Впереди на сияющей искрящейся от солнца дороге показалась стремительно растущая чёрная... фигура? Да, пешеход, похоже, женщина, в тёмной, а против солнца чёрной одежде. Судя по платку, нашенская, дуггурки так не ходят. Гаор плавно сбавил ход и принял чуть правее: дорога из-за снежных валов на обочинах стала заметно уже, как бы не задеть. Женщина, услышав гул мотора, остановилась и обернулась. И Гаор не смог не остановиться. Даже не успев удивиться ни низко опущенному на лоб и закрывающему шею платку, так что не видно ни клейма, ни ошейника, ни старому в морщинах лицу, он приоткрыл дверцу и предложил:

— Подвезти?

Светлые, но не выцветшие, а просто светлые, как зимнее небо, ясные глаза блеснули, уколов его острыми искрами.

— А знаешь куда?

— А ты и укажешь, — весело ответил Гаор.

— И хозяина не побоишься?

Гаор молча мотнул головой.

— Ишь ты смелый и удалый какой,— рассмеялась она совсем не старческим смехом. — И где ж тут залезать?

Гаор легко вышел из машины, распахнул перед ней дверцу и подсадил под локоток. Вернулся на своё место и положил руки на руль, всем видом демонстрируя готовность выполнить любой приказ.

— Прямо, — приказала женщина.

— Есть прямо, — негромко гаркнул по-армейски Гаор, срывая машину с места.

Женщина засмеялась.

— Это где ж так наловчился?

Засмеялся и Гаор, правда, не так уж весело.

— Я, мать, семнадцать лет в армии оттрубил.

Она кивнула.

— А ошейник сколько носишь?

Мимолётно удивившись как быстро в нём признали обращённого и тут же сообразив, что сам проговорился, сказав об армии, Гаор ответил:

— Шестой год пошёл.

Она снова кивнула. И странно. Смотрела она перед собой на искрящуюся снежную дорогу, а Гаору казалось, что её внимательный, не злой, но требовательный взгляд не отпускает его, проникая сквозь одежду и кожу в самое нутро. Он ждал вопроса о причине обращения, а она сказала:

— Долго ж они тебя держали. Ну ладно. Всё не зря, — и требовательно. — Всё, что хотел, вспомнил?

— Не знаю, — растерянно ответил Гаор и, помедлив с мгновение, спросил: — А чего мне хотеть?

— А хоть имя своё, — усмехнулась она.

— Материно? — уточнил Гаор и кивнул. — Это вспомнил.

— Ну, так скажи, — потребовала она. — Полное скажи.

— Горыня, — так же твёрдо ответил Гаор. — Горыня Курешанин.

— Ишь ты, — удивилась она. — И вправду значит. А я думала, поблазнилось им. Ну, крепка курешанская сила.

Гаор невольно затаил дыхание, ожидая дальнейшего. Но она молчала.

— Хватит с тебя пока, — наконец решила она. — Остального пока нельзя тебе, ношу по силе бери.

— А когда... остальное? — хрипло спросил Гаор.

— Время придёт, узнаешь, — отмахнулась она от него и подалась вперёд. — Вон у той сосны останови, мне по тропке дальше, не пройдёт там тарахтелка твоя.

Гаор послушно и плавно притормозил, потянулся открыть ей дверцу, но она неожиданно ловко справилась сама и по-молодому резво выпрыгнула прямо на обочину, в снежный вал без малейших признаков тропки. Махнула рукой.

— Мне вслед не смотри. Езжай себе, всё тебе в удачу будет. Отмолила тебя матерь твоя.

И подчиняясь этому голосу, он стронул фургон, даже не поглядев в боковое зеркальце, как она там, в снегу.

Забрав машину, Коррант полдня гонял по автодрому, привыкая к машине и приучая её к себе. И обдумывал новые, открывшиеся перед ним возможности.

Новая машина позволила отказаться от поезда, но это он и планировал, а вот, что, если выехать в полночь, то за сутки он доберётся до дома, даже быстрее, это новая вводная. Во всяком случае, ночевать в дороге не придётся, а сам он отоспится уже дома: не такой уж он старый, чтоб не выдержать столько за рулём, к тому же внедорожник такого уровня позволит спрямить, а значит, выиграть во времени.

