фотографической вспышкой. Доктор Ретт, младший патолог полицейского управления, мужчина с пегими волосами и крысиными чертами лица, появился немногим позже, привнося в помещение атмосферу недовольства.

— Можете мне дать что-нибудь, Ретт? — спросил Виктор у склонившегося над телом патолога.

— Я что, нанимался прорицателем? — тот метнул на него хмурый взгляд. — Приходите послезавтра, получите заключение.

— Почему так долго? Насколько я знаю, у вас нет сейчас тел в очереди на вскрытие.

— Зато у меня есть вторая работа. И первая половина дня у меня занята приемом. Так и быть, — пошел на уступку Ретт, — можете подойти завтра к вечеру, выпишу вам предварительное заключение.

Виктор покачал головой.

— Все еще слишком медленно.

— С каких пор мертвецам есть куда спешить? — ворчливо поинтересовался патолог и кивнул санитарам. — В любом случае, раньше вы от меня ничего не добьетесь. Можете увозить.

Добьется. Не от Ретта, но...

— Стоять! — скомандовал Виктор. Носилки с телом замерли на полпути из комнаты.

— Что дальше, детектив? — сухо поинтересовался полицейский патолог. — Оставите тело здесь, пока я не соглашусь препарировать его прямо сейчас?

— Ни в коем случае, — заверил его Виктор. — Увозите! — разрешил он носильщикам. — Только не в морг. Кто-нибудь из вас знает, как проехать к университету?

ГЛАВА 11

ДОКТОР

— В последнее время вы ведете увлекательную жизнь, — заметил Мортимер, накладывая гипсовую повязку на мою руку. — Вступили в какой-нибудь клуб? Бокс? Сават? Спортивная борьба?

Если мой коллега и удивился тому, как я ввалился в его кабинет, прижимая к груди сломанное запястье, он держал это при себе. Только спросил, чем может помочь, раздобыл порошок и горячую воду и приступил к гипсованию.

— Сават? — невольно заинтересовался я. — Им увлекаются в Гетценбурге?

— Почему нет? У нас все-таки не самая глухая провинция, — Максим осторожно пригладил последний слой бинта и оставил его высыхать. — Молодые аристократы едут в Арнуаль на саббатикал, многие предпочитают там отдыхать... Естественно, привозят оттуда модные веяния. Так я угадал?

— Нет, — я с улыбкой покачал головой, — не занимался им еще с армии. А это... — придумывая правдоподобное объяснение, я вспомнил первую стычку с Быками. — Это был скорее каном.

— Должно быть, он стал гораздо опаснее с тех пор, как я в последний раз смотрел правила, — пробормотал Максим. — Но не буду больше спрашивать, если вы не желаете.

Я был ему за это признателен.

— Как прошла ваша встреча с полицией? — полюбопытствовал я.

Молодой танатолог пробурчал себе что-то под нос.

— Честно говоря, я так и не понял, что хотел от меня тот куп, — признался он. — Продержал меня три часа в приемной, а потом безо всяких вопросов отпустил. Кстати, он сейчас здесь.

— Кто? — переспросил я.

— Куп. Видел его только что в коридоре, по-моему, он направлялся к Фитцерею. Эй! — вскочил он вслед за мной. — Подождите! — Максим проверил повязку и нахмурился. — Должна выдержать... Давайте, я вам помогу.

Просунув руку в бандаж, я поспешил в кабинет профессора.

Я нашел их с Эйзенхартом в танатологической лаборатории в подвале. Стоя перед накрытым простыней телом детектив и профессор увлеченно беседовали. Эйзенхарт обернулся на скрип открывающейся двери и остановил взгляд на моем гипсе.

— Альтманн, Мортимер, проходите, — неожиданно доброжелательно поприветствовал нас профессор Фитцерей. — Мы с вашим кузеном, Альтманн, как раз обсуждали перспективы сотрудничества между нашей кафедрой и полицией.

— Кузеном? — шепотом повторил Максим.

Я пожал плечами и внимательнее посмотрел на профессора, с энтузиазмом вещавшего что-то об обществе, наконец оценившем танатологию. Проблема с Эйзенхартом заключалась в том, что кроме умения наступать на чужие мозоли он обладал обаянием. Мне доводилось наблюдать, как, привлеченные его легкой приветливой манерой, люди и не замечали, что попали в ловушку и не могли ему отказать. Сейчас его очередной жертвой стал мой начальник. Хотел бы я знать, что он ему пообещал...

— Разумеется, подробности еще будут обговариваться, но от лица кафедры я позволил себе предложить нашу помощь уже сейчас...

— Быстро он сменил лейтмотив, — тихо прокомментировал Максим.

Я кивнул. Для человека, после прошлого визита Эйзенхарта в университет визжавшего о недопустимости идти на поводу у полиции и прерогативе науки над интересами властей, профессор Фитцерей удивительно скоро пересмотрел свои суждения.

Впрочем, как выяснилось, работа с полицией должна была дать кафедре танатологии больше материала для практических опытов. Теперь стало ясно, почему Фитцерей воодушевился: он давно сбросил всю остальную работу на ассистентов в лице нас с Мортимером и появлялся на службе только ради экспериментов по ресуррекции, ворча по поводу квоты и суеверных плебеев, не желавших завещать себя науке.

Не переставая болтать, профессор откинул простыню с тела, и я едва подавил желание дотронуться до синяков на шее. На лабораторном столе лежал человек, оставивший их вчера. Лежало, поправил я себя. Тело. Потому что бык был совершенно однозначно мертв.

И Эйзенхарт привез его сюда. Вместо того, чтобы отправить в полицейский морг.

Это не могло быть совпадением.

Найдя момент, пока Максим подготавливал труп (меня из-за гипса от процедуры пришлось освободить), а профессор отошел в сторону, я приблизился к Виктору.

— Что вы здесь делаете? — понизив голос, поинтересовался я.

— Свою работу: расследую убийство. Что с вашей рукой?

— Споткнулся на лестнице, — озвучил я первую пришедшую на ум ложь, не желая заострять на своей травме внимание.

— В самом деле? — Виктор окинул меня внимательным взглядом. Высокий воротник сорочки должен был скрыть от него следы на шее, и все же мне показалось, будто он что-то заметил. — Знаете, от кого я обычно слышу такие ответы? От жертв домашнего насилия. Но, полагаю, это уже не ваш вариант. Так что с вами случилось, Роберт?

От необходимости отвечать меня спас Мортимер, возвестивший, что все готово.

За экспериментом я наблюдал с отстраненным интересом. С одной стороны, мне еще не доводилось присутствовать при ресуррекции человека, умершего от чужого дара. С другой... Части меня было любопытно, какой будет реакция Эйзенхарта, если мертвец ответит на его вопросы. Однако все обошлось. Должно быть, сегодня духи оказались на моей стороне. Не было ни судорог, ни вызывающих отвращение гримас смерти. Лежавшее на столе тело осталось безучастно к нашим стараниям.

— Больше ничего нельзя сделать? — спросил Эйзенхарт, глядя на то, что недавно было человеком.

Профессор забеспокоился. Неудивительно: если полицейский разочаруется в пользе ресуррекции, плакали его планы на повышение квоты.

— Наука здесь бессильна, но... — на этих его словах Эйзенхарт напрягся. Как и я, но по другой причине. — Насколько это для вас важно, детектив?

Виктор задумался.

— Очень, — произнес он после некоторых размышлений. — Не могу сказать, что это вопрос жизни и смерти, но это действительно важно.

— В таком случае я мог бы вернуть его в последний момент жизни, — предложил профессор Фитцерей. — Он не ответит на ваши вопросы. Он вообще не будет знать, что вы здесь. Но вы сможете выяснить, что произошло с ним в последние секунды. Разумеется, я не уверен, насколько это может вам помочь...

Я удивленно поднял брови. В обществе старались не афишировать свой дар, если только он не был совершенно безобиден — и, как следствие, бесполезен. Мне было известно о даре профессора потому, что я с ним работал. Максим знал, потому что родился таким же. Что касается остальных знакомых профессора Фитцерея, то я сильно сомневался, что тот кому-то рассказал. Люди с подобным даром редко открывались другим. Легче было признаться в том, что родился вороном. Возможно, это встретило бы даже меньше осуждения. Должно быть, профессору очень нужны были эти трупы, если он предложил свои услуги.

Профессор Фитцерей родился дроздом, и, будь его дар сильнее, его забрали бы на воспитание в храм, как поступают с теми, кто способен воскрешать умерших не своей смертью. Но его дар оказался слишком слаб. Он не мог возвращать людей к жизни, только поднимать их тела. Их души оставались в другом мире, переходя в наш лишь на краткий миг, пока они помнили собственную смерть. После этого они возвращались на ту сторону моста, оставляя пустую оболочку, подчиняющуюся воле дрозда. Я видел подобное в армии, и зрелище это нельзя было назвать приятным. Слово "нзамби" опять всплыло из глубин моей памяти вместе со сладким запахом гниения.

— Давайте попробуем, — согласился Эйзенхарт, не подозревавший, свидетелем насколько редкого для мирных земель события ему предстояло стать.

Танатолог положил ладонь на лоб погибшему и прикрыл глаза. Лежавшее на столе тело вздрогнуло и свернулось в клубок, словно испуганный ребенок.

— Больно, — прошептало то, что было быком в прошлой жизни. — Так больно... Так страшно...

Профессор отнял свою руку и отошел, позволяя нам увидеть происходящее.

Лицо быка сморщилось, будто тот собирался заплакать. Мертвые глаза невидяще уставились на нас.

— Почему так страшно? — спросил у нас труп.

Я мог объяснить, почему. За одну секунду после моего касания яд распространился от мышц горла к конечностям, лишив его возможности двигаться. Словно погребенный заживо, он не мог шелохнуть ни рукой, ни ногой, грузно оседая на пол. Наступил общий паралич. Дыхание остановилось. И только сознание продолжало работать, изо всех сил сигнализируя нехватку кислорода.

Физически бык не мог уже этого чувствовать, — и не чувствовал, — но дар профессора Фитцерея заставлял его переживать свою смерть заново. То, что было в реальности несколькими секундами, превратилось в минуты агонии.

Не желая больше это наблюдать, я вышел.

ГЛАВА 12

ДОКТОР

Полагаю, пришло время объясниться.

Когда я говорю, что мой отец был ядовитым человеком, я имею в виду не только его характер. Об этом не принято распространяться, но Северина-Змея не зря считают покровителем врачей и убийц. Пусть вторых меньше, чем первых, они есть. Гадюки. Кобры. И те, чье само прикосновение губительно для всего живого. Почему нет? Многие змеи ядовиты. Стоит ли удивляться тому, что змеи, носящие человеческое обличье, ядовиты вдвойне?

Мой отец, сэр Уильям Альтманн, был отмечен Змеем, но получил от него способность не к врачеванию, а к убийству. Как я уже упоминал, дары, что дают нам духи, различаются по силе: чей-то дар может быть продолжением его инклинации, как нечеловеческая сила у быков. Иные люди обладают даром, возносящим их на уровень богов, почитаемых ортодоксалами Эллии. Мой отец был из последних. По слухам, ему было достаточно опустить ладонь в реку, чтобы отравить деревню, расположившуюся ниже по течению. Не знаю, так ли это. Отец никогда не распространялся об армейской службе, а доступ к его делу не дали даже мне. Но какая-то доля правды в слухах о нем определенно была.

Разумеется, в это сложно поверить: смерть от касания, универсальный токсин, от которого нет противоядия и который не оставляет следов... Я бы сам отбросил это как дурную выдумку из дешевого детектива, если бы не два факта. Первым было то, что после пожара, в котором погибли мои родители, часть Марчестерской пустоши, принадлежавшая отцу, стала пустошью в прямом смысле этого слова. Предсмертная ярость змея выжгла все живое на мили вокруг, и пройдет еще немало лет, прежде чем там вновь зацветет вереск. Вторым фактом было то, что его дар передался по наследству мне. С самого рождения я знал, что смерть станет моим вечным попутчиком. И всегда понимал, каким будет мое будущее.

Вплоть до того дня, когда на моем столе оказалось тело с зашитой в нем арнуальской бомбой...

Я едва успел выкурить сигарету, прежде чем пришел Эйзенхарт.

— Пообещайте мне, что, когда я умру, вы не дадите танатологам ставить на мне опыты, — Виктор без предупреждения влетел в кабинет, отнял у меня портсигар и уселся прямо на стол.

— Верните, — велел я. — Дар профессора произвел на вас такое подавляющее впечатление?

Виктор взглянул на меня с отвращением.

— Это еще ладно. Но теперь ваши коллеги заставили его передвигать столы в лаборатории.

Я закурил вторую сигарету.

— Что ж, это практично. Там давно пора устроить перестановку, а он сильнее нас троих вместе взятых. Не переживайте, он уже ничего не чувствует, — добавил я, заметив выражение лица детектива. — Осталось только тело.

Эйзенхарт скривился, но предпочел оставить эту тему без комментариев.

— Кстати о силе. Вы собирались рассказать мне, как сломали запястье.

