Гессенская волчица-4

Императрица задумалась всего лишь на мгновение. Горде­ливо и величественно вскинув голову, она безжалостно отчека­нила:

— Николай Павлович! Завтра я жду от Вас на подпись подго­товлен­ные документы! Я не потерплю, чтобы в Петербурге су­ществовало порочное гнездо! Что же касается Великого Князя Николая Михайло­—

вича, я уже приняла решение. Пусть пеняет на себя...

Глава 36

Утро 11-го апреля было серым и дождливым. Петербург живо об­-суждал последние известия относительно ареста Вели­кого Князя Ни­колая Михайловича. Обыватели втихомолку шу­шукались, высказывая самые фантастические предположения по этому поводу, вплоть до того, что Великий Князь собирался арестовать "гес­сенскую волчицу" и возвести на престол Ма­рию Фёдоровну... Придворные круги насто­рожились, ожидая, чем же закончится затянувшаяся интрига. Хитрые и осторож­ные царедворцы не решались открыто высказываться, опа­саясь вездесущих игнатьевских шпионов...

Министра двора Рихтера беспокоили не столичные слухи и сплетни, беспокоила подготовка к коронации. Времени было в обрез, а ещё так много предстояло сделать. Даже коронацион­ного платья для Императ­рицы не было! Для Рихтера, педантич­ного остзейского служаки, при­выкшего всё делать строго по ус­тановленным правилам, ситуация была близка к катастрофи­че­ской...

Он шёл в кабинет Императрицы, как на эшафот, бережно при­жимая кожаную папку, в которой находились документы по ко­рона­ции. Церемониал коронации был прописан до мель­чай­ших под­робно­стей, с указанием каждого действа, но Импе­рат­рица до сих пор не ут­вердила его.

В кабинет Рихтер вошёл вместе с канцлером. Александра Фёдо­ровна встретила генералов приветливо, пригласила к столу и предло­жила Рихтеру докладывать.

Министр двора докладывал, как прилежный гимназист, под­робно описывая все мероприятия коронация. Императрица, слу­шая Рихтера, теряла настроение. Она старалась не проявлять своё неудовольствие, но это плохо удавалось. Рихтер доклады­вал, как будто декламировал поэму, даже не заглядывая в бу­маги, а Императрица нервно вертела пальцами карандаш. Её терпения хватило ненадолго, и, перебив мини­стра, Александра Фёдоровна спросила:

— Какая сумма будет затрачена на коронацию?

— Государыня, планируются расходы почти на семь миллио­нов рублей! Это всё согласовано с министром финансов...

— Вам не кажется, что это чрезвычайно много, Оттон Борисо­вич? — Царица сузила зрачки до нацеленных в министра копий, а голос стал отдавать металлом. — Мне говорили, что за эти деньги можно постро­ить весьма хороший крейсер!

— Ваше Величество, все цены просчитаны и выверены. Уве­ряю, что злоупотреблений тут нет и быть не может. Коронаци­онные празд­ники должны длиться двадцать дней. Банкеты, балы, концерты, приёмы... Охрана, только по ведомству двор­цовой полиции, обходится в 73 тысячи рублей. Для раздачи на­роду бу­дет заготовлено 400 тысяч узелков с царским набором — сайка, фунт колбасы, фунт конфет и пря­-ников, золочёная кружка с цар­ским вензелем...

Рихтер посмотрел в сторону канцлера, как будто ища у того под­держки. Императрица перехватила его взгляд и спросила:

— Оттон Борисович, я не обвиняю Вас в превышении расхо­дов. Я прекрасно понимаю, как дорого обходятся подобные тор­жества. Но я задаю себе вопрос, есть ли необходимость в такой пышности? Подоб­ная пышность присуща каким-либо радост­ным событиям, но для меня вступление на престол — вынужден­ная необходимость. Мне нечему радоваться. Я лишь исполняю волю покойного Государя...

— Государыня, траур уже закончился ... — неуверенно произнёс ми­нистр.

— В моей душе траур будет всегда, Оттон Борисович... Я по­теряла не только Государя, но и горячо любимого мною мужа...

— Ваше Величество прикажет изменить предусмотренный по­рядок коронации?

— Да, Оттон Борисович, я желаю, чтобы церемония была све­дена до необходимого минимума. Мне не важны все эти балы и банкеты, всё равно высший свет этого не оценит. Для меня гораздо важнее Зем­ский собор, который готовит Николай Пав­лович. Я желаю услышать мой народ, узнать его чаяния. Я прошу сократить число церемоний. Согласитесь, что гораздо полезнее будет потратить деньги на армию или флот.

Канцлер, который до того сидел молча, решился вступить в беседу.

— Ваше Величество! Земский собор не потребует дополни­тельных затрат. Дворянские собрания, земства, духовенство — все они посы­лают депутатов на собственные средства. А вот что касается ох­раны, то осмелюсь напомнить, что "Священная дру­жина" готова обес­печить безопасность как царского поезда, так и царского кортежа. В Москве всё будет под самым присталь­ным контролем!