Приняв решение, он позвонил Нургану и договорился, что заберёт раба сегодня в полночь на выезде из Аргата. Нурган согласился с плохо скрытой радостью в голосе. Разумеется, Коррант ничем не показал, что заметил, но мысленно усмехнулся: надо же, как хочет от клеймёного родича избавиться. Интересно, он парню хоть одежду даст, или так и привезёт в одной рубашке на голое тело? И на всякий случай, наполняя новый фургон всем, что можно купить в Аргате дешевле, чем в Дамхаре, он в магазине Рабского ведомства приобрёл "зимний полный комплект N3 для уличных работ". Потом заехал к бывшему сослуживцу, широко известному в узких кругах своей запасливостью, и купил "антисонник" — набор тонизирующих, но не возбуждающих таблеток. Когда-то он его получал в пайке перед дежурствами или сложной длительной работой с документами. Сейчас не война, и он не на службе, но за деньги и по знакомству достать можно всё, и даже больше.

Вернувшись в Офицерский Клуб, Коррант собрал вещи и лёг, приказав себе проснуться за период до полуночи. Наука, освоенная им ещё в училище, вернее, их всех там этому специально учили. Как и многому другому.

Когда за ним пришли, Тихоня спал. Сквозь сон услышал, как в прихожей открывается дверь, но толком проснуться не успел и выбежал встречать хозяина, как спал, нагишом.

— Крепко спишь, — усмехнулся хозяин.

— Прошу милостивого прощения, хозяин, — пробормотал он в ответ и поклонился.

На колени вставать не стал: не такое уж большое нарушение, да и продали его уже, правда, новому хозяину не передали, но это дело дней. Если не периодов. Всё это время Гихоня с тоской и страхом ждал неизбежной отправки в отстойник. Как обходятся в камерах с "подстилками" он хорошо знал. А скрыть не удастся, он же по-поселковому ни слова не знает. Жалко, знал бы раньше, у Лохмача бы выспросил. Так что... убить не убьют, но побить очень даже могут. Если не придётся надзирателей услаждать, что, в общем-то, не лучше. И, похоже, вот оно — его время, и пришло.

— Давай, — хозяин снова усмехнулся. — Приводи себя в порядок и свари кофе. Живо.

— Да, хозяин, — ответил Тихоня и бросился выполнять приказание.

Продали, не продали, а влепить и сейчас вполне могут. И вполне обоснованно.

Кофейник на огонь, наскоро ополоснуться под холодным душем, прогоняя сон. Только успел вытереться, а кофе уже почти готов, ещё раз поднять пену и можно подавать.

Нурган в распахнутой куртке сидел у стола. Тихоня аккуратно поставил поднос на угол стола и отступил на шаг. Нурган небрежным залпом выпил крепчайший кофе и удовлетворённо кивнул.

— Так, с этим всё.

Убрал бумаги во внутренний карман и обернулся.

Тихоня, по-прежнему голый, настороженно, но, улыбаясь, как и положено домашнему рабу ночью перед хозяином, смотрел на него. Нурган невольно усмехнулся: настолько мальчишка был похож сейчас... на брата-наследника, их общего старшего брата.

— Одевайся, — Нурган кивком показал ему на туго набитую спортивную сумку.

— Да, хозяин, — привычно ответил Тихоня и склонился над сумкой.

Одежды оказалось много. И... и для отстойника одевают по-другому: штаны и рубашка на голое тело, да ещё и какие похуже: там же всё равно отберут. А тут... тёплое бельё, вязаный джемпер, высокие зимние ботинки на толстой подошве, толстые носки, куртка с капюшоном и тёплой подстёжкой. Все вещи, правда, старые, ношеные, побывавшие и в стирке, и в починке, но целые и крепкие. Штанов и рубашки в сумке не было, так что, надо полагать, старые, те, в которых его сюда привезли. Он быстро оделся и встал перед хозяином.

Нурган рывком встал и приказал.

— Иди за мной.

— Да, хозяин, — прозвучало в ответ уже за спиной.

Они спустились в гараж, и Нурган открыл багажник.

— Залезай.

Пробормотав положенную формулу, Тихоня выполнил приказ.