— Разве? — удивился я.

В кабинете воцарилось молчание. Каждый из нас обдумывал, что может сказать собеседник, и какие козыри у него есть. Виктор решился открыть свои первым.

— Я знаю, что вы были последним, кто побывал в квартире Брина Толлерса. Привратник вас описал, и там повсюду ваши отпечатки. Можете не отрицать: вы были в перчатках, что я отдал вам в управлении. Я попросил экспертное бюро внести их в базу перед этим. Да и без них не так много в Гетценбурге людей с тем же количеством пальцев, что у вас.

Любопытно, что заставило кузена отдать мне пару, с которой он предварительно снял отпечатки? Я пожал плечами. И рассказал все. Как пришел в разгромленную комнату. Как наткнулся на следы краски. Как понял, где узнать адрес мистера Толлерса. Не затронул только тему его смерти, но об этом было легко догадаться.

— Я пришлю к вам Брэма, пусть посмотрит ваше жилье, — пообещал детектив. — А теперь мне все же хотелось бы узнать: что я увижу в результатах вскрытия Толлерса?

— Ничего.

— Хотите сказать, что к этому не причастны? — справедливо не поверил мне Эйзенхарт. — Или что он умер естественной смертью? Потому что, готов заложить свою душу, естественного там не было ничего.

Ставка была вполне в стиле Виктора: вряд ли у кого-либо другого хватило наглости поставить на кон то, чем он никогда не обладал. С другой стороны, он ничем не рисковал: причина смерти мистера Толлерса лежала за гранью обычного хода вещей.

— Нет, — я поморщился, — и нет. Вы ведь читали мое досье.

В то время как общество не любит людей, чей дар непригляден, армия, напротив, крайне в них заинтересована. Военное министерство имеет право проверять всех, кого подозревает в наличии полезной для себя и потенциально опасной для мирного населения силы, и забирать себе. Кукловодов, некромантов... Таких, как я. Сильный дар часто повторяется в следующем поколении, поэтому, учитывая репутацию моего отца, избежать проверки мне бы не удалось, как и скрыть свой дар от комиссии. Единственное, что я мог сделать — это сдержать его, обмануть проверяющих, заставить их поверить, что, в отличие от Альтманна-старшего, от меня будет мало толка. Подобные результаты, хотя и накладывали на меня определенные обязательства перед министерством, позволяли вести тот образ жизни, который я пожелаю. Но мое досье навсегда оставалось в красном списке.

— Там половина текста, если не больше, вычеркнута, — признался Виктор. — Моего уровня доступа недостаточно. Так о чем вы хотели сказать?

— Ваш патолог ничего не обнаружит при вскрытии, потому что природа вещества, убившего Толлерса, аналогична субстанции, используемой для ресуррекции.

— Вам придется изъясняться немного четче, — попросил он.

— Это дар.

Эйзенхарт нахмурился.

— Ваш дар, — уточнил он.

Я кивнул. Все-таки общество слишком легко забывало о том, что змеи могли быть не только врачами.

— Докажите, — потребовал Эйзенхарт после некоторого молчания.

— Простите?

— Продемонстрируйте. Как вы убили Толлерса? Считайте, что я хочу провести следственный эксперимент.

Или Виктору просто было любопытно.

— И кого вы решили для этого убить? Только не говорите, что рискнете собой.

— Зачем же, — хмыкнул Эйзенхарт. — Почему бы не попробовать на... Например, на этом фикусе.

Я хмуро посмотрел на заставленный горшками подоконник.

— Это будет порчей университетского имущества.

— Я куплю вам новый, — пообещал детектив.

Повернувшись на стуле, я растер между пальцами толстый глянцевый лист и вздохнул. Традиционно считалось, что для дара, подобного моему, необходим непосредственный контакт. Кожа к коже. Домыслы, хотя дополнительный слой, будь это одежда или каменная стена, требовал больше усилий. Решив, что лишний раз снимать перчатку, имея одну руку в гипсе, я не хочу, а демонстрация станет от этого еще наглядней, я позволил дару проснуться. Листок потемнел и съежился, следом за ним начал чернеть ствол. Через пару мгновений, когда я опустил руку, в горшке остался лишь бурый, будто обугленный, остов.

Эйзенхарт как зачарованный потянулся к горшку.

— Не стоит, — пресек я его попытку. — Он может быть для вас ядовит.

Прикинув, что к чему, руку Виктор убрал.

— Ваши перчатки тоже?

— Возможно. Пожимать мне руку при прощании я бы не рекомендовал. Однако завтра они будут совершенно безопасны: я практически не использовал сейчас дар, — я пожал плечами в ответ на невысказанный вопрос. — Вы спрашивали, зачем мне самоконтроль. Чтобы рассчитать.

В конце концов, правильная дозировка — главный фактор не только лечения, но и убийства. Правда, в случае с Толлерсом меня на это уже не хватило.

Второй раз за наше знакомство я увидел на лице Эйзенхарта выражение, которое не мог расшифровать. Было ли в нем удивление? Неверие? Или... Жалость?

А если последнюю я не выдумал, то к кому? Ко мне или к нему, лишенному даже самого слабого из даров? Впрочем, спустя мгновение детектив снова надел маску и кривовато улыбнулся.

— Каких только талантов не обнаруживаешь в родственниках, — хмыкнул Эйзенхарт. — Оригинально. Расскажете, как все произошло с Толлерсом, или мне додумать самому? А то я ведь могу.

Я снова пожал плечами. Едва ли его версия будет сильно отличаться от реальности. Однако просьбу исполнил.

— Он невовремя вернулся, — подвел я итог.

Интересно, воспримут ли присяжные мой дар как отягощающее или смягчающее обстоятельство? И решит ли министерство вмешаться? Ради общественного спокойствия огласки в происшествиях с обладателями красной метки старались избегать. Любыми способами. Впрочем, у Эйзенхарта имелся другой взгляд на мое ближайшее будущее. Не включавший обвинения и наручников.

— Ерунда, — отмахнулся он от моего предложения проследовать за ним в управление. — Никуда вы не пойдете. Судя по вашему рассказу, это чистейшая самооборона.

— Не все могут так рассудить.

— Им придется поменять свое мнение. За кого вы меня принимаете? Кем бы я был, посадив члена семьи?

Порядочным человеком с точки зрения закона. Но, как я уже успел заметить, в Гетценбурге было свое понимание порядочности и ее корреляции с имперским правом.

Спрыгнув со стола, Эйзенхарт широким шагом пересек кабинет. О чем-то подумав, вернулся.

— Вот что мы сделаем. Раз я отстранен от расследования, пусть Конрад сам до всего додумывается. Пока я это придержу: в четвертый отдел с трупом на руках никому соваться не стоит, а с красной меткой подавно. Но я пришлю к вам Брэма, — решил он. — И сам подойду, тогда договорим. Во сколько вы освободитесь?

Главное из его речи мне вычленить все-таки удалось.

— За что вас отстранили?

— А вы как думаете? — хмыкнул Виктор. — Комиссар Конрад не совсем в восторге от моей профессиональной этики.

Я мог понять, почему.

— Но, несмотря на это, вы продолжаете вести дело Хевеля?

На лице Эйзенхарта расцвела широкая ухмылка.

— Вы думали, я так просто откажусь? Док, вы меня плохо знаете!

ГЛАВА 13

ДОКТОР

Уже второй раз на этой неделе, вернувшись в общежитие, я обнаружил дверь в свою комнату распахнутой настежь. Впрочем, сейчас над замочной скважиной склонился Шон, чья рыжая макушка сияла бриолином в лучах заходящего солнца.

— Добрый вечер, сэр, — поздоровался со мной он, с осторожностью вынимая замочный механизм.

— "Роберта" достаточно. Не нужно постоянно называть меня сэром.

Парень помотал головой.

— Не на работе, — отказался он.

Я не стал настаивать.

— Что ты делаешь? — вместо этого спросил я.

— По следам, оставленным отмычкой, можно попытаться определить, кто изготовил инструмент. Видите эти царапины, сэр? Грубая работа. Чтобы вскрыть дверь, приходится прикладывать силу, поэтому остаются следы. Будь инструменты хорошего качества, вы бы ничего не заметили, — словоохотливо, как человек, занимающийся любимым делом, пояснил мне Брэмли, продолжая ковыряться в замке. — На Королевском острове такие делает Стивенс. В Лемман-Кливе — Хансенсен...

— И это можно определить по царапинам?

— Не так сложно, сэр. Просто требует опыта.

Я вспомнил, чем Брэмли занимался до поступления на службу в полицию. Чего-чего, а опыта у него хватало. Сержант споро собрал механизм и вставил обратно.

— Мы можем пройти внутрь? Надо осмотреть место преступления.

— Ты, кажется, уже прошел, — проворчал я, но сделал приглашающий жест рукой. — Пожалуйста.

За прошедшее с обыска время я успел навести в комнате относительный порядок, чем расстроил сержанта.

— Лучше бы вы оставили все, как было, — вздохнул он. — Вы не откажетесь показать, как это выглядело в тот вечер?

Я не отказал. Под карандашом Шона, неуклюже зажатом в по-медвежьи большой ладони, проступала окружающая нас обстановка. Его вопросы заставляли вспоминать самые мелкие детали, и я наблюдал, как оживает картина того вечера. Оторвавшись от карандашного наброска в полицейском блокноте, я посмотрел на самого Шона. Если вглядеться внимательнее, можно было заметить, что для медведя он отличался не самым крупным сложением. Он был жилист и тонок, как я сам, как моя мать, как леди Эйзенхарт и как, должно быть, их сестра, которую я никогда не встречал. Он казался мощнее из-за Артура-Медведя, оставившего на нем свою метку, но на самом деле был угловат и несклепист, как все подростки. Руки, которые он обычно не знал, куда деть, были по-медвежьи грубыми, но в то же время обладали длинными чуткими пальцами. Цветом кожи и волосами он пошел в своего отца, но глаза у него были голубыми, точь-в-точь как у леди Эйзенхарт — и как те, что остались в моих воспоминаниях.

— Сэр? — Брэмли перехватил мой взгляд.

— Как ты попал в Гетценбург?

Шон отвернулся — вроде как для того, чтобы осмотреть кухонную нишу. Но и со спины было заметно, как он напрягся.

— Вам Виктор рассказал.

— Не все, — не стал отрицать я. — Он отказался говорить, как ты очутился среди "мальчишек".

— Мой отец был дезертиром, — после паузы сказал Шон. — Презираете?

— Нет.

Я ответил честно. Побывав на фронте, я отдавал себе отчет в том, что война — занятие не для всех. Она требовала определенного склада ума... И души. Иначе забирала себе и то, и другое — часто вместе с жизнью.

Но я также понимал, почему Шон так думал. Благочестие заботило общество больше, чем люди. Не так давно утихли призывы убивать семьи дезертиров, чтобы те знали, кто заплатит за их предательство — и чтобы не портить империю "дурной кровью". В отличие от людей востока имперцы, к сожалению, не признавали, что сын не в ответе за отца.

После моего ответа дальнейший рассказ дался ему легче.

— Когда мы узнали, нам пришлось переехать. Денег не было. Мать слегла от горя... И не вставала до конца, — его голос дрогнул, в отражении в оконном стекле показался предательски покрасневший кончик носа.

— И ты попал в банду, — продолжил я, делая вид, что ничего не вижу.

— Нет. Я попал на улицу. Тес... Генерал нашел меня позже.

— Почему ты не попросил о помощи Эйзенхартов?

— Я не знал, как с ними связаться. И не думал, что они захотят иметь дело со мной, — признался Шон, все еще отказывавшийся смотреть в мою сторону.

Я представил, каково ему было тогда. Незваный посетитель. Сухой официальный голос, объясняющий, что с этого дня офицер Брэмли считается изменником родины. Сдавленные рыдания матери. Новый дом — халупа на самом деле, иное жилье одинокая женщина, лишившаяся офицерского пособия, позволить себе не могла. Соседи, настороженно наблюдающие за новыми жильцами и узнающие их секрет. Новый социальный статус: парии и изгоя. Бедность, голод, отчаяние... Это было лишь малой толикой того, что ему пришлось пережить. Мне стало стыдно. В те годы я был уже достаточно взрослым, чтобы иметь возможность оказать ему помощь. Если бы я знал, если бы поддерживал связь с Эйзенхартами, а не отказывался от их участия в своей жизни, высокомерно считая это услугой им, а не себе...

— Мне жаль.

Шон неловко пожал плечами, передвигаясь по комнате дальше.

— Я думал, они постараются вычеркнуть меня из памяти, — продолжил он. — Я ошибался. Оказывается, они все это время искали меня, представляете? Вы знаете, чем я занимался? Ну, до того, как попал в полицию?

— Да.

— Меня поймали. Кто-то настучал купам, что мы присмотрели этот дом, и меня поймали, — он потер переносицу. — В участке я отказывался называть свое имя, поэтому им пришлось сверять с заявлениями о пропавших детях. Так меня обнаружили.

Он наконец обернулся ко мне.