— Благодарю, Николай Павлович! Оттон Борисович! — Импе­ратрица повернулась к Рихтеру. — Я долго выбирала фасон пла­тья для корона­ции, смотрела различные эскизы. И я пришла вы­воду, что платье не требуется.

— Не понял, Государыня, — недоумённо произнёс министр.

— Я просмотрела многие эскизы, но вес платья выходит почти два­дцать четыре фунта. Для меня это весьма тяжело. И я вспом­нила, что Ека­терина Великая при вступлении на престол была одета в преоб­ра­-женский мун­дир. И я желаю последовать её при­меру...

В кабинете воцарилась гробовая тишина. Матёрые генералы расте­рялись. Что для Рихтера, что для Игнатьева, желание Им­ператрицы было новостью. Да, начиная с Павла Первого русские цари во время коронации всегда одевали мундир Преображен­ского полка, но чтобы в таком облачении короновать Императ­рицу? Видя возникшее замеша­тельство, Александра Фёдоровна надломом бровей приказала канцлеру высказаться.

— Государыня, со времён блаженной памяти Императора Павла рус­ские императрицы короновались исключительно как супруги царст­вующих императоров. — Голос графа звучал уве­ренно и убедительно. — Но предстоящая коронация будет иной по своей природе, ибо это ко­ронация самодержавного монарха, а потому будет весьма символично использовать не платье, а именно мундир русской армии.

Рихтер горячо поддержал канцлера.

— Я согласен с Николаем Павловичем, Государыня... Будет пра­вильно, когда русская царица выступит в военном мундире, как дер­жавный вождь армии и флота. Прикажете оставить па­радную ка­рету или же пожелаете следователь верхом?

Императрица оттаяла, ледяные глаза вновь стали прекрасно-си­ними.

— Думаю, Оттон Борисович, что в мундире я должна следо­вать именно верхом, на белом коне. — Заметив в глазах министра ка­кое-то недове­рие, продолжила: — Не беспокойтесь, я ведь вы­росла в Осборн-хаус.

— Государыня, я учту все повеления и представлю церемо­ниал на утверждение, с учётом всех Ваших пожеланий и замеча­ний!

— Ездить верхом меня научила Granny, она сама в молодые годы могла проскакать без остановки три­дцать лье... Прика­жите, чтобы уже завтра мне представили для осмотра трёх-четырёх лоша­дей, я хочу сама сделать выбор...

Министр Императорского двора откланялся и покинул каби­нет. Александра Фёдоровна дождалась, когда захлопнется дверь, после чего

обратилась к канцлеру.

— Николай Павлович! Что говорят про Великого Князя Нико­лая Ми­—

хайловича?

— В обществе хотят разные слухи, Государыня... Я уверен, что уже сегодня в Зимний дворец пожалуют некоторые предста­ви­тели Импера­торской семьи, в первую очередь Государыня Мария Фёдоровна и генерал-адмирал.

Императрица вышла из-за стола, медленно прошла к двери, как будто проверяя, никто ли не смеет подслушивать, затем вер­нулась в кресло.

— Пусть приходят, — медленно произнесла она. — С чем они пожа­луют?

— Её Императорское Величество Государыня Мария Фёдоровна желает высказать протест по по­воду Высочайшего повеления относи­тельно Николая Михай­ловича. Она считает его высылку в Пермь слишком жестокой.

— Вы так authentically осведомлены обо всём, что происходит во дворцах, Николай Павлович, что мне иногда становится не по себе.

— Это мой долг, Государыня, — еле заметно усмехнулся канц­лер. — Я обязан знать настроения подданных русской царицы, а Мария Фёдо­ровна является первой из подданных.

— Я благодарю Вас, Николай Павлович, за верную службу... Разуме­ется, я должна знать настроения среди моих подданных, даже если речь идёт о моих милых родственниках. Что же каса­ется Николая Ми­хайловича, то я желаю, чтобы уже завтра он убыл к месту ссылки. Я больше не желаю ничего слышать про этого человека.

— Позвольте задать вопрос, Государыня... Великий Князь яв­ляется шефом Лейб-Гвардии 3-й Артиллерийской бригады и 82-го Дагестан­ского полка, он числится в Свите... Он — президент Русского Геогра­фического общества...

— Я ведь довольно ясно выразилась, Николай Павлович, — по­высила го­лос Императрица. — Его Высочество лишается всех чи­нов, зва­ний и должностей в России! Я не в силах простить его мерзкий поступок, он перешёл все границы! Он опозорил Импе­ратор­скую Фамилию!

Немного успокоившись, Александра Фёдоровна приказала канцлеру доложить о мерах, планируемых для наполнения го­сударственной казны. Но стоило Николаю Павловичу поведать о записке губернатора Шлиппе о необходимости введения госу­дарственной монополии на внешнюю торговлю хлебом, как мо­лодая царица снова вернулась к разговору о Николае Михайловиче.

