Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Мокошиха сидела у стола, держа на коленях Орешка. Орешек, смеясь во весь рот, бесстрашно дёргал её за выбившуюся из-под головного платка прядь.
— Экий ты баловник, — качала головой Мокошиха, но прядь не убирала и тоже смеялась.
— Хозяин кличет, — сказала ей Нянька.
— А то я одна дороги с подворья не найду! — фыркнула в ответ Мокошиха. — Ну, баловник, иди к мамке, жить тебе да жить родителям на радость.
Покрасневшая Цветна забрала Орешка.
— А вот, — она пугливо оглянулась на дверь в коридор к хозяйской половине, — что он его своему учит...
— А и пускай, — кивнула Мокошиха, — тятька родный плохому не научит, и ему поговорить с кем будет, отойдёт сердцем.
Нянька уважительно поклонилась Мокошихе, а за ней и остальные женщины. Мокошиха ответила общим поклоном, быстро закуталась в свой большой чёрно-синий платок, подхватила лежавший на табуретке у двери на двор узелок, убрав его под платок, и вышла.
— Большуха, порядок чтоб был, — строго сказала Нянька, уходя из кухни.
Спал Коррант, неожиданно для себя, крепко и спокойно. Хотя такой денёк выдался, что... ну ладно, обошлось и вспоминать нечего. Проснувшись в своё обычное время, он полежал, прислушиваясь, не доносится ли с той половины вой, которым в посёлках отпевают умерших, но звуки были обычные, утренние. Значит что, выжил Рыжий? Ну... Ну, тогда что? Тогда у него есть шанс. Если Рыжий выживет и сможет работать, даже не в рейсах, хотя бы только в гараже, то... тридцать две тысячи в гараже окупятся не скоро, но всё равно это уже будет... прибыток. Прикинем варианты. Первую стычку он выиграл, но мало ли что у этой сволочи припасено, нет, что может быть припасено, какая подлость наиболее вероятна в этой ситуации? Ситуёвина — как говаривал училищный капрал, учивший их ставить, а главное снимать мины-секретки — хреновая, всего не предусмотришь, но опять же, что наиболее вероятно?
Не включая настенной лампы над кроватью, Коррант нашарил на тумбочке у изголовья сигареты, закурил и до звонка будильника лежал, куря и обдумывая варианты. Потом встал, и утро началось и покатилось обычным порядком. На рабскую кухню Коррант не пошёл, подозревая, что пока Мокошиха не ушла, ему там лучше не показываться. Рассказы о Мокошихе сильно смахивали на старинные, времён Огненного Очищения Равнины, легенды, но... одно дело — трусость, другое — предусмотрительность. Он велел Милуше вызвать Няньку и углубился в бумаги. Трое суток его не будет, надо всё предусмотреть.
Вошла Нянька и встала у порога, небрежно поклонившись.
— Ну? — поднял он на неё глаза.
— Живой, — ответила Нянька и, помолчав мгновение, не больше, пояснила: — Горит мужик. Простыл, видно, как на снегу голым лежал.
— Правильно, — сразу кивнул Коррант. — Этого и держитесь. А теперь слушай меня. Я в рейс ухожу, буду через три, ну, четыре дня. Всерьёз без меня смотреть вас никто не будет.
— Свою предупреди, — перебила его Нянька.
— Не учи, — строго посмотрел на неё Коррант. — Но... как положено, значит, так и положено. Чтоб через три дня он на ногах стоял и хоть что мог делать. Понятно?
Нянька кивнула, и Коррант продолжил:
— Денег в доме нет, обходимся запасами и что подворье даёт. А он, чтоб окупил себя, через неделю должен в гараже ворочать, а через месяц чтоб в рейс его можно было выпустить. Что хочешь с ним делай, но за просто так я его кормить не буду.
Нянька снова кивнула.
— Коньяк остался? — спросил он уже другим тоном.
— Нужен ещё, — по-прежнему строго ответила Нянька.
Коррант бешено посмотрел на неё. Она ответила спокойным твёрдым взглядом.
— Чёрт с тобой, — пришлось отступить.
— Со мной, — кивнула Нянька. — Езжай себе. Всё в удачу будет.
Коррант усмехнулся.
— Ну, раз обещаешь.