— Мне должны были дать десять лет в колониях, — Шон имел в виду первый колониальный полк, который комплектовался из осужденных. Его сформировали, когда людей в новых землях перестало хватать. Попавшие туда избегали гильотины и могли рассчитывать на возвращение гражданских прав по окончанию срока, только... Никто не доживал. — Но сэр Эйзенхарт вмешался и сумел изменить приговор на десять лет работы в полиции. Он дал мне второй шанс. И... Если вы сомневаетесь во мне... Я хочу сказать, если вы сомневаетесь в моих намерениях... В общем, я его использую. Этот шанс.

— Я верю.

Глядя на Шона, я думал, насколько наше прошлое определяет нас самих. Раньше, думая о себе самом, я был уверен, что мы есть то, чем мы были, и изменить себя, свое будущее мы можем не более, чем исправить прошлые ошибки.

В его случае хотелось бы верить в обратное.

Наше молчание прервал деликатный стук в дверь.

— Вы уже познакомились, или дать вам еще пару минут? — насмешливо поинтересовался Виктор, просовывая голову в комнату. — Если второе, то пары минут у нас нет, поэтому позвольте сократить церемонию. Брэм, это твой старший брат. Какое счастье, что я теперь могу отказаться от этой должности! Он воспитывался в джунглях, а до того в каком-то элитном интернате, поэтому кажется бесчувственным придурком...

— Хватит паясничать, Виктор, — вздохнул я.

— И чересчур серьезным к тому же, но на самом деле у него золотое сердце... Хотел сказать я, но меня перебили, — детектив комически приподнял брови, изображая отчаяние. — Ладно, к делу. Что у нас?

Он пролистал блокнот, заполненный рисунками Шона, и быстрым шагом обошел комнату, подмечая не убранные на место мелочи. Покрутившись по комнате, словно сопоставляя реальность и изображенную Шоном картину происшедшего, он уселся за письменный стол и попросил посмотреть украденные бумаги.

— Верхний ящик.

Я не успел их разобрать, только отнес на кафедру студенческие эссе. Сначала помешала рука, потом работа, поэтому к Эйзенхарту все попало в том состоянии, в каком я их нашел. И теперь он с энтузиазмом копался в них, заставляя меня испытывать раздражение, зная, что Виктор не упустит шанса зарыться носом в любые намеки на мою личную жизнь.

— "И все равно жизнь будет гораздо интереснее, чем ты думаешь", — прочел Виктор на обороте фотографии. — Любопытная надпись для мементо. Кто же вам такое пишет, а, доктор?

Я не стал отвечать.

— Это же... — Эйзенхарт перевернул фотографию и замер, что позволило мне выдернуть снимок у него из пальцев.

— Лоран Искомб, я знаю.

— Но она... Своего рода легенда.

— Я знаю.

— Откуда? Тьфу, не это хотел спросить. Как вы с ней познакомились?

— Канджар, девяносто первый. Я был помощником хирурга, она медицинской сестрой.

Эйзенхарт достал стопку карточек со дна ящика. На многих из них была изображена Лоран: темные волосы, черные глаза, волевое выражение на молодом загорелом лице... Лице, известном каждому жителю империи.

Лоран была одной из первых женщин, отправившихся на фронт. Дочь военного врача, она с детства следовала за ним по ставкам и выучилась у него ремеслу. После его смерти она подала прошение самому императору и добилась, чтобы ей позволили служить. Не хирургом, хотя она была более чем компетентна, но все же... Она не боялась самой тяжелой работы и без устали доказывала всем — газетчикам, с удовольствием шутившим за ее счет по поводу женщин в армии, прибывавшему в Канджар новому персоналу, самой себе, — что она так же достойна этого места, как любой из мужчин.

А еще она показала мне, чем теория отличается от практики. И пришла ко мне в комнату с бутылкой бренди, которую у кого-то стащила, в вечер после первого увиденного мной артобстрела.

Ей не исполнилось и двадцати пяти, когда она погибла. Снайпер выстрелил ей в спину, когда медицинская бригада вернулась на поле боя за ранеными. И определенные общественные организации этим воспользовались. Она была красива, молода и мертва — самое подходящее сочетание для трагической героини рекламной кампании. Злобные карикатуры с нее и других сестер сменились историями о добродетели и самопожертвовании, воспевавшими ее подвиг (Попробовали бы они сказать Лоран в лицо, что ее дело было подвигом не потому, что военная служба в каждом случае — подвиг, а потому что она женщина!) и героизм. Ее история, и многие другие, наводнившие прессу следом, послужила цели и помогла сподвигнуть правительство подписать международный договор о нейтральном статусе военно-медицинского персонала, но к тому времени она стала чем-то большим: Лоран Искомб превратилась в национальную героиню, символ, пример для своего поколения...

Эйзенхарт рассматривал ее фотографии так, словно пытался определить, что из всего того, что о ней писали, было правдой.

— Какой она была? На самом деле?

— Упрямой, — улыбнулся я. — Своенравной. Ей бы не понравилось, что ее водрузили на пьедестал, — я обратил внимание, что Эйзенхарт как-то странно на меня покосился. — Что?

— Ничего. Впервые вижу, как вы улыбаетесь. Я был готов шляпу проглотить, что вы на это не способны, — он кинул снимки обратно в стол и задвинул ящик. — И... Сожалею.

— О ее смерти или о своем чрезмерном любопытстве?

Эйзенхарт хмыкнул.

— Вы забываете, что чрезмерное любопытство — главный двигатель моей карьеры. Но вообще-то я имел в виду, что соболезную вам. Это, знаете ли, принято, когда кто-то теряет близкого человека.

— Если собираетесь выражать мне соболезнования по поводу каждого потерянного на войне друга, вам следует зайти как-нибудь с утра, — сухо порекомендовал я. — Понадобится весь день. Но я бы вместо этого посоветовал вам заняться чем-то более полезным. Хотя бы вашей карьерой. Вас еще не уволили?

Шон испуганно вскинул голову и посмотрел на нас.

— Нет, нет, — предупреждая вопросы, Виктор замахал руками. — И не уволят. С этой работы я уйду только вперед ногами.

Он в задумчивости крутанулся на стуле.

— Скажите, доктор, что вам кажется странным в этом деле? Лично мне, конечно, самым удивительным видится, что, обнаружив взлом, вы не обратились в полицию. Но мы не обо мне говорим. Что вы думаете?

— Что не люблю полицию, — проинформировал я его. — Поэтому не обратился.

Эйзенхарт громко фыркнул.

— Как все население империи, если не мира. Однако мне вы могли бы сделать скидку. Но все-таки. Что вам кажется странным в этой ситуации? — он обвел рукой комнату.

Я задумался.

— Что кто-то перерыл мое жилище и проверил номер в отеле, но не обыскивал мой кабинет в университете?

— Нет, — помотал он головой. — Ваш кабинет осматривали, просто более аккуратно.

— Вы уверены? Полагаю, я бы заметил, если бы это было так.

— На сто процентов. Один бык искал вас в четверг и был очень расстроен, когда узнал, что вы на лекции. Думаю, бесполезно спрашивать, дождался ли он вас?

Для меня это стало новостью.

— Они были весьма дотошны, о вас спрашивали даже в картинной галерее Проста, куда вы зачастили в последнее время. Похоже, акварели леди Нэтли вам очень приглянулись. Или сама леди... — перехватив мой полный подозрения взгляд, он поспешил оправдаться. — Я за вами не слежу, правда!

Возможно, он и не следил, но кого-то другого в полицейском управлении явно заинтересовали мои передвижения по городу.

— Что-нибудь еще, док?

— Что они искали? Ничего в забранных ими бумагах не походит на чертежи или...

— Кто сказал, что это были чертежи? — перебил он меня.

— Но...

Он был прав. Услышав о нефтепроводе, я самостоятельно додумал остальное. Мое воображение дорисовало синюю министерскую кальку и геодезические карты.

— В таком случае что украл Хевель?

Эйзенхарт не спешил отвечать, вероятно, размышляя, что из информации он может раскрыть.

— Представьте себе краткую выписку из кадастрового реестра. Я не говорю, что речь именно о ней, но в качестве примера. Список из десятка-другого фамилий: аристократов, промышленников, крестьян... Людей, которых объединяет только тот факт, что нефтепровод пройдет по их землям. Довольно банальная информация, как кажется, но при правильном ее использовании строительство можно отодвинуть на годы. А если выкупить землю сейчас, пока не начались переговоры с владельцами — еще и неплохо на этом заработать.

— Мне кажется, вы преувеличиваете.

— Строительство восточной железной дороги на Королевском острове переносилось четырежды по этой причине. Уже разрабатывался проект в обход Энтлемского леса, когда лорд Энтлем наконец согласился с предложенной ценой, — Виктор достал из кармана брюк сигареты. — Или, к примеру, еще один список, только короче. Мануфактуры, способные удовлетворить потребность министерства в стальных трубах. Их будет не так много, учитывая необходимое количество. Вовремя заключенный контракт, оттягивающий нужные мощности на себя, поможет одной или двум компаниям выбыть из списка...

— Вы считаете, что кто-то пойдет на такие траты, только чтобы отсрочить строительство? — перебил я его.

— Вы знаете, каковы ставки. Перенос сроков строительства — а нефтепровод все равно построят, об отмене проекта речи не идет — не станет первой костяшкой домино, которая обрушит в итоге империю. Мы не проиграем из-за этого войну, но можем потерять из-за задержки ценные колонии. Недовольство результатами военных действий перерастет в недовольство правительством: патриотизм имеет свойство проявляться лишь по радостным поводам. Постепенно поднимут голову бедные кварталы. Они и так проснутся, но чем хуже будет наше положение во внешней политике, тем острее они будут ощущать ущербность внутреннего строя. И тем раньше начнутся беспорядки. В Лемман-Кливе заодно вспомнят присоединение острова к империи: сто лет — недостаточный срок, чтобы смириться с поражением, особенно если до того они вчетверо дольше входили в Ганзеат. Часть ресурсов придется перенаправить вовнутрь, воевать станет сложнее... Империя выстоит, недостаточный это удар, чтобы нанести ей серьезный ущерб. Но на пару лет придется затянуть пояса.

— Из-за пары бумажек?

Империя была махиной. Одним из слонов, на которых зиждился этот мир. Я имел представление о том, как этот механизм работает. Мелкая дробь не пробьет его шкуру.

Эйзенхарт пожал плечами.

— Должно же все с чего-то начаться. Возможно, в них содержится несколько иная информация. Но факт в том, что, зная планы противника, его можно переиграть.

— Почему тогда не изменить планы и не оставить ему устаревшую информацию? — вклинился Шон.

— Вспомни, сколько разрабатывалась идея нефтепровода. Хотя нет, ты не помнишь, мал еще был. Роберт должен знать. Сколько лет назад появились первые слухи? Десять?

— Примерно.

Виктор что-то сосчитал на пальцах и улыбнулся.

— Ну да, где-то так. Разработка нового плана потребует времени и средств, и все равно он будет уступать имеющемуся. Никто не станет отказываться от него, потому что информация могла попасть в чужие руки. Пока это не доказано, проект остается в силе.

— Но вы не знаете, что бумаги, украденные Хевелем, не ушли к кому-то другому.

— Не к вам ли, доктор? Трое уже так посчитали. Может, мне присоединиться к их компании? — Виктор насмешливо на меня посмотрел. — У кого бы сейчас ни находились бумаги, он не выставлял их на продажу. Подобный контакт люди Конрада бы засекли. Заказчик Хевеля информацию не получил, иначе бы не посылал своих быков к вам. Значит, если устранить нынешнего владельца документов, можно считать, что информация в относительной безопасности.

— Я все еще не понимаю, зачем понадобилось забирать из моей комнаты все бумаги. Пусть не чертежи, но в них все равно нет ничего нужного ворам. Это очевидно.

— Разве очевидно? Зашифровать украденную информацию можно как угодно. В дневниковых записях. В подписях к фотографиям. Хоть под картину, висящую у вас на стене, — он кивнул на сельский пейзаж, водворенный обратно. — Кстати, вам никто не говорил, что она ужасна?

Мысленно я согласился. Изображенная на холсте ранняя весна — бурые остатки сугробов, размытая пустая дорога, серое небо и грачи, сидящие на голых ветках — выглядела непередаваемо тоскливо.

— Думаете, они решили таким образом подстраховаться?

— Нет, — ответил Виктор. — Не думаю. Но могу назвать вам две причины. Одна нелепа и смешна и, скорее всего, позже войдет в отчет для архива. Брэм?

— Толлерс был безграмотным, — с готовностью подключился тот. — Даже имя свое не мог написать, подписывал протоколы крестиком.

Тут нечему было удивляться. Уровень иллитерации в империи все еще был велик. Особенно среди нижних слоев населения.

— А вторая причина?

— По сравнению с проникновением в ваш кабинет и осмотром у миссис Хефер... Вам не показалось, что здесь есть что-то нарочитое?

Безусловно. Моего опыта хватало, чтобы понимать, что комнату не просто обыскивали. Даже в состоянии цейтнота можно сделать это менее заметно. Ее целенаправленно разобрали по кусочку.