— Извините, но я не могу сосредоточиться, граф, — виноватым голо­сом сказала она. — Меня гложет мысль о том, что мне при­ходится раз­бирать intrafamily squabbles и выносить жестокие наказания для родст­венников. Но, что же делать? — На щеках Императрицы появи­лись пунцовые пятна, а губы, спаянные не­навистью, скривились, уро­дуя прекрасное лицо. — Разве у меня есть иной выход? Покойный Госу­дарь завещал мне крепить еди­нение царской семьи. Я пригласила в Россию княгиню Юрьев­скую, я простила Великого Князя Михаила Михайловича, хотя внутренне я не в силах одобрить их поведение. Бог им судья!

— Ваше Величество! Я должен доложить, что в 1889 году Его Высо­чество Михаил Михайлович сватался к моей до­чери Кате. Покой­ный Государь Александр Третий пред­ложил Вели­кому Князю обож­дать год, и если через год тот не переме­нит намерения, то получит Вы­сочайшее благо­словение. Его Высоче­ство дал слово, но уехав за гра­ницу, он женился на графине Меренберг.

— Я не знала про эту прискорбную историю, — тихо промол­вила Императрица. — Мне очень жаль, что Великий Князь повёл себя недос­тойно...

— Дело прошлое, Государыня...

— Так что там предлагает тайный советник Шлиппе?

Игнатьев рассказал, как будучи екатеринославским губерна­тором, Шлиппе занимался скупкой зерна для преодоления по­следствий голода 1891 года. Блестяще выполнив поручение и получив за это Высочай­шую благодарность, Шлиппе пришёл к выводу, что нужна срочная реформа в области экспорта зерна заграницу. В 1894 году он подал министру земледелия и госу­дарственных имуществ Ермолову обстоя­тельно мотивирован­ную записку, в которой с немецкой аккурат­ностью доказывал, что необходимо создать для вывозимого хлеба государст­венную монополию. Согласно предлагаемого проекта весь свободный за удовлетворением потребностей насе­ления хлеб должен был ску­паться казной. Таким образом созда­вался бы государственный хлеб­ный запас, из которого в слу­чае надобности могли обеспе­чиваться неурожайные области са­мой России, а остальное зерно в тщательно отсортированном виде должно было идти на экс­порт.

Реализация предложений Шлиппе, во-первых, избавляла Рос­сию от угрозы голода, во-вторых, направ­ляла огромные барыши, которые прежде выпа­дали на долю пре­имущественно иностран­ных фирм, в государ­ственную казну. Вопрос этот был предме­том суждения в мини­стерствах, но Ер­молов фактически угро­бил предложение Шлиппе на корню.

— Ермолов — это ведь Ваша креатура, Николай Павлович, — за­метила Императрица. — Но теперь Вы явно им недовольны, по­чему?

— Так точно, Государыня! Тайный советник Ермолов имеет как по­ложительные качества, так и отрицательные. Увы, очень многим выс­шим чинам не хватает дальновидности, прозорливо­сти... Живут пока ещё воспоминаниями о прошлом, а ведь про­гресс идёт вперёд, и тре­бует от нас, высших чиновников, нового подхода. Иначе, Ваше Вели­чество, России придётся пле­стись позади передовых европейских держав. Увы, но при­дётся очень многое ломать, ломать привычный уклад, избавляться от уста­релых привычек. А при таковой ломке не приходится считаться с личностями, пусть даже весьма приятными.

— Что я могу сказать... Вы рискуете нажить себе врагов, Николай

Павлович... Весьма мо­гущественных врагов, как в России, так и да­леко за её преде­лами.

— Государыня! В настоящем положении я не вправе думать об этом, ибо осознаю, возложенную на меня ответственность перед престолом, перед Россией. Есть хорошая восточная поговорка, Ваше Величество, "Chien aboie - la caravane passe". И если газеты меня ругают, я знаю, что действую правильно. Сегодня по моему приказу закрыта газета "Гражданин", которую издавал известный Вашему Ве­личеству князь Мещерский, и теперь жду нового шквала ненависти в свой адрес.

Не удивлюсь, ежели по­сле высылки Мещерского из Пе­тербурга за него будут ходатай­ствовать даже члены Императорской Фамилии.

Императрица взяла лежавшую на столе газету.

— Я прочитала, что писал князь Мещерский... Ага, вот это ме­сто, которое меня возмутило до глубины души, "железная до­рога убивает все до неё бывшие народные ресурсы промысла и заработка там, где она проходит: село, деревня, мес­течко — всё беднеет и рушится". Неужели князь не понимает, что именно железные дороги, заводы и фабрики служат развитию страны?

— Увы, Государыня, такие вот настроения пока что имеются в обще­стве. Стоит ли удивляться, что огромная Россия, имеющая величайшие природные богатства, до настоящего времени вы­нуждена заказывать во Франции винтовки. По уровню промыш­ленного производства Рос­сия уступает ныне не только Северо­-Американским Штатам и Брита­нии, но Германии и даже Фран­ции. А я вижу своим долгом, Госуда­рыня, чтобы русские про­мышленники диктовали свои условия Европе, чтобы русские заводы стали образцом для подражания! Кстати, дол­гое время газета "Гражданин" получала весомые субсидии от казны.