| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Наваленный, как сельди в бочки бомонд, под унылую мастурбацию мозга, как Лютнев в последствии отозвался в своей статье о вокальных способностях "Аэтоещекто", с аристократичной ленцой уничтожал, фуршетную пайку и лишь один Эдик искренне отдался процессу, вызывая презрительные взгляды поношенного героя боевиков.
Живот уже не помещался в модных брюках, но журналист честно отрабатывал свой визит, стараясь втиснуть в себя, как минимум слона, когда силы были совсем на пределе, опытный Лютнев, спокойно расстегнул ремень и протолкнул застрявший кусок ряженой под индейку курицы, двумя бокалами вина. Протяжно рыгнув, чем вызвал еще один недовольный взгляд приглашенного гостя, журналист захотел общения и не просто общения, желательно интеллектуального, что бы собеседник понимал с какой грандиозной фигурой судьба его свела. Взгляд пал на стоящего ближе всех посыпанного нафталином времени, героя, который, пребывая в полном забвении, меланхолично ковырял вилкой в салате. Находясь в миноре, звезда двух сериалов и восьми полнометражных фильмов, бывший номинант на Оскар, обладатель золотой пальмовой ветви, почти граф, лишенный титула родителем, за пристрастие к актерской профессии, страдал от отсутствия интереса к своей персоне. Да и какой, если вдуматься, может быть, интерес к столь заурядной для Московской вечеринке фигуре, если на самых "скромных" застольях звучат в оригинальном живом исполнении песни "Суприм" и "Стори он май хат", а последний исполнитель роли знаменитого суперагента, присутствовал на открытии магазина часов в столице.
Откуда было знать приглашенной за миллионный гонорар, обрадованной до звезд звезде, что человек, отвечающий за аббревиатуру "ММ", модные, если расшифровать, морды, ошибся в одной букве, в результате чего был приглашен не Джон, а Джонс, фамилии-то у них одинаковые и не важно, что один старше другого на тридцать с хвостиком лет. И знаете, ничего, никто не заметил, подмены.
Когда, засаленная пятерня легла на плечо понурой звезды, Джонс предавался ехидным размышлениям о низком происхождении всех русских вместе взятых. Резко повернувшись лишенный наследства граф, узрел маленького краснощекого коротышку, любителя, как Джонс успел заметить, покушать на дармовщинку.
— С кем имею честь? — недовольно спросила приглашенная звезда, стряхивая руку, сразу давая понять интонациями, что не намерена тесно продолжать общение.
Лютнева такое отношение не задело, просто Эдик был настолько высокого о себе мнения, что пренебрежение к собственной персоне элементарно не замечал, не мог поверить.
— Разрешите представиться, — на чистейшем английском языке произнес Эдик. — Эдуард Лютнев, король журналистики России.
— Сэр Джонс, всего лишь граф, — важно, хоть и не хотя, представился заморский гость.
— Вы так мало едите, — с участием заметил Лютнев, что бы начать светскую беседу. — Болеете или на диете?
— Я ем, уважаемый господин журналист, — ответил, смерив Эдика, презрительным взглядом седой герой боевиков, — только когда голоден.
— Неужели, как скотина? — округлил от удивления глаза журналист. Не дав графу ответить, он развернулся к негодующей звезде спиной и твердой походкой пошел к милой декольтированной по самый пупок цыпочке мило пьющей шампанское в окружении пары банкиров. Красотка смешно оттопыривала мизинчик и сверкала огромными ушами, которые привлекали не столько вдетыми в них бриллиантами, сколько их красной прозрачностью. Это почему-то показалось Эдику очаровательным, и журналисту было совсем наплевать на двух хрюшек, гневно наблюдающих за его приближением. Не здороваясь с хрюшками, Лютнев изыскано отвесил поклон девушке, чуть не коснувшись головой ее колена.
— Здравствуйте милая сударыня! Я Лютнев...Эдуард Лютнев король журналистики России, а может и всего мира!
— Скорее король бумажных помоев, — тихо заметила одна из хрюшек, но так что бы Лютнев и девушка смогли услышать. Однако Эдику было наплевать на мнения мелких людей, правда, зарубку на память он оставил. И потом его начинало подташнивать, но журналист взял в себя в руки и начал свой фирменный заход, с помощью которого ему не раз удавалось обольстить девушек, правда и били его не раз...и не два. Эдик отринул грустные мысли и с самодовольной улыбкой начал:
— Видите на моей руке часы? — Лютнев протянул под нос девушке левую руку.