— Вы полагаете, что это...

— Послание. Выражение намерений. Предупреждение.

— Мне.

— Или мне, — возразил Виктор. — Это давняя история, доктор. Когда-нибудь я вам ее расскажу. А пока... Вы не откажетесь пройтись со мной кое-куда? Здесь недалеко, — получив мое согласие, он обратился к Шону. — А ты езжай домой. Отоспись. Передай там, что я останусь на ночь в управлении.

— Вам тоже следовало бы отдохнуть, — укоряюще заметил Шон, но Эйзенхарт отмахнулся.

— Мне следовало бы поработать. Пойдемте, Роберт.

ГЛАВА 14

ДОКТОР

"Недалеко" оказалось другим берегом Таллы, где улицы терялись в густом тумане фабричных выбросов. Смог словно ватное покрывало не только прятал очертания города, но и гасил все звуки. Казалось, не было ничего, только черная, глянцевая от влажности брусчатка и туман. Лишь изредка, задевая плечом кладку стены, я осознавал, что мы все еще в Гетценбурге.

Наконец, мы вышли на Площадь четырех мануфактур, названную в честь первых фабричных строений герцогства. Сердце левого берега, от которого, как от замка в феодальные времена, разрослись рабочие кварталы.

— Добрый вечер, миссис Марек, — Эйзенхарт уважительно поздоровался с торговкой супом, расположившейся под единственным горящим на площади фонарем. — Одну порцию, пожалуйста.

Получив керамическую кружку с густой зеленоватой жижей, в которой проглядывали чьи-то кости, и ломоть хлеба — от меня не укрылось, что торговка, грузная женщина с оплывшими от возраста чертами лица, вложила ему в руку горбушку вдвое толще остальных кусков, — Эйзенхарт предложил мне присоединиться к трапезе.

— Вы хотя бы знаете, что здесь? — поинтересовался я, гадая, что заставило Виктора, которого в любой момент ждал в родительском доме ужин из пяти перемен блюд (Не говоря о бесчисленных ресторанах и забегаловках старого города, если у него не было желания посещать родных.), привести меня сюда.

— Горох. И мясо.

— Чье?

— Если сегодня хороший день, то голубиное. Сегодня хороший день? — спросил он у торговки.

Та в ответ захихикала. И не понять, серьезны они или сообща насмехаются над забредшим на другой берег чужаком.

— Бросьте, Роберт. Как вы выжили в армии с таким снобизмом?

То армия. В империи жизнь подчинялась другим правилам.

— Что мы здесь делаем? — задал я вопрос Эйзенхарту, протиравшему стенки кружки хлебной коркой. — Мы ведь не просто поужинать сюда пришли?

— Нет, — Виктор отдал пустую тару торговке. — Назовите мне всех людей, которые могли забрать бумаги у Хевеля — или у его трупа.

— Я, — начал перечислять я, — Мортимер. Вы поэтому вызвали его? Вы его подозреваете?

Виктор махнул рукой.

— Вашего коллегу можно подозревать разве что в недостатке мозгов. Кто еще?

— Работники морга, в чью смену привезли тело. Сотрудники труповозки. Человек, обнаруживший тело и вызвавший их. Убийца.

— В принципе правильно. Только ни машины, ни человека, вызвавшего полицию, не было.

— Как такое возможно?

— Очень просто. Или, по-вашему, нет ничего странного в том, чтобы обнаружить в морге тело со следами насильственной смерти, но без следов вскрытия? — я был вынужден признать его правоту. Никто не обратил на это внимания раньше, но полицейский протокол не допустил бы подобного, даже если бы над обнаруженным телом стоял убийца с чистосердечным признанием, заверенным у нотариуса. — Труп Хевеля в одну прекрасную ночь оказался в морге с оформленными задним числом документами и разрешением от полиции на его дальнейшее использование.

— Я не совсем понимаю.

— Ночью в морге дежурит только один человек. Это дает определенную свободу действий...

— Кто-то заплатил дежурившему в ту ночь санитару?

В принципе, в этом не было бы ничего удивительного. Сотрудников морга не так редко просили. Пустить потренироваться на трупе — особенно этим грешили студенты-медики. Достать определенный предмет. Подправить протокол. "Потерять" улику. Направить тело как неопознанное на захоронение в общую могилу. Низкие зарплаты являли собой отличный стимул подзаработать на стороне.

— Сторожу. Санитары дежурят только днем. Миссис Марек — сестра сторожа, работавшего в ночь, когда был убит Хевель. После смерти мужа она поселилась у брата и потому в курсе его дел. Миссис Марек, — он поклонился торговке со всей учтивостью, — вы не откажетесь повторить моему другу, что рассказали мне?

Миссис Марек благосклонно согласилась.

— Пришли к нему. К брату. Ночью дело было, я только отсюдова возвратиться успела, как стук в дверь. Брат еще говорил, мол, опосля заживем как никогда, съедем с берега, а то и подадимся в деревню, монет хватит. Этот показывал...

— Аванс, — подсказал Эйзенхарт.

— Он самый. Много, за обычное дело столько не платят, я-то знаю.

Должно быть, это был не первый случай, когда брат миссис Марек нарушал закон. Я позволил себе задать вопрос:

— Вы видели, кто заплатил вашему брату?

— Франт какой-то, — торговка пожала плечами. — Хлипкий, будто пополам сломать можно, но сила, она внутри, чувствуется. Остального не скажу. Темно было, особо и не разглядишь.

Описание было мне незнакомо.

— Но он был быком, — ради проформы уточнил я.

— Э, не, точно скажу, не был.

— Вы сами сказали, что было темно.

— Было, — согласилась торговка. — Только, как говорят, бык быка узнает издалека. Этот быком не был.

— Вы не задали самый интересный вопрос, док, — подсказал мне Виктор. Глаза его весело блеснули в свете фонаря.

— Какой же?

— Когда был уплачен аванс.

— Аккурат первого и был, — откликнулась торговка.

В голове билась какая-то мысль, отдавая болью в висок.

— Не сходится. Хевель был убит...

— Позже, — закончил за меня Эйзенхарт.

Этот человек знал, когда умрет Яндра. И подготовился.

— Но кто это был? И, если он не бык, как он связан с Алефом?

— Пойдемте-ка. Мне еще нужно вернуться в управление, — поблагодарив торговку, Эйзенхарт направился обратно в сторону центра. — Я считаю, что он никак не связан с Алефом — потому что Алефа не существует.

— Но...

— Инсценировка. Спектакль для простофиль, склонных видеть то, что им хочется, даже если этого нет.

Мне стало интересно.

— Вы не верите в существование тайных сообществ?

Каждый мало-мальски приличный человек в империи сталкивался с тайными и закрытыми ложами на своем пути. Социальные круги пронизывали наше общество насквозь, объединяя единомышленников, коллег, даже соседей. Отрицать их существование было так же странно как не верить в воздух.

— Конечно же, они существуют, — хмыкнул Эйзенхарт. — Другое дело, что цель их существования не та, что заявляется.

— Например?

— Стадо. Цель организатора любого объединения — получить стадо бездумных, но слепо верящих ему исполнителей. Все остальное — не более, чем прикрытие.

— Вы категоричны.

— Потому что так оно и есть, — резко ответил Эйзенхарт. — Любая ваша ложа построена на круговой поруке, а она, рано или поздно, имеет свойство затмевать честь, достоинство, закон, все, что на самом деле имеет значение, — чувствовалось, что тема вызывает у него болезненную реакцию. Словно впервые не он, а я разбередил старую рану. — Впрочем, это не имеет значения. У Алефа — или как там назывался тот кружок, в который записались ваши преследователи, нет ничего кроме эмблемы и кучки членов. Он не на слуху, ни в Гетценбурге, ни в империи, ни на материке.

— В этом смысл тайных сообществ, — резонно отметил я.

— Чепуха. Спросите меня, где засели Черепа или Общество Зейца, я вам отвечу. Слухи питают землю в той же степени, что питаются нами самими, нужно только суметь найти в них правду. Но если о чем-то даже слухов не ходит, этого не существует.

И разгромили мою комнату несуществующие члены несуществующего круга. Впрочем, на этот аргумент у Эйзенхарта тоже нашелся ответ.

— Та же инсценировка. Хотя, не скрою, уверен: тот, кто это устроил, получил моральное удовлетворение, отплатив вам за то, что вы посмели нарушить его планы.

— И кто же этот некто? В последней вашей версии, насколько я помню, фигурировал лишь таинственный заказчик — и несуществующее общество быков.

Виктор не ответил.

— Время уже позднее, доктор. Возвращайтесь домой.

ГЛАВА 15

КОМИССАР РОББЕ

Роббе неслышно отворил дверь и вошел в кабинет — вернее, попытался войти. Осуществить намерение помешали бумаги, устилавшие потемневшую от времени паркетную доску. Поддев несколько листов носком войлочного тапочка, он все-таки проскользнул внутрь.

— На тебя архив жалуется, — сообщил он своему подчиненному. — Говорит, ты их обокрал. Вижу, это так.

— Хм-м?

Виктор поднял взгляд от раскрытого досье.

— Здесь должна быть система, — комиссар осторожно пробрался к стулу для посетителей. Привычка Виктора сортировать бумаги прямо на полу, вместо того, чтобы использовать для этого стол, была ему хорошо известна, так что сделал он это со сноровкой, полученной за годы работы с Эйзенхартом-младшим. — Иначе ты бы не стал запрашивать все дела на быков за последние восемь лет, верно?

— Почему ты спрашиваешь?

Роббе помедлил с ответом.

— Ты выглядишь... Уставшим.

Это было правдой: даже тусклый свет настольной лампы не мог скрыть заострившиеся черты и темные круги под глазами.

— Только не начинай, — скривился Виктор. — Мне закатать рукава, чтобы ты поискал следы от уколов?

— У меня есть причина просить тебя об этом?

Виктор закатил глаза.

— Я тебе давал хоть один повод во мне усомниться?

— Тысячу и два. И все же, — комиссар смягчился, — тебе стоит отдохнуть. Я третью ночь подряд вижу тебя в управлении.

— Отдохну, когда перестанешь разговаривать со мной как с одним из своих птенцов, — криво улыбнулся Виктор, подкидывая досье к стопке в центре комнаты.

— Только когда ты перестанешь вести себя, как они, — парировал комиссар. При упоминании шалопаев-сыновей его лицо осветилось отцовской гордостью.

— Выходит, никогда. Но, серьезно, сейчас не до отдыха. Погляди-ка.

С открытки на Роббе смотрели два пухлощеких младенца. Комиссар перевернул ее. Дешевая почтовая бумага представляла занимательный контраст каллиграфическому почерку.

"Рад новой встрече, детектив. М."

— Он вернулся?

— Не думаю, что он куда-то уходил, — возразил его подчиненный.

Скорее всего. Но временами залегал на дно. Пока Виктору снова не приходила открытка без обратного адреса.

С первого дня, когда Гардинер уговорил его взять Виктора в отдел, Роббе понял, что мальчишка умеет находить неприятности. Но привлечь внимание психопата — тут Эйзенхарт-младший побил все рекорды.

— Во всяком случае, в этот раз он никому не угрожает и не ставит требований. Ты вполне можешь позволить себе отвлечься на пару часов и поспать, — философски заметил комиссар.

Еще одна папка с делом упала на паркет — но в этот раз ближе к восточному углу.

— Я в этом не уверен, — заметил Виктор. — Теперь он знает про Роберта. И считает его ниточкой, за которую можно меня дергать. Я проверил, выгулял его сегодня по улицам: за нами следили. И это были не люди Конрада.

А вот это вызывало беспокойство. Приставленные начальником четвертого отдела сотрудники могли исчезнуть только в одном случае.

— Ты говорил об этом с Конрадом?

— Не то чтобы это было возможно в нашей ситуации... — уклончиво ответил Виктор. — Но вот ты мог бы с ним поговорить! Ты все еще завтракаешь у Лейнер?

Комиссар качнул вересковой трубкой, которую пытался раскурить.

— Там лучший бекон в городе.

— Значит, сможешь передать Конраду это.

Роббе взглянул на протянутую ему папку. Одна фотография, одно имя.

— Ты уверен?

Виктор оскорбленно на него посмотрел.

— Откуда ты знаешь, что это он? — пришлось комиссару сформулировать свой вопрос иначе.

Его подчиненный запустил обе руки в и без того растрепанную шевелюру, всем своим видом демонстрируя замешательство. Но Роббе слишком хорошо знал его и уловки, на которые шел Виктор, пытаясь уйти от четкого ответа.

— Даже не представляю, с чего начать...

— Начни с начала, — посоветовал Роббе, выпуская в потолок колечки дыма. — И расскажи, зачем тебе понадобились дела восьмилетней давности.

Детектив вздохнул, понимая, что отвертеться от доклада — хорошо еще, устного — не удастся. Короткий взмах спичкой, и Виктор тоже закурил.

— Восемь лет назад впервые объявился Македн.

— Со смерти Гардинера прошло уже столько лет? — удивился комиссар. — Продолжай.