— Я тебя хоть когда обманула? — сурово спросила Нянька.
— Чего не было, того не было, — кивнул Коррант. — Ладно, ступай. Я потом зайду гляну.
Нянька слегка поклонилась и вышла.
Оставшись один, Коррант вздохнул и покрутил головой. Ну, неужели он из этой передряги выскочил? Самому не верится. А если Рыжий сможет работать хотя бы вполовину тогдашнего, то... то можно будет и впрямь заводить второй фургон и раскручивать дело вширь. Золотое же дно!
Жара придавливала его, распластывая на чём-то мягком и тоже жарком. Огонь? Нет, это не огонь, это... мысли путаются и обрываются неоконченными... да, жар не снаружи, внутри, он горит изнутри... жарко, хочется пить, рот пересох, вода, где вода?
— Пить, — безнадёжно попросил Гаор.
Твёрдый прохладный край стакана или кружки коснулся его губ. Вода... нет, что-то другое, сладкое, как... но ему всё равно. Он пил, не открывая глаз, из последних сил вцепившись зубами в край, чтоб не отобрали.
— Ну как? — спросил над ним смутно знакомый женский голос.
— Пьёт, — ответил другой женский голос.
— Вернулся, значит, — обрадовался ещё кто-то.
— А ну прикуси язык, — строго ответила ещё одна женщина.
Голоса звучали спокойно и уверенно, и Гаор даже не сразу понял, что говорят по-нашенски, но ни удивиться, ни обрадоваться не успел, снова проваливаясь в темноту.
Выгнав набившихся в повалушу — вот ни на миг уйти нельзя — Нянька сурово посмотрела на Басёну.
— Чем поила?
— Чаем с мёдом, — ответила Басёна. — А чо, Старшая Мать, от мёду вреда не бывает, он пользительный.
— Ладноть, — нехотя кивнула Нянька, — ступай, я посижу.
Басёна не посмела спорить и вышла, а Нянька заняла своё место у постели. Ишь как горит, навроде хорошей печки, но зато не застынет теперь, а то вон чего удумал. Малой тогда тоже... Чего-то там увидел и жить расхотел, а на контузию свалить решил. Так что не впервой ей. А Рыжий — крепкий и рода хорошего, вот и вернулся. Нянька аккуратно вытерла ему мокрое от пота лицо. Ну, а теперь-то просто всё, пропотеет сейчас, а там травами да смородиной отпоим, чтоб кровяница не прицепилась. А раны да ожоги заживут. И ведь ни за что Рыжему досталось, Рыжий в работе всегда исправен был. Нет, ну что за сволочь, живого человека сигаретами жечь, да со злобы пустой, и откуда только берутся такие, не змеи же их, в самом деле, рожают...
— Пить, — совсем тихо попросил Гаор.
— Попей, — Нянька приподняла ему голову и прижала край кружки к губам, — попей медку, в нём сила земная.
Жидкость была тёплой, тягучей и сладкой. Он пил и пытался понять, где он и что с ним. Но мысли путались и разбегались. Жарко, как же жарко. Опять Стикс, горячая кровавая река? И всё опять? Нет, второй раз он не выплывет, нет. Он вслепую зашарил руками, пытаясь ухватиться, удержаться, не соскользнуть обратно, в горячую темноту Стикса.
— Ой, никак обирает себя?! — ахнул где-то далеко женский голос.
— Да нет, ничего, это другое, — ответил тот же чем-то знакомый голос. — На вот, держись за меня.
Его руки столкнулись с чьей-то рукой, и он вцепился в неё мёртвой хваткой, как за страховку в Чёрном Ущелье. Но... но кто это? Рука шершавая в мозолях, сильная, женская, она держит его, не давая упасть в темноту, в горячую темноту Стикса, это...
— Мамыня!...
— Ой, — удивилась Большуха, вошедшая забрать кружку из-под мёда, — Чего это он?
— Чего, чего? — ответила Нянька, морщась от боли в стиснутых пальцах, — Мамку свою зовёт, вот чего.
— Ну да, — понимающе кивнула Большуха, — кого ещё звать, глядишь, и имя своё наречённое вспомнит.
— Ступай, не трещи над ухом, — мотнула головой Нянька.