Захлопнув крышку, Нурган сел за руль и включил механизм ворот. Да, конечно, время позднее, ни машин, ни прохожих, мимо полиции на скорости, но он не может рисковать. Мало ли что. Сколько тщательно продуманных и блестяще проведённых операций проваливались на последних шагах, когда казалось бы уже всё, уже триумф, а получалось... Нет, он себе этого позволить не может. Так что, будем точны. Договорились в полночь, Коррант, как военный, должен быть точен. Будем точны и мы. Опередим его ровно на пять долей. И для выражения почтения продавца к покупателю. И дадим мальчишке время. Услышать и понять. Хотя, кажется, догадался.

Машина шла плавно, крышка придавливала мягко, без боли. Значит, что? Куда его везут? Не в отстойник, туда бы одели по-другому. Уже легче. А куда? К новому хозяину. А зачем тогда куртка, тёплое бельё... Ну, куда бы ни привезли, рабом он был, рабом и останется. Ошейник не снимается, клеймо не смывается...

...— Есть такое слово. Необратимость. Запомни. Две вещи необратимы в жизни. Смерть и клеймо. Умерший живым не станет. А рабу свободным не быть. Всё остальное обратимо и исправимо. А это нет. Необратимость. Запомни...

...Запомнил. Кто ему это говорил, забыл, ни лица, ни голоса, только слова. Сами по себе. Тихоня устало закрыл глаза и постарался задремать. Разбудили-то посреди ночи. А у нового хозяина не поспишь. Купленного всегда сразу ломают, чтобы всё понял и уже не трепыхался. И не похож новый хозяин на любителя ночных услад, такие предпочитают баб, зачем он такому?

Мягко дрогнув, машина остановилась, щёлкнул замок багажника, и хозяйский голос скомандовал.

— Вылезай.

— Да, хозяин, — отозвался Тихоня, выбираясь наружу.

А, выбравшись, изумлённо огляделся. Он ждал очередного гаража, ну, двора, но не такого. Машина стояла на пустынном шоссе, а вокруг только снег и темнота. Да что же это такое?!

— Ступай, оправься, — вывел его из изумлённого оцепенения голос хозяина.

— Да, хозяин, — растерянно ответил он привычной формулой и шагнул прямо в снег. Да, конечно, не особо хочется, но и раз разрешили, надо воспользоваться.

Стоя у машины, Нурган молча следил за неуверенными шагами раба. Ну да, всё правильно, домашний, а последние три года был в пресс-камере, а там и прогулок не положено, не то, что выхода. Да, вот ещё надо обязательно. Чёрт, чуть не забыл, а сам бы мальчишка в жизни не сообразил бы.

— Скоро ты там? — начальственно прикрикнул он.

— Иду, хозяин, — сразу отозвался Тихоня.

Когда он, оправляя на ходу одежду, вернулся к машине, Нурган заговорил жёстко и даже чуть неприязненно.

— Слушай внимательно. Я тебя продал. Сейчас приедет твой новый хозяин и заберёт тебя. Запомни. Тебя будут спрашивать. О прежних хозяевах. О пресс-камере молчи. Об остальном что хочешь, ври. Или правду говори. А об этом молчи. Понял?

При первых же его словах, Тихоня опустил голову. И показывая покорность, и скрывая глаза. И ответил так же, не поднимая глаз:

— Да, хозяин.

— В глаза смотри, — потребовал Нурган.

Тихоня послушно поднял голову. Их глаза встретились. И Нурган сказал то, чего не собирался говорить, даже не думал, что сорвётся.

— Я не могу тебя больше прикрывать. Понимаешь?!

Вопрос не требовал ответа, но Тихоня ответил. Положенными, вбитыми намертво словами, как надлежит отвечать рабу.

— Да, хозяин. Слушаюсь, хозяин.

И равнодушная покорность в его голосе как бы отрезвила Нургана. Он отвернулся и закурил. Ну, сорвалось — так сорвалось. Что там понял мальчишка... неважно. Сейчас и пока. А там... там видно будет.

На повороте блеснули фары подъезжающей машины, и Нурган невольно перевёл дыхание. Ну, вот и всё.

Коррант ещё до поворота увидел машину и две фигуры возле неё. Ты смотри, какая предупредительность, даже на оправку раба вывели. И одели по сезону. Ну что ж, похоже, без обмана.

Увидев быстро приближающийся большой глухой фургон, Тихоня похолодел. Это за ним?! Куда?! В отстойник?! Нет, те машины другие. Значит туда, на исследования. Были такие разговоры, слышал. Но это же смерть! Хуже смерти!