— Мы не знали о его ручных быках до последнего месяца. Я подумал, что мы не в курсе, как давно он с ними работает. Вдруг они были у него на побегушках все это время?

— Что ты выяснил?

Виктор прошелся по комнате, указывая на воображаемую линию, разделявшую помещение на две части.

— Слева умершие. Те, что у окна, ни при чем. Дальше идут анархисты: слишком идейные, чтобы попасться на удочку, их тоже не рассматриваем. А вот следующая стопка интереснее... Взгляни-ка.

— Уильям Стоун, ограбление, убит при задержании. Майло Терич, убийство советника по строительству, повесился в комнате для допроса на принесенных адвокатом шнурках... Кто вообще вызвал ему адвоката? Вернер Крампс, шпионаж, застрелен при задержании. Эзекия Смит, вымогательство...

— Шантажировал заместителя губернатора по военным делам, — пояснил Виктор.

— Убит в тюремной камере.

— Кто-то убирал их сразу после обвинения. Стоило полиции найти преступника и доказать его вину, как тот уже ничего не мог сказать. Что также характерно, — Виктор перекатился с мыска на пятку, — их последнее дело всегда было гораздо крупнее, чем все предыдущие, вместе взятые. Тщательно спланировано, кстати, если бы не наводка добросердечного анонима, половина из них осталась бы нераскрытой.

— Полагаю, автора наводки тоже не нашли.

Детектив кивнул.

— Говори, что хочешь, но это его почерк. Подкинутые доказательства, преступления, скрывающие большую игру, тайные сообщества... И еще кое-что: у всех была одна и та же татуировка. Не всем в полиции известны мертвые языки, поэтому она была опознана, как анархистская. Но если взглянуть на фотографии...

Роббе посмотрел на черно-белый снимок: буква "А", написанная в восточной манере, снова лежала на боку.

— Алеф, — опознал он символ. — Смит был убит еще три года назад. Значит, М. придумал это не сегодня...

— И не вчера, — подтвердил Виктор. — Это не сиюминутная афера, он разработал целую систему. У него был план. Как всегда, крайне амбициозный.

Не зря, в конце концов, он сам прозвал себя Македном, великим полководцем, дошедшим от Эллии до Синдистана. Полицейские специалисты многое написали в его психологическом портрете. Но одного у М. было не отнять: пугающе острого ума.

— Что с живыми?

— Тебя интересуют все или те, что сейчас обретаются в Гетценбурге?

— Он не ограничился городом?

— Не в этот раз. Я обнаружил это клеймо даже в Вейде. Причем, что любопытно, там среди них такой смертности нет. Думаю, он убирает здешнюю ячейку. Кроме тех, что проходят по делу, сегодня обнаружили тела еще двоих.

— В таком случае, кто остался?

Виктор подошел к висевшей на стене пробковой доске.

— Интересно, как М. набирал в свои ряды, — заявил он, указывая на красную нить, натянутую между приколотыми фотографиями. — Смит вырос на одной улице со Стоуном. Стоун познакомился на западном фронте с Вернером Крампсом, они служили в одном дивизионе, и Теричем. Терич еще до армии, в Среме, работал с Хевелем... Это как самозарождающаяся игра, в которой первый салит второго, второй третьего... М. не надо было их даже искать. Не удивлюсь, если они настолько верили в свою силу и избранность, что сами приводили ему новых шестерок.

— Но он не мог вешать им эту лапшу на уши самостоятельно, — прокомментировал Роббе. — Быки ненавидят подчиняться другим. Они и слушать бы его не стали, если только он сам не бык. А для этого он слишком умен.

— Тут на сцену выходит Николас Хардли, — Виктор выразительно постучал по верхней фотографии. Изображенный на ней мужчина мало походил на остальных. Щуплый, одетый в модный костюм. Только рога выдавали в нем быка. — Правая рука М. в этой авантюре и единственный оставшийся в живых член шайки, находящийся сейчас в Лемман-Кливе. Умен. Для быка — практически гений. Прекрасный организатор, достаточно силен, чтобы повести других быков за собой: в свое время у него была команда из двадцати с лишним таких же, как он, разбойников.

— Подожди, — вспомнил комиссар. — Северный национальный банк в девяносто седьмом — это случайно не он?

— Он. И его верная команда, отправившаяся без него на гильотину. Блестящая операция, хотя и силовая. Но все же не настолько сложная, как у М. Их вычислили, и, думаю, именно тогда М. обратил на него внимание, — Виктор провел пальцем вдоль одной из натянутых нитей. — Он знал Терича, знал Реттига и Хорбольда, погибших недавно. Мог пригласить Крампса: в свое время тот считался учеником Хорбольда.

— Допустим, это он, — комиссар осторожно потряс трубку над пепельницей. — Можешь доказать связь между ним и М.?

Виктор печально покачал головой.

— Едва ли. Она должна быть, иначе бы М. не зачищал территорию так рьяно. Но я ее пока не знаю.

Сквозь старое стекло в оконной раме послышался звон часов на ратушной башне. Если Виктор не обратил на звук никакого влияния, то его начальник достал из кармана луковицу и украдкой посмотрел на время.

— Что дальше?

— Я жду следующего шага. М. себя проявит. Раньше он наводил полицию на своих сообщников, возможно, выберет этот способ снова. Было бы здорово убить таким выстрелом двух зайцев. Нам, я имею в виду, не ему.

— После случая с Гардинером он тебя сильно не любит, — задумчиво протянул комиссар.

— Меня никто не любит, — беззаботно хмыкнул Виктор. — Что с того?

— Однажды он уже пытался тебя убить. Ты об этом думал?

Подчиненный пожал плечами:

— Конечно. Но ты не можешь снять меня с дела или окружить телохранителями, если ты об этом. И не можешь попросить Конрада за мной присмотреть, — замахал руками Виктор. — Знаю, ты сейчас об этом подумал.

Он был прав. Как бы это Роббе ни нравилось.

— Ты останешься совсем один.

— В этом был план, помнишь?

— План, который вы придумали без меня, — проворчал Роббе и поднялся со стула. — Уже поздно. Отправляйся спать. И еще одно, — он замешкался в дверях. — Если М., как ты думаешь, действительно объявится... Я знаю, ты не захочешь подвергать этой опасности Шона. Возьми с собой кузена. Не иди один.

Виктор, успевший вернуться за свой стол, поднял удивленный взгляд на начальника.

— Роберта? Почему его?

— После смерти того бедняги ты всерьез меня об этом спрашиваешь? — Роббе, знавший, как убивают змеи, едва заметно поежился. — Он может за себя постоять. И за ним...

— Следуют люди Конрада, — закончил фразу Виктор и тут же помрачнел. — Если, конечно, их снова не убьют.

— Ты сам сказал, что у М. не осталось людей в Гетценбурге.

Упрямства Эйзенхарту было не занимать:

— Один еще есть, — возразил он. — И это быков не осталось — другие-то люди, уверен, у него не в дефиците. В крайнем случае снова выйдет на улицу собственной персоной.

— Значит, заодно присмотришь, чтобы конрадовские филеры вернулись домой живыми и невредимыми. Как и твой кузен. Как ты это говоришь, двух зайцев...

— Четырех, — тяжело вздохнул Виктор. — Здесь их как минимум четыре.

ГЛАВА 16

ДОКТОР

Многое может поведать о человеке то, как он начинает свой день. Будь это неспешно прочитанная газета, чашка экваторского кофе или кусок хлеба, завернутый в бумагу, чтобы съесть на бегу, именно утром, вскоре после пробуждения, мы наиболее ярко показываем свои истинные краски.

Для меня утро состояло из покрытого трещинами потолка, вид которого сопровождал часы без сна, стылой комнаты, особенно непослушных после ночи пальцев и дурного настроения.

Раньше все было иначе. Где бы я ни находился, день начинался с острого клинка и барсучьей кисти. После госпиталя и увольнения из армии бритье стало для меня мучением. В плохой день, как сегодня, пальцы не желали сгибаться вокруг рукояти клинка, и раз за разом приходилось поднимать его со дна раковины. В плохой день на щеке проступали порезы, будто я подросток, впервые в жизни стащивший бритву отца. Оставалось только радоваться тому, что после посещения Толлерса в гипсе оказалась правая рука, и без того практически бесполезная. Но все равно ситуация до унижения напоминала первые дни в госпитале, когда я никак не мог приноровиться к своему новому существованию.

И все равно каждое утро я добровольно повторял эту экзекуцию. Я мог отпустить бороду. Пойти к цирюльнику. Но упрямо продолжал, убеждая себя в том, что так мог оценивать, насколько прогрессирует мое состояние. Ложь. Не зная другой жизни, я хватался за останки прошлой.

Стук в дверь заставил меня прерваться. Протерев лезвие, я положил бритву на туалетный столик и пошел открывать Эйзенхарту. Кто еще мог навестить меня вскоре после рассвета?

Я обнаружил его под дверью с вощенным картонным стаканом с кофе и томиком "Реаниматора". Второй стакан — пустой — стоял на подоконнике.

— Надеюсь, вы здесь не для того, чтобы обсуждать литературу. На часах нет еще восьми.

Виктор протянул мне кофе, и я машинально потер не отошедшую после судороги руку.

— Оставьте лучше себе, — пришлось отказаться. — И скажите, что вы хотите.

— Пена, — постучал он по левой щеке. — Вот здесь, возле уха. А насчет литературы, кстати, любопытная тема. Вы заметили, что танатологи всегда изображаются в книгах как полные психи? Так и хочется спросить...

— Что не так с этой профессией или со мной, что я решил ею заняться? Насколько я помню, вы задавали этот вопрос.

Не один раз. После того, как я принял предложение университета, эта тема стала любимой на обедах у леди Эйзенхарт.

— И все же. У всех этих персонажей, насколько безумны они ни были, имелся мотив: стремление вернуть близкого человека, маниакальное служение науке, желание завоевать мир... А в чем ваша цель, доктор?

— В зарплате. Это все вопросы? В таком случае, увидимся завтра у вашей матери.

Я попытался закрыть дверь, но Виктор ловко подставил ботинок.

— Подождите. Хочу вам предложить кое-куда съездить.

— Нет, спасибо.

Ужом он проскользнул внутрь.

— Но почему? Вы еще не дослушали! У меня есть наводка на человека, ответственного за наше с вами приключение в прошлые недели. Составьте мне компанию.

Я вздохнул. На мой вкус, было еще слишком рано, чтобы терпеть Виктора.

— Вы обратились не по адресу. Вам нужно полицейское подкрепление.

— Никакого подкрепления! — горячо возразил он. — Считайте, это тайная операция.

— Настолько тайная, что вы не доверяете даже Шону?

— Он занят, — уклонился от ответа Эйзенхарт. — Ну же, док, соглашайтесь! Это совершенно безопасно. Не заставляйте меня скучать в одиночестве.

— Вы ведь не ожидаете, что я вам поверю? Позовите за компанию кого-нибудь из ваших коллег.

Виктор тяжело вздохнул.

— Ладно. Я надеялся, сумею вас уговорить. Придется ехать одному.

Это уже было манипуляцией... На которую я ожидаемо попался. Ни один идиот не должен ехать по такой наводке один. А с Эйзенхарта сталось бы исполнить угрозу — просто чтобы заставить меня испытать чувство вины.

— Стойте, — велел я. — Давайте сюда ваш кофе.

Эйзенхарт с извиняющимся видом протянул мне стакан — уже полупустой.

— Я займу столик в кафе на углу, пока вы собираетесь, — пообещал он. — И закажу вам новый.

— И заплатите за него.

Вздох, который испустил Эйзенхарт, должен был заставить меня усовеститься и перестать объедать бедного полицейского, но я был несгибаем.

— По утрам с вами безумно сложно договориться, — пожаловался он.

— Так не приходите ко мне настолько рано.

Это было рациональное предложение, но Виктор меня уже не слышал, спускаясь по лестнице и по-мальчишески перепрыгивая через ступеньки. Покачав головой, я отправился собираться.

Когда я спустился в закусочную, Эйзенхарт приканчивал очередную порцию кофе, а на моем месте стояла еще скворчащая яичница с помидорами. Взятка. Но действенная.

— Итак, — спросил я, отламывая половину булки, — что это за "тайная операция"?

— Ничего особенного, — торопливо заверил меня Эйзенхарт — Я вычислил человека, организовавшего нападение на вас, он был объявлен в розыск...

— Николас Хардли, кажется?

Я припомнил новое объявление в городской газете — практически идентичное тому, с которого все началось.

— Ага, — Виктор не удержался и все-таки стащил из корзины с хлебом рогалик. — Вчера вечером нам позвонили и сообщили, где он должен находиться. Осталось только приехать по адресу, задержать его, и дело закрыто.

Как удобно.

— Часто вам так удачно помогают в расследовании?

— О да, — непередаваемым тоном ответил Эйзенхарт. — Что бы мы делали без помощи сознательных горожан, исполняющих свой гражданский долг. Еще кофе, доктор?

Я посмотрел на часы, на которых было три четверти девятого.

— Разве мы не спешим? Не боитесь, что Хардли ускользнет от вас, пока вы сидите тут?

