Шаман

— Может, оденешься? — наш разговор скачет, как блохи на собаке....

— Не хочу, — я капризно наморщилась. — Мне противно в одежде. Ты уже потерпи немножко, я завтра или послезавтра уже смогу одеться.

— Это сложно терпеть, — рыкнул Клин, отворачиваясь. Я вздохнула и оглядела себя. Да уж, красивого во мне мало — кожа да кости, ребра торчат даже из живота, коленки и локти торчат, ноги — как палочки.

— Ну, извини. Ломка много сил забирает у тела. Потом наем.

— Ты похожа на Морскую деву, — неожиданно выдал Клин. Я напрягла память, но так и не смогла вспомнить, кто это, но решила не переспрашивать. Только уточнила:

— Это комплимент, али как?

— Как знаешь, — постоянно на меня рычит! И почему я это терплю?

— Тогда комплимент, — решила я и потопала в ванну.

* * *

Собственно, мы достаточно мирно сосуществовали. Я привыкла к его постоянному рычанию, угрюмости и неожиданным вопросам, он привык к моим закидонам. Я только не могла избавиться от чувства вины — что заставила его, бедолагу, остаться рядом.

— Что ты будешь делать, когда уйдешь отсюда? — решила я как-то проявить любопытство. Клин напрягся, неопределенно пожал плечами.

— Убивать.

— О. — Задумчиво отозвалась я. — А ты в курсе, что наш закон это не приветствует? Или ты будешь убивать у себя на родине?

— Здесь.

— Печально, — вздохнула я.

— Почему?

— Ну, я как-то к тебе уже привыкла, за два месяца-то.... Будет грустно думать, что ты или на каторге, или гниешь в яме. А тебе не грустно?

— Нормально, — ухмыльнулся Клин. — Не поймают меня.

— Ну да, конечно. С чего ты взял?

— Силы возвращаются, — туманно пояснил он. Я окинула его оценивающим взглядом. Ну, да. Он ощутимо поправился, и теперь вовсе превратился в человека-гору.

— Помирись с Ним, — серьезно посоветовала я. — И тогда у тебя появится шанс отомстить и вернуться домой.

— Нет у меня дома, — рявкнул Клин. — И мне без разницы, что со мной будет! Отомстить я должен.

— Кому должен? Себе? Смысл? Ты отомстишь за себя и с гордо поднятой головой отправишься на казнь, — я подходила к нему, насмешливо улыбаясь.

— Иначе, смысла нет вообще, — отрезал Клин, отступая от меня. Я тяжело вздохнула.

— Знаешь, многие мужчины находят себе жен, рожают детей и живут долго и счастливо, не отвлекаясь на всякие мелочи жизни. Но, ты же не такой! Тебе это не нужно! Да?

Рядом с моей головой огромный кулак чуть не пробил стену. Я с интересом посмотрела на наглядную демонстрации грубой силы, потом перевела взгляд на Клина. Он тяжело дышал, раздувая ноздри. — Дураком был, дураком и помрешь. — Подытожила я и вернулась на кровать. Вгрызлась в яблоко, задумчиво изучая потолок. Заколдовать его, что ли?

Что самое забавное — если он примет своего бога, все будет легко и просто. Он сможет торчать возле меня, сколько ему заблагорассудится, месть потеряет для него принципиальный смысл, а там уже и не до этого будет. Служение любому Богу отнимает все свободное время, вне зависимости от того, что за Бог. Но так как Клин упрям, как ишак на горной дороге, пока сам к этой мысли не придет, долбать его этим — без толку.

— Расскажи о своей Богине. — Голос Клина неожиданно прервал мои размышления. Я вздрогнула, перевела на него взгляд и строго спросила:

— Тебе зачем?

— Надо.

— А. Ну, и что ты хочешь знать о моей Богине?

— Она требует жертв?

— Смотря от кого, — отозвалась я. — От поклонников — нет. От нас, жриц — да.

— И какие это жертвы?

— Мы растворяемся в ней без остатка. Взамен получаем возможность носить разные маски. В зависимости от ступени. Чем выше ступень, тем больше возможностей. И меньше себя самой.