Его пальцы вдруг разжались, и он бессильно распластался на постели, став каким-то плоским. На лбу и скулах выступили крупные капли пота, потекли, сливаясь в струйки. Белая полотняная рубаха на плечах и груди на глазах темнела, намокая потом.
— Ну, наконец-то, — удовлетворённо кивнула Нянька, растирая затёкшие пальцы. — Принеси водки, у меня возьми, и полотнянки наговорённой, знаешь где?
— А как же, — ответила, выходя, Большуха.
Темнота всё-таки накрыла его, но он уже не боялся её. Он плыл по тёмной, приятно прохладной Валсе, свободно, не опасаясь аггрских прожекторов и снайперов... И не Валса это, а озеро... Летом в лагерях он с Жуком удрали в ночную самоволку, и не к девкам, а пошли на озеро... И там долго купались и плавали... Сидели голые на берегу, разглядывая большую снежно-белую луну и читая друг другу стихи... Один начинал, а другой должен был закончить строфу, и Жук, конечно, обставил его, как маленького, а они поспорили на щелбаны, и Жук щёлкал его в лоб... Нет, пусть так и будет, пусть... Да, он знает, Жук мёртв, он видел его смерть, и ему самому тем, тогдашним, уже не стать, он — раб, клеймо не смывается, ошейник не снимается, но он плывёт в мягкой темноте и не хочет открывать глаз, потому что там будет... что? Что там? Да, то же, что и раньше, до... до чего? Нет, мысли путаются, он не хочет ни о чём думать... Душная жара отпускает, уходит... не обжигающий зной, а летний тёплый вечер, влажный туман, оседающий каплями воды на коже, роса на траве, тихо и спокойно, и мягкий ветер гладит по лицу и волосам, далёкие голоса...
— Ну, давай.
Большуха откинула одеяло, и вдвоём с Нянькой они раздели его, стянув мокрые насквозь рубаху и порты.
— Старшая Мать, посмотри, и тюфячная насквозь.
— Давай на пол, на одеяло переложим, я разотру его, а ты полную сменку принеси. Подушку с одеялом тоже переменить надо.
Заглянула Балуша.
— Помочь надоть? Ой, а исхудал то как.
— Ну, так всю ночь горел, — ответила, выходя, Большуха.
Он словно не чувствовал, что с ним делают, безвольной тряпочной куклой болтаясь в их руках, но тело было живым, а когда Балуша, протирая ему грудь, задела маленькую, но глубокую ранку у левого соска, глухо и коротко застонал.
...Его трогают, поворачивают, растирают чем-то влажным, почему-то пахнет водкой, женские голоса над ним говорят-воркуют что-то неразборчиво-ласковое. Иногда на мгновение вспыхивает острая короткая боль, но сил шевельнуться, уйти от этой боли нет, и даже открыть глаза, посмотреть, кто это, и понять, где он, нет сил. Он устал, очень устал, пусть делают что хотят, он будет спать, у тёплой печки, в маленькой избушке, в огромном лесу...
— Ну вот, — Большуха удовлетворённо оглядела результат их трудов.
Рыжий вытерт, переодет в чистую полотнянку, все три наволочки — на тюфяке, подушке и одеяле — свежие, даже волосы ему и бороду расчесали и пригладили. Если хозяин и войдёт, то у них полный порядок. И не горит он уже, не мечется, и не лежит трупом, а спит себе спокойно. А что запах водочный, так то от растирки, дыхание у всех чистое. И Рыжий уже совсем как раньше был, исхудал только, да ещё вот...
— Старшая Мать, вроде он кудрявым был...
— С горя развились, — Нянька погладила его влажные от пота волосы. — Умучила его эта сволочь. Вот очунеется, войдёт в силу, и кудри завьются.
— Старшая Мать, — всунулась в повалушу Трёпка, — уехал хозяин.
Большуха и Нянька облегчённо перевели дыхание. Теперь-то уж Рыжего без помех на ноги поставим, хозяйский-то глаз разным бывает. Скакнёт в голову или вожжа под хвост попадёт и вызовет "серого коршуна", а там-то Рыжему не выкрутиться.
— Всё, — решительно сказала Нянька, — пусть теперь спит себе.
— Тебе бы тоже соснуть, Старшая Мать, — предложила Большуха.