— Вижу, — обреченно ответила обладательница ушей — смерть чебурашки. Она уже поняла, что журналист от нее просто так не отвяжется. И послать его нельзя, все знали, что Лютнев обладал зловредным злопамятным характером. Многочисленные суды не могли остановить журналиста, он все равно писал в своих статьях пасквили на обидчиков, очень точно и, увы, талантливо высмеивая их недостатки.
— Они не обычные, — хитро прищурился Лютнев.
— И чем они не обычные? — со вздохом спросила девушка, принимая игру. Журналист нарочито округлил глаза, всматриваясь в циферблат.
— Ну, надо же! — громко воскликнул он. — Они вещают, что на вас нет трусиков!
Ожидавшая чего-то подобного красотка, все же вздрогнула, Эдик сумел ее удивить. А хрюшки дружно назвали журналиста хамом и быдлом. Немного смутившись, девушка ему ответила:
— Увы, вы ошиблись, к счастью на мне есть белье.
— Да?! — преувеличенно громко заорал Лютнев, привлекая к себе внимание бомонда. — В таком случае мои волшебные часы немного спешат! Давай зайка поедем ко мне, и там уверяю, наши хронометры забьются в едином ритме. А потом мы сольемся в божественном экстазе недоступном, — Лютнев смерил банкиров презрительном взглядом, — напичканным виагрой папикам.
— Наталья не слушайте этого баснописца, всем Москве известно, что стрелки его волшебных (хрюшка сознательно выделила это слово) часов давно застыли на пол шестого, так что гоните этого подстреленного поца в шею, иначе конфуз выйдет.
Коротко размахнувшись, Лютнев двинул банкира в пятачок. Это было последнее, приятное воспоминание, вечера. Спустя пять минут Эдик приземлился расквашенным лицом в желтый сугроб. Не предпринимая попыток встать, он вытер лицо и достал сигарету — курить хотелось жутко.
Понемногу минусовая температура стала побеждать алкоголь в крови журналиста и озябший Эдик, виртуозно ругаясь, грозя кому-то кулаками, поплелся к своему красному спортивному лексусу. Железный конь завелся с пол оборота. Лютнев включил кондиционер и критически осмотрел свою опухшую физиономию:
— Суки, — почти спокойно констатировал журналист и откинулся на сидении, хотелось несколько секунд посидеть в спокойствии, обдумывая месть. Ничего, про себя злорадствовал Эдик, ничего и ушастой лопухи пообломаем, и хрюшкам встречу с налоговиками обеспечим... Виновато зазвонил телефон.
— Слушаю! — резко произнес Эдик, так что бы собеседник сразу понял, что имеет дело с человеком важный, занятым, оторванным неуместным звонком от важнейших дел.
— Ну и тон Лютнев, я тебя что, опять сбил с фрикции? — Геральт как всегда ехидничал. — Неужели в Москве еще остались наивные барышни, готовые погибать в твоих гламурных объятиях?
— Полно. Не поверишь Геральт, прямо как бабочки на огонь, все летят и летят, сил никаких нет, иногда не отбиваюсь.
— Тебя опять били? — прервал его сволочной друг, как всегда попав в цель.
— Это я бил! — гордо заявил Эдик.
— Чем, лицом?
— Нет, интеллектом, ну и расквасил одному козлу тыкву.
— Понятно, — протянул Геральт, — ну хоть за дело пострадал?
— У нее такие милые ушки, — мечтательно протянул журналист.
— Так я и думал — замешана баба! Лютнев ты такой предсказуемый.
— Чья бы корова мычала! — вспылил Эдик. — У самого одни сиськи на уме! Стоит тебя привести в приличное место, как ты уже смотришь, чью бы юбку задрать!
— Поклеп! — грозно отмел обвинение журналиста Геральт, внутренне смеясь.
— Ладно, — закончил дебаты Эдик, — чего звонишь-то?
— Хочу тебе тему для статьи предложить.
— Ну, пали, — удивился журналист. Раньше Геральт с такими предложениями к нему не обращался.
— Я тут на днях неделю в больнице провалялся...
— Да ты что? — перебил Эдик. — Что случилось!?