— Я слышал, что служат Ей только женщины. Это так?

— Так. Женщины хитрее и изворотливее мужчин.

— Какая у тебя ступень?

— Предпоследняя на переломе.

— Ты вступаешь в последнюю ступень?

— Совершенно верно.

— И что будет?

— В каком смысле?

— Ты Жрица высшей ступени. Так?

— Почти. И что?

— В чем твое служение?

— Я ношу маски, — пожала я плечами. — Просто... когда перелом закончится, я уже не вспомню, какой была на самом деле. Будут только Маски. А моя суть уйдет к Богине.

— Зачем вам это?

— Кому — нам?

— Тебе. Богине.

— Мне... трудно сказать. У меня не было выбора, меня просто продали в храм, пока я была в юном возрасте.

— А зачем это твоей Богине?

— Это ее суть, — я сладко потянулась и оглядела Клина. — Ты что, заболел? Бледный, как полотно.

— Не заболел, — Клин резко встал и ушел в ванную комнату. — Сколько еще времени до окончательного перелома?

— Два месяца. А что?

— Ты говоришь, что я не смогу дальше находиться рядом. Почему?

— Потому что ты пытаешься отторгнуть своего Бога. — Терпеливо пояснила я. — А после того, как у меня закончится перелом, находиться со мной не-жрецам, будет сложно. И вообще, ты вредишь сам себе! Поэтому, я бы советовала тебе не дурить! — я повысила голос, чтобы ему было меня слышно. Раздавшийся из ванны хруст заставил меня подскочить и кинуться в ванну. Клин стоял возле умывальника, держа его в руках.

— Сила есть — ума не надо, — вздохнула я. — Дай сюда. Чем он тебе не угодил-то? Взял, отломал.... — Я аккуратно пристроила умывальник обратно и прошептала заклинание. Поморщилась — во время ломки колдовать было не слишком приятно, и я старалась без необходимости этого не делать.

— Извини.

— Забыли. Кстати, Клин. На следующей неделе надо будет прогуляться в город.

— Зачем?

— Ну, я собираюсь остаться жить здесь, а в доме не хватает мебели, вещей и всякого барахла.

— Хорошо. — Что мне нравится — никогда со мной не спорит.

* * *

Клина разрывало два противоречивых желания. Первое — прибить Юлану, дабы избавиться от источника непреходящего раздражения, беспокойства и ... жгучего желания в паху. Определенно, недостойного взрослого мужчины. Второе желание было более необоснованным, чем первое. Увезти на родовой Остров, спрятать, запереть, ни одному мужчине не показывать. Согреть, накормить, беречь, как зеницу ока, глаз не спускать. Показать ее матери. Учить кататься на доске по волнам. Заниматься с ней любовью до полного изнеможения. Бред — полный. Непреходящий.

Он окинул ее взглядом — незаметно, чтобы не нарваться на очередную насмешку. Худая — кости на перечет, скулы торчат даже, позвоночник выступает каждой хрупкой косточкой. Глазищи — карие с желтизной, волосы цвета прибрежного песка. Смуглая гладкая кожа — горячая и сухая всегда. Ей бы плавники на спине — и вылитая Морская Дева.

Сидит, поджимая босые пальцы на ногах, листает какую-то книгу, наматывает короткую прядку на палец.

Заставил себя отвернуться, снова заняться плетением. Плел он кожаный шнурок, без которого ни один уважающий себя мужчина его рода на улицу не выйдет. Шнурок вплетался в волосы, и по нему знающий человек мог прочитать, что Клин — первый и старший сын, не женат и не был, что отдельный дом у него был, что служит он Богу Трех начал. Подумав, Клин быстро и воровато (как будто, кто-то мог прочитать), вплел, что сердце его несвободно.

Закончив, принялся вплетать шнурок в волосы. Юлана оторвалась от книги и уставилась на него с интересом. Подавив желание выйти из комнаты, он закончил под ее пристальным взглядом.

— Оригинально, — оценила она, потягиваясь, как кошка. — Тебе идет. Это же что-то значит?