Машина остановилась, и из кабины вышел мужчина в военной, без погон и петлиц, куртке. Тот самый, кого тогда приводил хозяин. "Бывший хозяин", — сразу мысленно поправил себя Тихоня, глядя, как господа здороваются и обмениваются бумагами. А это, значит, новый. Ну, лучше не будет, а деваться некуда. "Такая уж судьба наша", — мысленно услышал он покорный голос садовника в Амроксе и как-то упустил момент, когда господа закончили свои дела и попрощались.

Два конверта: в одном купчая и квитанция об уплате налогов, в другом несколько крупных купюр — перешли из рук в руки. Нурган, даже не открыв свой, вежливо, но торопливо попрощался, прыгнул в свою машину и с места дал полный газ. Проверив в свете фар купчую и квитанцию, Коррант убрал конверт во внутренний карман и, наконец, посмотрел на своё приобретение.

Тихоня настороженно смотрел на своего нового хозяина. И что теперь? По обычаю? Их глаза встретились, и Тихоня понял: обычай первой пощёчины будет соблюден.

— Подойди, — приказал Коррант и, усмехнувшись, пояснил. — Я твой хозяин.

Тихоня повиновался и тут же получил несильную, но вполне ощутимую пощёчину.

— Да, хозяин, — покорно склонил он голову.

А когда поднял, увидел маленький прозрачный пакет с бутербродами.

— Ешь, — не так разрешил, как распорядился хозяин.

И Тихоня не замедлил с выполнением.

Дав ему дожевать, Коррант спросил.

— И как прозывался?

— Тихоня, хозяин.

Коррант невольно усмехнулся: у тихушника и раб тихоня. Но менять имя не стал.

— Хорошо, пусть так и будет, — и распахнул заднюю дверцу фургона. — Залезай и ложись.

— Да, хозяин, — отозвался Тихоня, не слишком ловко влезая в фургон.

Коррант захлопнул за ним дверцу и сел за руль. Ну, теперь вперёд и до упора. Маршрут он прикинул, и к полуночи должен быть дома. Плюс-минус период. Бывало и хуже.

Нащупав на полу между мешками и ящиками что-то мягкое, вроде как тоже толстый мешок, но пустой, Тихоня расправил его и лёг. Ну, вот и всё, первую пощёчину и первую еду он получил. Будем надеяться, что этим хозяин и ограничится, не станет добавлять плетей или ещё чего особенного. Интересно, конечно, потребуют с него только обслуги или услады тоже, но... но не ему решать. Он вздохнул, повернулся набок, прижимаясь горящей от хозяйской оплеухи щекой к мягкой приятно прохладной ткани, и мгновенно заснул.

Ночная езда, да ещё зимой — не самое лёгкое и приятное занятие, но Коррант наслаждался и новой машиной, и мыслями о необыкновенно удачных покупках, а потому никаких сложностей попросту не замечал. Денег не просто хватило на всё, но ещё и кое-что осталось! И это кое-что лежит и потихоньку обрастает процентами. Как и открытые им храмовые счета на каждого сына и дочь. Он делал это сразу же на следующий день после рождения, одновременно оформляя благодарственный молебен Огню и открывая счёт. И даже, в нарушение обычаев, делал сыновьям и дочерям одинаковые вклады. Хотя... не такое уж это нарушение, ибо сказано: "Любой дар Огня — благо!". Сбрасывая лёгкую эйфорию, вызванную таблетками, восторженными рассуждениями и даже напеванием молитв, Коррант сохранял трезвый контроль над дорогой и окружающим. Сзади тихо, ни истерического плача или смеха, ни просьб выпустить, так что можно считать доказанным, что в отстойниках рабов только портят. И, значит, продажа из рук в руки не просто удобна, но и ресурсосберегающа, что согласно новым веяниям является приоритетом в планировании и осуществлении экономической деятельности. Эк заворачивают умники аргатские, того и гляди доболтаются... но пока им не дали укорот, как говорят в посёлках, считаем эти рассуждения разрешёнными. А грамотного отлично вышколенного домашнего раба можно и не только в гараже использовать. Без членовредительства и с прибылью! Слава Огню, что, сжигая, даёт тепло и свет. Кому гореть, а кому греться — не нам решать, на всё воля Огня!