Эйзенхарт подозвал официанта и попросил повторить заказ.

— Человек, назвавший адрес, указал точное время, когда Хардли будет там находиться.

— Кто же это?

— Он не представился.

— Вам это не показалось странным?

— Уверен, у него были на то причины, — так же быстро отбрил Виктор мой следующий вопрос.

— Вы издеваетесь?

— Нет.

Я посмотрел в его бесстыжие голубые глаза, но ничего не добился.

— В таком случае, почему мы отправляемся на встречу, от которой несет как от приманки в капкане?

— Именно потому, что от нее несет, — Эйзенхарт помешал кофе в полученной чашке и отправил туда еще два кристалла сахара. — К капкану тянет не только дичь, на которую он рассчитан. Но и охотника, стремящегося проверить добычу.

Выпив свой кофе, он бросил на стол несколько купюр.

— А вот теперь, — сказал он, сверяясь с часами, — нам действительно пора.

На стоянке возле ратуши было полно газолиновых кэбов, и нам без проблем удалось нанять автомобиль. Машина доставила нас к кварталу доходных домов на проспекте имени генерала Клива, в район еще приличный, но граничащий со старыми улицами. Бульвар, названный в честь человека, завоевавшего для империи остров Норлемман и ставшего первым герцогом новой земли, тянулся стрелой через весь город, от центра до бывшей крепостной стены, где терялся в лабиринте старинных проулков, расчерченных задолго до закона о санитарной безопасности. В этом плане Гетценбург был похож на лоскутное одеяло: новые кварталы соседствовали с остатками древних строений, богачи с бедняками, а выходцы с Королевского острова с краватскими мигрантами.

— Судя по номеру квартиры, его окна должны выходить во внутренний двор.

Эйзенхарт позволил автомобилю остановиться прямо у двери и вышел из машины. Наклонившись к водителю, он попросил подождать нас и ненавязчиво продемонстрировал полицейский жетон. Оставалось только надеяться, что кэбмен после этого не уедет еще быстрее, чем планировал раньше.

Мы поднялись наверх. Эйзенхарт достал из кобуры пистолет и постучал в нужные апартаменты. Никакого ответа. Попробовал ручку — та поддалась.

— Полиция. Поднимите руки за голову и не двигайтесь... — потребовал Виктор, с осторожностью заходя внутрь.

Встретивший нас на кухне человек был не велик для быка, он едва превосходил по росту Эйзенхарта. Но даром обделен не был. Обернувшись на голос, он за секунду оценил ситуацию и бросился напролом.

Виктор даже не успел выстрелить, как встретился с полом, сметенный быком. Мгновением позже моя спина была впечатана в стену. С трудом вернув воздух в легкие и проклиная немереную бычью силу, я поднялся на ноги. Эйзенхарт опередил меня и уже преследовал Хардли. Со стороны лестницы послышались выстрелы. Я успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как пролетом ниже бык решил укоротить себе путь и покинуть дом через окно — третьего этажа! Его дар это позволял. Нам с Эйзенхартом оставалось только смотреть, как он приземляется на кучу осколков в переулке.

— Да пошло оно все, — тяжело выдохнул Виктор. На лице его появилось знакомое мне упрямое выражение, и, прежде чем я успел среагировать, он последовал за быком.

В моей голове промелькнуло видение разбитого тела и картина, как я объясняю безутешной леди Эйзенхарт обстоятельства смерти ее сына, но, когда я посмотрел вниз, увидел Виктора, приземлившегося на козырьке над черным входом. Перекатившись к его краю, Эйзенхарт с громким охом рухнул на землю, но тут же встал и, припадая на левую ногу, погнался за быком.

Я выругался и поспешил вниз по лестнице, надеясь, что успею к выходу раньше, чем они обогнут дом, и что по дороге Хардли не придет в голову свернуть в один из переулков старых кварталов, где я их никогда не найду.

Хардли действительно выбрал путь к бульвару, но на этом мое везение кончилось. Мы опоздали. Появившийся из боковой улицы Эйзенхарт увидел меня склонившимся над телом шофера. Машина с диким скрежетом стартовала с места еще до моего появления.

— Жив, — проинформировал я Виктора. — Без сознания.

Под затылком водителя расплылось кровавое пятно. Оставалось молить духов, чтобы все ограничилось сотрясением.

— Ушел, — скорее прошептал Эйзенхарт. Переведя дух, он достал полицейский свисток.

— А вот они — нет. Не тратьте зря силы.

Два тела в штатском оказались для меня неожиданностью: я полагал, что к Хардли мы отправляемся одни. Я ошибался.

Похоже, они вышли из укрытия, услышав выстрелы. Им повезло меньше, чем шоферу: от того Хардли просто отмахнулся. Я подвинулся, давая Эйзенхарту увидеть тело, лежавшее рядом с бесчувственным кэбменом. Молодому коту свернули шею. Его напарник лежал чуть поодаль, и это зрелище было уже не столь мирным. Его голова была почти отделена от туловища, между рваными краями артерий и мышц белел переломленный позвоночник.

— Ублюдок, — выругался Эйзенхарт, подойдя ближе.

Он все же воспользовался свистком. Зачем, я понял только, когда от соседнего дома приковылял опасливо косящий в сторону дворник.

— Вызовите врача, и поскорее, — приказал ему Эйзенхарт. — И полицию. Скажите, чтобы к вам направили комиссара Конрада. Передайте ему...

— Разве мы не собираемся дождаться приезда полиции? — перебил я его.

На лице Эйзенхарта появилась отчаянная улыбка.

— Мы, доктор, собираемся ловить машину.

ГЛАВА 17

ДОКТОР

Чистое безумие. Проспект был пуст — но Эйзенхарт отказывался отступать. На мгновение мне показалось, что нам улыбнулась удача, но нет: в паре кварталов от нас процокала лошадь, запряженная в телегу с сеном. Машина, на которой удалялся от нас Хардли, была не больше точки, когда из переулка вырулил автомобиль. Звук полицейского свистка едва не оглушил меня.

— Садитесь! Или вы передумали? — я притормозил, заметив, как Эйзенхарт не спешит залезать внутрь.

Причина стала ясна, когда я разглядел водителя. Даже раньше: когда почувствовал аромат растертой между пальцами полыни, пропитавший салон.

— Следуйте за той машиной, — хмуро велел Эйзенхарт, все же занявший переднее сиденье. — Вы вообще умеете водить?

— Глупый вопрос, — хмыкнула леди Гринберг, разгоняя автомобиль. Обернувшись ко мне на мгновение, она улыбнулась. — Как здорово видеть вас, доктор! Как ваши дела?

— Удивлен, что вы меня помните, — признался я.

— Первое обвинение в убийстве не забывается, знаете ли. Как ваша работа? Все еще вкладываете деньги в акции Южно-роденийских железных дорог?

Об этой странице биографии я бы предпочел забыть.

— Что насчет вас? Вижу, вы научились управлять автомобилем. Необычное хобби для леди.

Автомобили, хотя и набирали популярность, пока оставались диковинами. К тому же, покупатели ожидали, что их будут возить специально обученные люди. Мало кто хотел разбираться в них сам.

— Недавнее увлечение, — беззаботно прощебетала леди.

Мы с Виктором невольно переглянулись. Насколько недавнее?

— Как долго вы за рулем? — не удержался от вопроса Эйзенхарт.

— В машинах или в неделях? — не давая нам выбрать, она сама ответила на вопрос. — Четыре.

— Недели, я надеюсь?

— И машины тоже, — леди надавила на педаль газа сильнее. Расстояние между нами и Николасом Хардли стремительно сокращалось.

— В чем же причина их столь частой замены? — осторожно поинтересовался я.

— Слишком низко летали.

С пассажирского сиденья донесся ядовитый смешок.

— Возможно, потому что они для этого не предназначены?

Автомобиль резко остановился. Чтобы не повалиться вперед, я схватился здоровой рукой за спинку переднего кресла.

— Можете выйти, — предложила леди Эвелин, доставая портсигар. — Если вас не устраивает мой стиль вождения или что-то еще...

Эйзенхарт уставился на нее во все глаза.

— Вы с ума сошли?! Вы хоть представляете, что творите?

— Нет, — равнодушно бросила леди, закуривая сигарету. — Возможно, потому что вы забыли сообщить мне, в чем дело? Как в прошлый раз, когда пообещали рассказать, но я узнала обо всем из газет.

— Я был не прав, — скрепя сердце признал Эйзенхарт, как мне показалось, чтобы отвязаться. — Вы это хотите услышать? Мне плевать, как вы водите, плевать, если мы разобьемся. Теперь вы можете завести вашу проклятую машину?

— Нет.

— Что еще вы от меня хотите?!

— Извинений. Нормальных. И обещания, что это больше не повторится. Не люблю, когда меня используют вслепую.

Ровно ту же фразу я сказал Виктору, когда он впервые попросил меня о помощи...

— Леди, — выплюнул Эйзенхарт, — если из-за вас я упущу...

— Не упустите, — перебила его леди Эвелин. Ее руки любовно погладили обтянутый кожей руль, — Это "Луиза Н6". Развивает скорость до девяноста четырех километров в час за двадцать секунд. Она догонит вашего преступника за считанные мгновения. Если вы дадите слово, что, когда все закончится, придете ко мне и поведаете то, что должны были рассказать еще тогда.

— Клянусь.

Когда автомобиль тронулся с места, стало ясно, что раньше мы видели далеко не всю его мощность. Проспект за окном слился в одно размытое пятно, а я покрепче ухватился за подлокотник.

"Луиза" действительно была способна догнать автомобиль Хардли. Стремясь избавиться от преследователей, тот нырнул в один из прилегавших к проспекту переулков.

Это было умно. На прямой дороге у Хардли не было ни одного шанса, однако здесь, в старых кварталах, где узкие улочки проложили задолго до появления автомобилей, леди Гринберг была вынуждена сбавить скорость.

— Не переживайте, доктор, — утешила меня леди Гринберг, лихо вписываясь в очередной поворот. — Возможно, за рулем я не так долго, но километров накрутила достаточно. Это так... невыносимо. Сидеть все время взаперти из-за траура. Я не могу еще появляться на людях, поэтому часто беру машину и выезжаю на целый день.

Я обратил внимание на тоску в ее голосе. И на то, что за исключением набивного гардарикского платка в ее внешности не осталось ярких пятен. Даже канареечные перья в волосах были спрятаны под шапочку черного ханского меха. Действительно, барон Фрейбург умер менее полугода назад. По обычаям эти месяцы леди Эвелин должна была провести, не выходя из дома и не принимая посетителей. Зная, что ее и покойного барона Фрейбурга не связывали никакие отношения кроме деловых, я не подумал, что леди Эвелин будет соблюдать декорум. Оставалось только посочувствовать ей: при знакомстве леди Эвелин показалась мне деятельной натурой. Подобное заточение должно было переноситься ей тяжело.

— Раз мы заговорили о трауре... Вы не получили наследство? — подал голос Эйзенхарт, не отрывавший взгляда от преследуемой машины.

— Ах да, — недовольно покосилась на него леди. — Когда спустя несколько недель тишины газеты разразились статьями об убийстве Ульриха ревнивой любовницей, я очень удивилась. Но представьте себе мое изумление, когда со мной связался поверенный Ульриха и объявил меня единственной наследницей. Не ваша работа, детектив? В любом случае, я отказалась.

— Моя, — легко признался он. — Я подумал, общественности необязательно знать всю правду. Но отказаться от права наследования? Почему? Разве вам не нужны были деньги, чтобы уехать в колонии? Вы не получили наследства вашей бабушки, но дохода с продажи замка Фрейбурга должно было хватить.

— Я передумала. Нашла кое-что, ради чего стоит здесь остаться.

Мы не успели узнать, что именно. Лобовое стекло неожиданно звякнуло и пошло трещинами вокруг небольшой дырочки прямо посередине.

— Кажется, в нас стреляют.

— А ведь я был уверен, что после четырех пуль в плечо двигать правой рукой он не сможет, — пробормотал Эйзенхарт. — Ошибся.

Второй выстрел заставил его отнестись к опасности серьезнее.

— Пригнитесь! — крикнул он леди Эвелин.

— Еще чего! Если вы не заметили, мне нужно видеть, куда ехать, иначе мы разобьемся.

Машина опасно вильнула. Только эта случайность позволила нам избежать третьей пули.

Тонкие пальцы напряженно сжали руль, однако, насколько я мог судить по ее мимике, леди была скорее рассержена, чем напугана.

Мне вспомнилось, насколько хладнокровной, даже отрешенной, она выглядела, когда пришла в полицейское управление после покушения. Тогда меня восхитило ее самообладание. В данной ситуации оно стало отдавать чем-то неестественным. Другая женщина на ее месте давно бы билась в истерике...

— Сколько еще у него выстрелов? — вместо этого практично поинтересовалась она у Эйзенхарта.

— Девять. У него два военных "Кригера" на шесть патронов каждый.

— Будем надеяться, что он не попадет в бензобак.

Словно услышав ее, следующий выстрел Хардли направил ниже. Как и два последовавших за ним.

— Шины, — возмутилась леди Эвелин. — Он стреляет по шинам!..

Мы и сами это поняли, когда после громкого хлопка машина просела на один бок, и все завертелось. Теряя управление, леди Гринберг ударила по тормозам, но было слишком поздно. Последним, что я запомнил, прежде чем закрыл глаза, была кирпичная кладка стены впереди.

ГЛАВА 18

ДОКТОР

Столкновения не произошло. Машину ощутимо тряхнуло при торможении, но, когда я открыл глаза, стена стояла на том же месте, а я все еще был жив. Автомобиль остановился меньше, чем в десяти сантиметрах от кирпичной кладки — везение, достойное вмешательства Вирд. Леди Эвелин, поправив съехавшую набок шапочку, легко выскользнула со своего сиденья и присела на корточки у простреленного колеса.

— Что там? — поинтересовался Эйзенхарт, выходя вслед за ней. — Починить можно?

Леди Эвелин что-то пробормотала на иньском наречии. Нечто нецензурное, если я правильно расслышал.

— Шина в лохмотья и трещина в ободе, — повторила она громче, поднимаясь на ноги и выбрасывая испачканные во время осмотра перчатки прямо на землю. — Тут и вулканическая мастерская не спасет. Которой я, кстати, не вижу. Смиритесь, детектив. Ваша погоня окончена.

Тот смерил ее внимательным взглядом.

— Нет, — возразил он. — Должно быть что-то еще. Не зря же из всех машин города мне попалась ваша. Должно быть...

Логика в его словах улавливалась с трудом. Ее и не было: только нежелание признавать очевидное. Взъерошив волосы, Эйзенхарт быстрым шагом дошел до угла. Повернул обратно. Зашел на второй круг.

— В самом деле, детектив? "Должно быть"?! Это все ваши аргументы? Может, в таком случае спросите, нет ли у них автомобиля? — крикнула ему вдогонку девушка. — Вам ведь должно повезти.

Под ними леди Эвелин подразумевала приближавшихся к нам молодых мужчин, заметно взволнованных и явно собиравшихся на улицу в спешке. Один из них, добродушного вида парень с взъерошенными волосами и удивленным взглядом янтарных совиных глаз, выбежал лишь в рубашке и на ходу натягивал пальто.

— Вы в порядке? Мы видели аварию в окно...

— Все хорошо, — отмахнулся Эйзенхарт, возвращаясь к нам. — Леди очень вовремя удалось затормозить.

— Леди Эвелин? — молодой филин удивленно моргнул и склонился перед ней в легком поклоне.

Отвлекшаяся от перепалки с Эйзенхартом, леди Эвелин недоуменно нахмурилась.

— Мы ведь знакомы?

Предположение казалось настолько же абсурдным, насколько был нелеп облик филина. Если безупречное произношение и знакомство с леди Гринберг могло навести на мысли о положении в обществе, то его наряд вынуждал отбросить эту теорию. Ни один приличный человек (Кроме Эйзенхарта, чьи вещи хоть и были слишком дорогими для детектива полиции, быстро приходили в негодность после поисков расчлененного трупа на городской свалке, прыжков из окон доходных домов и трехдневных "мозговых штурмов" в кабинете.) не позволил бы себе появиться на людях в пальто полувекового возраста с наполовину оторванным карманом и пятнами масла на груди.

— У вас случайно нет машины на ходу? — совершенно серьезно поинтересовался Эйзенхарт, пришедший к тем же выводам что и я.

— Нет.

— Oui, — одновременно ответил спутник филина, худощавый джентльмен, до сих пор хранивший молчание.

Между ними завязался оживленный спор на арнуальском. Ухо выхватывало отдельные слова: "experience", "charge", "puissance"...

— Полиция, — Эйзенхарт перебил спорщиков и достал жетон. — Вынужден реквизировать ваш автомобиль. Если вы не против, — подумав, добавил он, обращаясь к филину.

Тот махнул рукой.

— Пойдемте.

По ту сторону кирпичной стены, столкновения с которой мы только чудом сумели избежать, оказался бывший каретный двор.

— Мы только переехали, даже не успели открыться, — пояснил филин, заметив, как все обратили внимание на лежавшую при входе вывеску "Электромастерская. Э. Дюбаль и партнер". — Леди Гринберг, господа, это мой напарник, Эжен Дюбаль...

— Тот самый Эжен Дюбаль? Я ваша горячая поклонница!

Я обернулся. На кумира девичьих грез арнуалец походил мало, но восторг, прозвучавший в голосе леди Эвелин, заставил меня задуматься, не видел ли я его прежде на сцене.

— Enchante, — месье Дюбаль, явно польщенный таким вниманием, церемонно поклонился. — Если, конечно, вы ни с кем меня не спутали.

— Никогда! Но что вы делаете в Гетценбурге? Самый молодой член Арнуальской академии наук мог бы...

— Бывший член, мадемуазель. Это долгая история...

— И не та, которую следует рассказывать леди, — вмешался филин.

Леди Эвелин рассмеялась.

— Вы пытаетесь меня отпугнуть или заинтриговать?

Мастерская выглядела так, словно была не новой, а функционировала еще с эпохи императрицы Клементины — и все это время без уборки. Пробираться между завалами инструментов и запчастей приходилось с великой осторожностью. Зато стало понятно плачевное состояние одежды забывшего представиться партнера. Я и сам неловко зацепился за какую-то деталь, оставившую на рукаве липкий темный след.

— Зачем вам машина? — спросил я Эйзенхарта. — Хардли все равно не нагнать.

— Вы знаете, где мы, доктор?

Я понятия не имел.

— Мы у восточных ворот. А за ними живет человек, который точно знает, куда отправился Хардли. Я же говорил, что должно быть что-то еще.

— Ваш загадочный информатор?

Эйзенхарт усмехнулся:

— Нет. Поверьте, когда мы приедем, она сразу перестанет быть для вас загадкой. Хотя, — честно добавил он, — менее таинственной не будет никогда.

Через анфиладу бывших конторских помещений мы прошли на задний двор, где нашему взору предстало нечто. Стоявший под открытым небом автомобиль напоминал первые самоходы, лишенные отделки и поражающие сложностью выставленного напоказ каркаса.

— Я говорил, что это экспериментальный образец, — попытался оправдаться филин.

— Ага... — у Эйзенхарта, как у всех нас, перехватило дыхание от увиденного. — Ничего, мы просто обожаем эксперименты. Оно точно ездит?

— Oui, — арнуалец, помогавший леди Эвелин забраться на заднюю скамью, оскорбился до глубины души. — И отлично.

Я не знал, почему, но Эйзенхарт, отказывавшийся сперва садиться к ней в машину, попросил леди сопровождать нас в дальнейшей поездке. Она только этого и ждала: у нее единственной глаза при виде этого чудовища загорелись не ужасом и отвращением, а восторгом.

— Ладно, — Эйзенхарт предпочел не спорить и уселся впереди. — Доктор, вы с нами?

Я с сомнением посмотрел на латунные цилиндры и трубки, высовывавшиеся из-под передних сидений. Почему-то идея прокатиться на этом образце не вызывала у меня энтузиазма.

— Разумеется.

ГЛАВА 19

ЭЙЗЕНХАРТ

Месье Дюбаль не обманул — автомобиль ездил отлично. Даже слишком, на вкус Виктора. В ушах свистело, глаза слезились от ветра, и он понял, что имела в виду Эвелин, когда говорила, что они слишком низко летали. Но если с ее лица всю дорогу не сходило мечтательное выражение, то Виктор вцепился в скамью и надеялся, что на следующем повороте его не вынесет из машины.

Первым, что они увидели на подходе к вороньему табору, были пестрые ленты, удивительными цветами распустившиеся на черных ветвях боярышника. Старый оберег от зла, превратившийся в символ несчастий. Потом машина, повинуясь его приказам, свернула с дороги на размытую прошлой осенью колею. За изломанными силуэтами деревьев показались шатры, яркие, как завязанные на кустарнике узлы.

Не доезжая до разбитого на лугу лагеря, Виктор велел остановить автомобиль. Стоило заглушить мотор, как на капот приземлился ворон, хитро косящий черным глазом. От неожиданности сидевший рядом с Виктором филин вздрогнул.

Никто не любил воронов. Возможно даже, их терпели еще меньше, чем бездушников. Ворона не понимали: в то время как другие духи выбирали, кого одарить своим благословением, по склонности и таланту, Ворон смотрел на судьбы. Всех его подопечных объединяло одно — их глазами он видел самые значимые события в истории человечества, будь это извержение Кампанийского вулкана или революция в Арнуале, первая железнодорожная катастрофа или цунами у берегов Синдистана. Одного этого было бы достаточно, чтобы люди невзлюбили воронов, считая их предвестниками беды. Но Ворон еще дарил родившимся под его звездой неслыханную удачу. Взять, к примеру, недавнюю статистику: при крушении "Манифика" единственным выжившим из ста восемьдесят пяти членов экипажа и трех тысяч пассажиров оказался молодой ворон-аппенинец, зайцем пробравшийся в машинный отсек. Ради возможности взглянуть на мир их глазами, Ворон даровал своим подопечным долгую, хотя и вряд ли счастливую жизнь.

Потому воронов ненавидели: они приходили и приводили за собой несчастье, а сами оставались невредимыми. Неудивительно, что их винили за следовавшую за ними по пятам смерть.

Первое сожжение ворона датировалось тринадцатым веком. Тогда толпа в маленькой горной деревушке решила, что болезнь уйдет, если не станет человека, который ее привел. То, что эпидемия началась до прихода чужака, уже не играло роли. Остальной мир подхватил: если убить ворона до того, как он нашлет несчастье, все обойдется. Их называли живой смертью, похитителями удачи, бедой во плоти. Их сжигали, колесовали, отправляли на гильотину. Не за преступления. Только за то, что им не повезло родиться.

Гонения на воронов продолжались шестьсот лет. Немногие выжившие последовали примеру бродяг-йенишей и сбивались в таборы, готовые подняться в любой момент. Предыдущий император запретил преследовать воронов и восстановил их во многих гражданских правах, но это мало что изменило. Вороны все так же предпочитали жить обособленно. Лишь немногие возвращались в общество, тем более открыто. А остальные люди все так же ненавидели их и, лишенные законной возможности для самообороны, боялись.

— Зачем вы меня сюда привезли? — спросила его Эвелин, перегнувшись через сиденье.

В ее голосе впервые прозвучал страх. Но из присутствующих только Виктор понимал, почему он звучал.

— В таборе живет человек, которому известно, где сейчас искать Хардли, — откликнулся он. — Аматео! Я знаю, что ты рядом!

Большинство людей представляло воронов в образе синти, хотя схожего между двумя племенами было мало: лишь кочевой образ жизни и иррациональная ненависть, которую испытывали к ним остальные. Глупость. Вороны не спешили развеять этот предрассудок, но Виктор знал их секрет. Они были серы. Шутка природы, позволявшая им скрываться от подозрений. Серое оперение встречалось среди ястребов, цапель и сов. Серым цветом глаз обладали выходцы Королевского острова, расселившиеся по империи. Вороны легко могли затеряться в толпе — никто ведь не ожидает, что вестник беды будет выглядеть как Джо-торговец, приезжающий в город на ярмарку. Нет, конокрады-синти, с их таинственными обычаями и странным языком, одетые в вызывающе яркие тряпки, подходили на роль таинственного противника гораздо лучше. И вороны в таборах этот миф старательно поддерживали.

Как и мужчина, вышедший из-за деревьев. Высокий и стройный, гибкий как ивовый прут, он обладал плавными, словно перетекающими движениями. Однако это была мягкость не танцора, а человека, с одинаковой легкостью способного как обчистить карманы, так и перерезать горло. Длинные волосы были небрежно стянуты на затылке кожаным шнурком, нитки керамических бус лежали поверх залатанной цветастой рубашки и старого армейского пальто со споротыми знаками отличия. Но, несмотря на облик, он не был синти: у тех не встречалось русых волос и светлых глаз с тяжелым вороньим взглядом, заставлявшим задуматься, кто на самом деле смотрел на тебя.

— Привет, бездушник, — поздоровался он с Виктором. Только от него это не звучало оскорблением. — Чума, канарейка и мастер Томас... Ты специально подобрал такую странную компанию?

— Они сами, — отмахнулся Виктор. — Мне нужна помощь. Я хочу увидеться с дочерью Ворона.

— Она вас ждет.

Роберт поспешил слезть со скамьи, но Тео его остановил.

— Только двое, — предупредил он. — Бездушник и... Леди Эвелин.

Та вскинула голову:

— Откуда вы знаете мое имя?

Ворон весело ей подмигнул.

— Мы всегда знаем больше, чем следовало бы.

Виктор вздохнул.

— Леди, прошу вас. Мне нужно, чтобы вы пошли со мной, — произнес он как можно искреннее.

— Зачем? — Эвелин не спешила брать предложенную руку.