— Да. — Он отвел глаза и стал изучать стену. Ничего нового или интересного он не увидел.

— Клин, когда поедем за покупками, мы приедем в город вместе, и уедем вместе. Полный день, пока не стемнеет — твой.

— Что? — изумился он. Юлана балансировала на цыпочках, пытаясь достать книгу с верхней полки.

— Я, говорю, выходной у тебя, — как глухой бабке, проорала она. Клин оглушено потряс головой, и с недоумением спросил:

— На кой он мне?

— Ну, как, — возмутилась Юлана и спрыгнула с табуретки. — Пива выпить, по бабам сходить, развеяться там.... Я ж понимаю, что тебе на мои мощи смотреть надоело, вот и порадуешь... организм!

Клин поперхнулся от такой заботы, но спорить не стал. Хочет она, чтобы он день провел отдельно от нее — пускай. Он найдет себе занятие. Пока же он вернулся к своему любимому занятию — смотреть на Юлану. Каждую секунду она была разной, и он терялся, не понимал, какая она есть на самом деле, не мог понять, где она, а где игра, маска. И это приводило его в бешенство.

* * *

Я не желаю знать, куда он отправился, — твердила я сама себе, и через час почти убедила себя, что мне и вправду, без разницы. Совершенно, абсолютно безразлично, кого он обнимает своими ручищами, кого целует, кого ласкает. А, дьявол! В общем, мое поведение и состояние вызывало у меня самой здоровое недоумение. Нет, понятно, что у всех нас есть привязанности! И рано или поздно все становятся рабами своих привычек и привязанностей. Я рабой быть не хотела, пусть даже и самой себя. Я с трудом избавилась от ненавистного рабского клейма. Перестать быть чьей-то вещью — это счастье, скажу я вам.

Помнится, первый год, когда я перестала быть рабой Храма, а стала Жрицей первой ступени, у меня было стойкое желание все свои деньги тратить на рабов. Покупать их и отпускать на волю. Хорошо, дурой я никогда не была. Сентиментальной — да. Дурой — ни разу. Отпущенные на волю рабы пропадают с голода вернее, чем в рабстве от побоев. А львиная доля этих людей — довольна своим положением, и менять его не желает. Слезливые истории о искалеченных судьбах, долговых ямах и каверзах врагов — редкость, поверьте мне.

То, как иногда смотрел на меня Клин, вызывало сладкую оторопь. Желание подчиниться — и это было для меня самое страшное. Я двадцать лет подчинялась. Потом пятнадцать лет отучивалась от этого, училась думать и решать сама, и резкое желание отдаться во власть другого человека пугало меня до истерики.

Потому и отправила Клина в город — развлечется, перепихнется с какой-нибудь женщиной, и перестанет смотреть на меня голодным взглядом. Одна со своим наваждением я справлюсь. Вдвоем — нам не справиться.

Покупки успешно отвлекли меня от невеселых раздумий, я повеселела, и чуть было не купила себе новое платье. На кой оно мне, если я теперь жреческие одежды буду носить? Спать в нем, что ли?

Наведалась в Храм, посмотрела в злобные глазки Первой Жрицы, заверила, что ломку переношу прекрасно и нашла себе шикарного самца. Прошлась по нижним этажам, поболтала с молоденькими жричками, задыхающимися от восторга. Восторг был по поводу того, что я до них снизошла. На самом деле, я не снисходила, а просто разговаривала, вспоминала, как сама была такой молодой и жизнелюбивой. Пообедала с ними. Уже собиралась уходить, как меня на выходе поймала старшая жрица, хотя мы с ней уже обменялись любезностями. Она пригласила меня в свои апартаменты, и даже предложила откушать. Откушать я отказалась, устроилась с удобством в кресле и уставилась на старшую.

— Что, Юлана, уже примеряешь на себя мое место? — прошипела она без долгих преамбул. Я поморщилась.

— Нет, — честно ответила, между прочим. — Мне твое место и с доплатой не нужно, будь моя воля.

— Знаю, — успокоилась Вилья. — Знаю. Все успокоиться не могу. Я же еще молодая!