— Погоди Лютнев, выслушай. Короче, я попал в гнойное отделение хирургии, — журналист коротко присвистнул. — Удовольствие необычайное: бомжи, моча, вонь, тараканы, еда как в тюрьме, наплевательство персонала и смерть Эдик, — журналист понял, что Геральт серьезно зол, потому что только в момент гнева он называл друга по имени. — Смерть, ставшая рутиной. Я очень глубоко вник в суть вопроса, могу рассказать в подробностях о всех кровеносных системах больницы, о скрытых течениях и денежных откатах, о Porsche Cayenne главного врача за пятьсот тысяч долларов и об одном ртутном градуснике за сто рублей на все отделение. А главное о смертях...
— О чьих смертях? — устало буркнул Лютнев и по его тону Геральт понял, что зря затеял этот разговор, но он обязан был попытаться и поэтому ответил:
— При мне одного деда и старушки...
— Старушки? Ты пытаешься поднять бучу из-за старушки? Да ты радуйся, что сам оттуда ноги унес и не подхватил какую-нибудь труднопроизносимую гадость...
— Извини, что побеспокоил Эдик...
— Подожди теперь ты Геральт, я же тебя слушал. Даже если, — Лютнев поднял вверх указательный палец, и хотя Геральт его не видел, почувствовал, что журналист на взводе. — Даже если я сделаю такую глупость, и напишу статью, ее все равно не напечатают по двум причинам, а я останусь без работы, в лучшем случае, в худшем же лишусь своих рук вместе с головой. Ты кстати тоже рискуешь одним прекрасным утром не проснуться, несмотря на всю твою крутость. И, не потому что тебя похабно убьют, нет! Сердечко откажет, почки накроются, они придумают!
— Ты упомянул причины, — спокойно произнес Геральт, — по которым статью не напечатают.
— Ах да, — нервный голос Лютнева звучал зло, — прости, запамятовал. Первая тривиальная — тема не актуальна. Поскольку давно себя изжила, вся страна живет точно также как эта больница, все, начиная от дворника и заканчивая олигархической верхушкой, грабят и обирают любого имевшего неосторожность нагнуться не в том месте или в том? — сам себя спросил журналист и сам ответил. — В зависимости от цены вопроса. Поэтому никто не захочет читать о себе правду.
— Ну а вторая причина? — мрачно произнес Геральт, уже зная ответ.
— А вторая мой наивный друг, заключается в том, что журналистика строго дотационная стезя, подверженная жесточайшей цензуре. Нет, у нас разрешения писать на такие темы, слишком уважаемый человек занимается сейчас здравоохранением, поэтому любая тень посмевшая упасть на поле, которое он возделывает, уже не тень, а камень в его огород. Можно критиковать, но любя Геральт, любя. Дескать, не все так гладко, но чаяниями нашего дорогого чиновника, ситуация стабилизируется, а если что-то где-то там у нас порой, то это вина наместников, человеческий фактор штука непредсказуемая. Но и тут надо аккуратненько, что бы, не запачкать даже краешек дорогих ботинок, а ты хочешь сразу с наскока восстановить справедливость, попрать зло, выправить кривду и поставить на пьедестал правду. Не получится, все пьедесталы заняты и более того тщательно охраняются от рук правдолюбов. Вот когда уважаемый человек зарвется, проворуется, когда на его место нацелится еще более уважаемая фигура, когда его зажопят, а это обязательно будет — закон жизни! Вот тогда твоя старушка придется ко двору, и мы за нее даже выпьем.
— Ну что ж Эдик, за старушку! — в трубке раздались гудки.
* * *
— За старушку! — медленно произнес очередной тихий, выпивая последние годы немощной жизни.
* * *
— Представляешь, — медсестра достала скомканные пятьсот рублей, и преданно с некоторой опаской глядя в глаза, передала мужу, — это мне один чудак сунул за постороннюю старуху, ревела она громко, все помощи просила, вот и откупился наверно от своей совести.
— Ну а бабка что? — спросил взлохмаченный мужчина с красными воспаленными глазами, пряча деньги в карман треников.
— Померла, — усмехнулась медсестра. — Видать помочь ей смог только Господь.
— Тогда не грех помянуть каргу, тем более с нее навар, — мужчина медленно поднял рюмку, посмотрел сквозь мутное стекло на засаленную люстру и озвучил краткий тост. — За старушку!
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