Он мог сказать. Но не при остальных. Роберт, вечный рыцарь в сияющих доспехах, решил ее поддержать:

— В самом деле, Эйзенхарт, зачем? Если вам опять нужна компания, я могу пойти вместо нее.

— Боюсь, что не получится, док. Вы слышали: дочь Ворона хочет видеть именно леди. Леди Эвелин, — вновь обратился к ней детектив. — Прошу. Доверьтесь мне.

Он уже уверился, что она откажет, когда она вложила пальцы в его ладонь. И последовала за ним.

Вороний табор представлял собой странное для обычного человека зрелище: яркие краски полотнищ не могли скрыть старость и нищету, также, как и бедняцкая одежда, сушившаяся на веревках между шатрами. По глинистой почве, несмотря на сезон, бегали босые дети. То тут, то там перед очагами, сделанными из железных бочек, сидели старики, гревшие озябшие пальцы перед огнем. Черноволосая женщина несла от реки корзину с мокрым бельем. Две другие стояли над котлами, из которых доносился запах каши. И в то же время у одного из шатров стоял новенький автомобиль. Двое братьев перевязывали прямо на уличной скамье пачки купюр. Вышедшая из шатра девушка запахнула шубку, перепрыгивая через лужу. Виктор гадал, что видит шедшая рядом с ним Эвелин. Грязь? Разруху? Или, как он, свободу? От условностей, от приличий. От масок.

— С тех пор, как Генри Четвертый запретил сжигать воронов, большинство мужчин отправились на заработки в города. Здесь остались в основном женщины, дети и старики. Те, кого нужно защищать, кому в городах может стать небезопасно, — решил он рассказать ей, заметив, как она оглядывается по сторонам. — Поэтому у воронов в таборе матриархат: женщина с самым сильным даром выбирается дочерью Карла-Ворона и матерью табора...

— Мы пришли, — перебил его Аматео. — Очень вовремя. Потому что, если разболтаешь еще пару секретов, мне придется тебя убить.

— Почему? — удивился Виктор фальшивой угрозе. — Я не рассказывал ничего такого.

— Она не наша.

— Я тоже.

— Ты — исключение, бездушник, — отрезал ворон. — Ты пришел к нам.

Он откинул полог. Под куполом царил полумрак, рассеиваемый только расставленными по углам свечами. Земля была прикрыта коврами, кроме них и многочисленных сундуков с вещами в шатре стояло старинное бюро, за которым сидела женщина со статью вдовствующей императрицы. Пропустив их внутрь, Тео молчаливым стражем встал у входа в шатер.

— Виктор, — старуха подняла глаза от бумаг. — Мальчик мой, что привело тебя сюда?

Поклонившись, он поцеловал протянутую ему руку.

— Вы сами знаете, миссис Сара.

— Знаю. И знаю, где тот, кого ты ищешь, — вздохнула она, обращаясь к Эвелин. — Дай мне свою ладонь, канарейка.

— Зачем? — недоверчиво спросила та. — Собираетесь мне погадать? Я, знаете ли, не верю в хиромантию.

— К чему гадать, если твоя судьба тебе известна? — усмехнулась старуха. — Ладонь.

— Прошу вас, — снова попросил Виктор.

Возможно, это было не слишком красиво. И он опять нарушил обещание не использовать вслепую. Впрочем, Виктор никогда не собирался его выполнять.

После того, как Эвелин протянула свою руку дочери Ворона, все произошло слишком быстро. Блеснул нож, возникший из складок старого траурного платья. Кровь из запястья дочери Ворона пролилась на раскрытую ладонь... И тотчас впиталась, расползаясь черными змеями под кожей.

Вскрикнув, Эвелин отдернула руку и прижала к груди. Чужая кровь то обволакивала кисть темной перчаткой, то собиралась клубком в центре ладони.

— Моей магии хватит на два часа, бездушник, — привычно предупредила дочь Ворона, перевязывая запястье платком.

Виктор снова поклонился.

— Тогда мне следует поспешить. Спасибо за помощь, миссис Сара.

— Не торопись так, мальчик. Ты ничего не забыл? — по ее знаку Аматео перегородил выход. — Тео, собери с них плату.

— Сколько? — равнодушно поинтересовался ворон.

— Медяк с медяка, серебряный с леди.

— Почему же? — не выдержала Эвелин. Испуг прошел, уступив место возмущению, и ей было все равно, на кого его направить. На Виктора, настоящего виновника ее злоключений, или на воронов. — С него медяк, а с меня целый шиллинг? Если только потому, что я одета дороже, то это дешевый ярмарочный трюк и...

— Оставьте, — остановил ее Виктор. — Я заплачу.

— Нет. Она должна заплатить сама, — приказала старуха. — И не выдумывай себе причин, девочка. Ты платишь больше, чем он, потому что узнала сегодня больше.

Не выдержав ее взгляда, Эвелин громко фыркнула и, бросив на столешницу монету, покинула шатер.

— Раз вы можете спорить о деньгах, значит, вы в порядке? — догнал ее спустя пару мгновений Виктор.

— Что это? — Эвелин закатала рукав пальто и продемонстрировала ему метку, десятком нитей расплывшейся по запястью.

Виктор взял ее ладонь и провел пальцем вдоль одной из линий.

— Ворон дает всем своим подопечным дар, который их лучше всего защитит. Дар нынешней дочери Ворона в том, чтобы видеть, где находятся другие люди. Это, — он отпустил ее руку, — всего лишь компас, который покажет нам, где искать Хардли, как показала бы сама миссис Сара. Не забивайте себе голову, через пару часов он растает, как утренний туман.

— Она назвала это магией, — медленно повторила она. — Но магии не существует.

Виктор пожал плечами.

— Как по мне, в этом не больше магии, чем в ваших дарах и инклинациях.

— Но это совсем другое! — возразила Эвелин. — Дар — это личное. Его нельзя передать, даже на время. Все это знают.

— Возможно, все кроме Ворона. Или он любит нарушать правила, — усмехнулся Виктор. — В любом случае, вам не о чем беспокоиться. Ворон дает миссис Саре видеть, потому что он у нее в крови. А пока ее кровь разбавляет чужую, он может дать такую возможность другим, пусть всего на пару часов. Я в этом плохо разбираюсь, но можете как-нибудь спросить миссис Сару, если захотите.

— Нет, — произнесла Эвелин. — Не думаю, что захочу.

Эйзенхарт вновь пожал плечами.

— Ваше дело. А теперь скажите, в каком направлении нам искать Хардли?

— Юго-запад, — не задумываясь, ответила девушка. Ее лицо приняло удивленное выражение. — Где-то в пятнадцати километрах отсюда.

ГЛАВА 20

ЭЙЗЕНХАРТ

— Мне нужна карта.

Никто его не услышал. Механическое чудище обступили детишки, которым филин что-то увлеченно показывал. Только когда Тео свистнул, ребятня кинулась к нему, отлипая от автомобиля.

— Карта! — повторил Виктор. — Томас, у вас нет?

— Нет. Зачем вам? — механик смущённо взъерошил волосы и округлил глаза. — Леди Эвелин, что с вашей рукой?

Только этого не хватало. Само собой, стоило упомянуть Эвелин, как Роберт не остался в стороне. Схватил ее за руку, обнажил запястье. Взгляд змеиных глаз за синими стеклами очков не предвещал Виктору ничего хорошего.

— Объяснитесь, — потребовал он. — Что это такое?

— Ничего, на чем следовало бы заострять внимание.

— Эйзенхарт, — в голосе кузена послышался металл.

Виктор горестно вздохнул.

— Указатель. Компас, если хотите. Какая разница! Главное, что мы можем найти Хардли, если не будем терять время.

— Эйзенхарт, если вы...

— Она в безопасности! Ей ничего не угрожает! Ваше стремление ее защитить, конечно, выглядит очень мило, но оно совершенно не ко времени!

— Я в порядке, — подтвердила Эвелин, ставя точку в споре.

Выдернув руку, она достала из сумочки портсигар. В ту же секунду Роберт протянул ей спички. На мгновение Виктору стало любопытно: было это воспитание, или кузен успел запасть на бывшую подозреваемую?

— Вы хорошо знаете эту местность? — обратился он к успокоившемуся механику. — Что находится к северо-западу отсюда?

— Частные земли. По ту сторону от дороги начинается лес барона Мерца, затем...

— По ним можно проехать?

— До определенной степени, — осторожно ответил филин. — Куда именно вам нужно попасть?

— Еще не знаю. Садитесь за штурвал, Томас. Доктор, вам придется пересесть вперед. Леди Эвелин, прошу, — он галантно предложил руку, которую она проигнорировала.

Они плутали не меньше часа — дар миссис Сары показывал направление, но, к сожалению, не маршрут. Поиски дороги привели их к неровной лесной колее. Та закончилась вырубленной площадкой, где уже стоял черный автомобиль. Выскочив из машины, Виктор бросился к ней, но вернулся с пустыми руками.

— Ничего, — коротко сообщил он. — И никого. Леди Эвелин, вы еще можете сказать, где он находится?

Она кивнула.

— Нам нужно в лес, — чужая кровь снова обволокла ее ладонь.

В этом Виктор не сомневался. Достав из кобуры пистолет, он проверил патроны.

— Придется пробираться пешком. Нет, доктор, — отказал он, прежде чем кто-то успел вставить хоть слово. — Вы со мной не пойдёте. И вы тоже, Томас.

— Вы точно не хотите вызвать подкрепление? — только спросил кузен.

Детектив покачал головой.

— Не успею. Чары уже слабеют.

Метка на ладони Эвелин действительно выглядела бледнее. А упускать шанс взять Хардли живым Виктор не собирался. Как и шанс наконец встретиться с М. Не зря ведь бык стремился именно сюда.

— Леди Эвелин, если бы у меня был выбор, я не стал бы впутывать вас в это дело, но...

— Чепуха, — отрезала она. — Думаете, я вам поверю, детектив? Делайте, что должны, и не тратьте зря воздух, — она первой перешагнула через поваленную ветром сосну и ступила под деревья. — Вы идете или нет?

Виктор посмотрел ей вслед и повернулся к кузену

— Если мы не вернемся через час, возвращайтесь в Гетценбург, — тихо велел он. — Найдите мистера Конрада и скажите ему, что мы в землях барона Мерца.

Впрочем, у него было плохое предчувствие, что они вернутся быстрее.

В лесу следы Хардли было проще найти. Отпечаток ботинка на нерастаявшем снегу, недавно сломанные ветки — с такими "хлебными крошками" он мог последовать за быком и без помощи Ворона. Эйзенхарт оглянулся на Эвелин, быстро сдавшую свои позиции и шедшую теперь в арьергарде, — ботинки на тонком каблуке едва ли подходили для прогулки по лесу.

— Если бы я знала, куда вы меня привезете, надела бы что-то более практичное, — скорчила она гримаску и честно предупредила: — Я все еще зла на вас.

— Понимаю, — откликнулся Виктор. Без особых, впрочем, сожалений. — Нам еще далеко?

Вопрос заставил ее остановиться.

— Не знаю, — растерянно сказала девушка. — Я перестала чувствовать направление.

Темное пятно, хотя побледнело, все еще было видно. Теперь оно свернулось в клубок в центре ладони.

— Думаете, что-то случилось?

— Или мы пришли, — Виктор отодвинул в сторону еловые ветви. — Смотрите.

Впереди, на берегу озера, виднелся каменный особняк с угловой башней и флюгером.

— Полагаю, охотничий домик лорда Мерца, — он испытующе взглянул на Эвелин.

— Он там, — у нее перехватило дыхание. — Я это чувствую. Что теперь, детектив?

— Теперь вы пойдете обратно. Вы ведь сможете найти дорогу? — Эвелин посмотрела на него с таким возмущением, что на секунду ему стало стыдно. — Напомните доктору: если я не вернусь через час, возвращайтесь в город без меня.

— Вы действительно собираетесь пойти внутрь один? К человеку, который вас уже пытался сегодня убить?

— Думаю, я рискну, — легкомысленно подтвердил Эйзенхарт. — Вдруг повезет еще раз? Аматео говорит, Ворон любит меня.

— Я заметила, — хмыкнула девушка. — Вы ведь не серьезно? Это весь ваш план? Должно же быть что-то кроме вашей веры в собственную неуязвимость.

Виктор задумался.

— Поцелуй на удачу? — предложил он. — Чтобы наверняка.

— Вы кретин, если полагаетесь на удачу, — с чувством произнесла Эвелин.

А затем привстала на цыпочки и поцеловала его. Не просто коснулась губами щеки. Ухватившись за лацкан его пальто, притянула Виктора к себе. Это было... Многообещающе. И неожиданно.

— Вообще-то я пошутил, — после признался он смущенно.

— Я знаю, — невозмутимо откликнулась Эвелин, доставая из сумочки зеркальце. — Но вы не в том положении, чтобы шутить с Фортуной, детектив.

Проверив помаду, она снова посмотрела на него.

— Полчаса, детектив. Если вы не вернетесь через полчаса, я сама отправлюсь вам за подмогой.

Она могла. Виктор улыбнулся.

— Надеюсь, в этом не будет нужды.

Конец ознакомительного отрывка