— Вилья, это не мы с тобой решаем, — напомнила я. — Хотя, если бы меня спросили, я бы с тобой согласилась — ты еще молодая, а мне еще рано на такие ... объекты ходить одной. Опыта нет. И передать не дают.

Вилья успокоилась окончательно, заметно подобрела и оттаяла. Надолго ли? Я прекрасно понимала, что Вилья — нестабильна, она плохо держит маски, а это значит одно — утиль. То, что на ее место Богиня ставит меня — льстит. Не радует, совершенно.

-Если не будешь дурой, научишься. — Ласково напутствовала меня Вилья и выпроводила вон.

Я вышла из Храма, пальцами мазнула по каменному изваянию Маски, спустилась по ступеням, подставляя лицо свежему ветру. Вспомнила последние слова Вильи. Интересно, она что-то конкретное имела в виду? То, что все старшие Жрицы, едва получив новую ступень, расслабляются и перестают вообще трезво соотносить себя с окружающей средой? Пока Маска не прикажет, Жрица не умрет. Поэтому, если приказа не было, Жрице совершенно не о чем волноваться на предмет сохранности свой жизни. Считается, что это щедрый дар Богини своим жрицам. Наверное, это и правда так, просто я такая неблагодарная. И думаю много. А много думать — вредно, особенно, о Богине. Услышит, придет, и будет тебе смысл жизни полной ложкой, хоть попой жуй!

Но на размышления меня сегодня потянуло изрядно, конечно! А между прочим, уже темнеет, и надо позвать Клина. Я спустилась вниз по улице, нашла вполне приличный кабак с морепродуктами, сделала заказ, и мысленно потянулась к Клину. Услышал, почувствовал, удивился, скоро придет. Я неспешно уничтожала свой ужин, поглядывая по сторонам. Меня тоже рассматривали, исподтишка в основном, конечно. Кабатчик, радостно кланяясь, сообщил, какая это честь для них — что я обедаю в их заведении. И что вот этот стол и стул мыть не будут год, а то и больше. Я поперхнулась.

— Уважаемый, а давайте, я вам какой-нибудь другой наглядный знак оставлю, что я тут была? — предложила я. Кабатчик просиял и мелко затряс головой. Я оглядела зал, глубоко вздохнула и подула на пол. Посетители ахнули — вместо пола теперь было морское дно, переливавшееся под водой. Туда-сюда сновали морские обитатели. Иллюзия, разумеется, из простейших, но красиво и эффектно. То, что надо. Вкусно тут кормят, отчего бы не сделать приятное хорошим людям?

Дверь бабахнула об стену, и я не оборачиваясь, почувствовала, что это Клин, что он раздражен и зол сверх обычного.

— Ужинать будешь?

— Нет, — отрезал он. Я поднялась и бросила на стол золотой.

— Тогда поехали домой. Я устала как собака.

— Колдовать меньше надо, — буркнул Клин, подхватывая меня под локоть.

— Не зуди, — мирно попросила я. — Тебе что, недодали?

Мы как раз садились в карету, и от моего бесцеремонного вопроса, Клин оторопел, потом побледнел, потом покраснел, набрал воздуха в грудь, но я быстро приложила ладонь к его губам.

— Только не ори! Лошади понесут, и домой пешком пойдем. — Клин выдохнул, наградил меня выразительным взглядом, усадил меня в карету, залез следом. До самого дома ехали молча. Перед сном уже я спросила:

— Как прогулялся-то?

— Продуктивно, — процедил он, и на том я от него отстала. Лежала только, и пыталась понять — что же в нем изменилось? Двигаться как-то по-другому стал, вот что. А почему? И не разделся в доме тут же, как раньше. Так и ходит в штанах и рубашке. Босиком, правда.... Чует, чует мое сердце, не по бабам он сегодня ходил. Хотя, если ему там на всей площади засосов понаставили, и он не хочет их мне демонстрировать.... А, все равно, не скажет, даже если спрошу.

Три дня таскался в своей рубахе. Потом прачка кое-как уговорила его отдать ей — постирать. Увидев разукрашенный торс, я длинно присвистнула, и побежала рассматривать узоры на его теле.