— Обойдусь, — отмахнулась Нянька.
С Рыжим сидеть уже не надо, он до обеда спать будет, а заботы домашние, да усадебные без переводу.
Но в круговерти дел и хлопот каждый хоть по разу, да заглянул в повалушу, где спал, изредка еле слышно постанывая, воскресший Рыжий. А чо, ведь и впрямь, ведь как продадут, так всё, только в Ирий-саду свидимся, а тут нако, откупили, вернули. Не бывало такого, не слыхали о таком.
— Может, и Лутошку теперь... — вздохнула Красава.
— Очунеется когда, спросим, — ответила Большуха.
— В сам деле, увезли-то их вместях, — с надеждой сказала Трёпка.
— Ну, дура, — возмутился Лузга, — в "серого коршуна" и до двадцатки набьют, так чо, и продавать вместях будут?!
— А в камерах и по три двадцатки бывало, — поддержал его Сизарь, — а на торгах все по одиночке.
— Продают нас, — вздохнул Тумак, — мелкой россыпью.
— Это уж судьба наша такая, — кивнул Сивко. — Свезло Рыжему, так порадуемся за него.
Джадд как всегда слушал внимательно и молча, не участвуя в общем разговоре.
Гаор просыпался медленно и неохотно. Ему давно не было так хорошо и спокойно, и просыпаться совсем не хотелось. Тело было странно лёгким и... и бессильным. Издалека доносились чьи-то голоса, сливавшиеся в неразборчивый гул, шум обедающей рабской казармы. Проспал обед? Ладно, первую спальню отдельно кормят. Нет, почему он в спальне, разве он уже вернулся в "Орлиное Гнездо"? Он не помнит. А... а что он помнит? Чёрт, где же он? Почему не может шевельнуться? Вкатили релаксанта, как тогда у врача-тихушника? Чёрт, опять всё путается.
Гаор с трудом разлепил веки, увидел белый какой-то странный свет и зажмурился, отворачиваясь. Где он? Он... он лежит, укрытый и одетый, во всяком случае, в белье. Сквозь веки пробивается свет, белый, но... но другой, мягкий. А сейчас темно. Он снова осторожно приоткрыл глаза. И ничего не понял. Что это? Как это?! Тёмные круглые брёвна, в щелях рыже-серые клочки... пакля всплыло слово. Он... он не в спальне, это брёвна, бревенчатая изба, так что ... ночью он не спал? Или он сейчас спит? И ему снится, а сейчас зазвенит будильник, и всё исчезнет, а останется ненавистное "Орлиное Гнездо". Нет, он не хочет, нет!
Гаор с трудом высвободил из-под одеяла — кто же это его так закутал? сам он так никогда не заворачивался — ставшую странно бессильной руку и дотянулся, дотронулся до стены. Брёвна были настоящими. Значит... значит, что? Он...
— Очунелся никак? — спросил женский уже слышанный им голос.
Он рывком повернулся, но рывка не получилось. Тело оставалось бессильным и непослушным.
— Ну, давай помогу, — сказал тот же голос.
И сильные, но не жёсткие руки помогли ему повернуться.
Женщина. Немолодая, из-под головного платка выбиваются чёрные пряди волос, на лбу голубой кружок клейма прирождённого раба, ошейник. Своя? Своя!
— Где я? — с трудом вытолкнул он из такого же как и всё тело бессильного горла.
И сам услышал, что не спросил, прошептал.
— Дома, — ответила женщина, — где же ещё, в повалуше своей. Нешто забыл?
Она говорила по-нашенски уверенно и спокойно, никого и ничего не боясь. Но... но это не "Орлиное Гнездо", повалуша была в Дамхаре. Как он попал в Дамхар? И внезапно, ударом, он вспомнил. Всё, сразу. Поездку, новогоднюю ночь, следующую ночь, чёрное болото с серым туманом, бешеный крик Корранта: "Дети не при чём!", а потом... нет, Огненная черта, Стикс, водопад, это всё неважно, это потом, главное... но уже вертелся бешеный хоровод лиц, голосов, цветных пятен... Страшным усилием он остановил его, надо узнать главное.
— Где... хозяин?
— Хозяин? — удивилась она его вопросу. — Уехал.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |