Гессенская волчица-4

Завтрак был традиционно скромным — кофе, чай, шоколад, ветчина. Ну, и само собой, горячие калачи, которые подавались завёрнутыми в

подогретую салфетку. С первых дней жизни в России Аликс полюбила калачи и, несмотря на свою эконом­ность, даже смирилась с тем, что воду для их приготовления приходилось доставлять из Москвы. В своё время петербург­ские булочники создали ле­генду, что калачное тесто можно приго­товлять как следует только на воде из Москвы-реки, по­тому приходилось гнать по рельсам цистерны с москворецкой водич­кой.

За столом шла милая, довольно откровенная беседа. Присут­ствие Орлова никого не смущало. Десять лет, проведённых в лейб-гусарском строю, делали флигель-адъютанта желанным гостем в Зимнем дворце. Поинтересовавшись у сестры само­чувствием дочки, Элла обратилась к Орлову:

— Говорят, Александр Афиногенович, что Вы прошли по Финляндии огнём и мечом?

— Я лишь исполнил свой долг, Ваше Высочество! Невозможно было позволить этим мерзавцам бунтовать дальше!

— Но злые языки обвиняют Вас в излишней жестокости, — не­ожи­данно вмешалась Ксения. — Неужели была необходимость так рас­правляться с финнами? Я прекрасно помню, какие милые они были, когда мы были в Гельсингфорсе с Папа?...

Смутить Орлова было тяжело, лишь побагровевший плохо зарубце­вавшийся шрам на правой щеке выдал его волнение. Вы­держав паузу, подполковник поставил на скатерть бокал с маде­рой, прикоснулся пальцем к шраму и ответил:

— Это, Ваше Высочество, подарок от тех самых "милых фин­нов". А вторая пуля, пардон, пробила плечо Вашего покорного слуги... В тот злосчастный день в моём дивизионе погибло пять нижних чинов. Ну и потом финны показали себя во всей красе. Если бы мы не задавили мятеж в зародыше, могла загореться вся Финляндия, а там — недалеко и до Прибалтики.

— Ксенюшка, ты не права, — мягко заметил Александр Михай­лович, обращаясь к жене. — "Милые финны" оказались не та­кими уж милыми и миролюбивыми. Александр Афиногенович скромничает и не расска­зывает нам, как он гонял мятежников по лесам.

Александра Фёдоровна слушала молча, изредка бросая взгляды на Орлова. Скромное тёмное платье лишь подчёрки­вало её красоту. Гибкий, тонкий, как тростинка, стан, не испор­ченный материнством. Нежное белое лицо с бледно-розовым румянцем. Рыжевато-золотистые волосы, синие глаза, напол­ненные печа­лью. На руке простой персте­нёк с эмблемой сва­стики.

— Мне докладывали о погибших, — тихо сказала она. — Ска­жите, Александр Афиногенович, чем я могу помочь их семьям?

— Государыня, я отправил деньги семьям погибших жандар­мов. Во власти Вашего Величества пожаловать государевы на­грады погиб­шим.

— Спасибо, что Вы мне напомнили о погибших. Вечная им память! Я попрошу Вас, Александр Афиногенович, представить мне лично спи­ски всех погибших, не только Вашего дивизиона, но других частей.

— Слушаюсь, Ваше Величество!

Сделав небольшую паузу, Александра Фёдоровна сказала:

— Вас же, за верную службу и преданность престолу, по­здравляю полковником!

Орлов резко вскочил, чтобы высказать слова благодарности, но Им­ператрица жестом руки попросила его помолчать и продолжила:

— Я желаю, чтобы Вы приняли под начало моих улан.

Выразив слова благодарности, Орлов прильнул к протянутой руке Императрицы. Присутствующие не могли не заметить, как горят глаза свежеиспечённого полковника. Огнём страсти к пре­красной женщине.

* * *

Менделеев и Шарапов вошли в кабинет вслед за канцлером. Иг­натьев представил гостей Императрице, которая милостиво протя­нула руку для поцелуя и пригласила располагаться по­удобнее. Пока гости усаживались, Александра Фёдоровна вни­мательно рассматри­вала посетителей, таких не похожих друг на друга.

В Менделееве всё выдавало человека учёного, интеллигент­ного — его растрёпанные волосы, мечтательные глаза, манера держать себя. И даже одетый по случаю форменный сюртук Министерства финансов, украшенный шитыми звёздами тай­ного совет­ника, не мог придать ему чиновничьего лоска. Совсем иное зрелище представлял из себя Шарапов. Оклади­стая борода, колючий взгляд, какая-то настороженность, замет­ная в движениях. Именно с него Аликс решила начать.

— А Вы очень зло пишете, Сергей Фёдорович. — Императрица взяла лежавшую на столе газету, нашла в ней интересующую фразу. — Из-за этого, кажется, закрыли Вашу газету? "Петров­ское дво­рянское древо в России, основанное на табели о рангах, древо заграничное и у нас столь же бесплодное, как и евангель­ская смоковница". Чем же так провинилось наше дворянство? Или Вы замахнулись на деяния вели­кого Петра?

— Я не могу не признать множества заслуг Петра Великого, Госуда­рыня, но сознаюсь, что был бы неискренен, ежели бы вторил обще­принятым восторгам. Менее дру­гих люблю за его увлечения западною культурою и попи­рание всех чисто рус­ских обычаев. Невозможно на­саждать чу­жое сразу, без переработки. Быть может, это время, как пе­реходный период, и было необхо­димо, но мне оно несимпа­тично. Царя Иоанна Грозного попре­кают жестокостью, дескать, много крови про­лил, но ведь Пётр казнил гораздо больше, а сколько народа загнулось от непосиль­ного труда?

Императрица не перебивала, слушала внимательно, и Шара­пов про­должал:

— Флот построил немалый, верно, но всё из сырого дерева, и уж сразу после смерти Петра флот тот весь сгнил. Самое страш­ное — было искоренено русское начало, после чего уже и само­державная власть постепенно стала превращаться во власть чи­новников. Самодержавие обратилось в само­державие министра, в самодержавие ди­ректора и даже столоначальника. И я уверен, Ваше Величество, что оживи ныне царь Пётр, да увидь наших чиновников-лихоимцев, он бы сам бил их своей палкой!

— Но Вы же знаете, что в мае созывается Земский собор, по предло­жению Николая Павловича! — голос Императрицы стал более жёстким. — Мы желаем знать чаяния нашего народа!

— Государыня! После этого известия по всей России молят Всевыш­него о благополучии Вашего Величества! Поверьте, что нет ни еди­ного села, где бы не говорили о царской милости, о Земском соборе. После ограничения еврейского засилья это вто­рой важный шаг, кото­рый сделан за прошедший год. Россия тя­жело больна и наш долг — вы­лечить её. Я уверен, что лекарство — не новая теория, а здравый смысл. Он затуманился и исчез у нас за странными и нелепыми понятиями о либерализме, реак­ции... Его надо отыскать и восстановить, и тогда правитель­ство сможет править, а народ — жить. Да, я порою пишу очень зло, ибо вижу своим долгом будить русскую заснувшую мысль, указывать невежественным и легкомысленным современникам, ка­кие громадные богатства лежат под спудом, какой свет ума и националь­ной русской мысли заблестит впереди.

Шарапов говорил горячо, очень искренне, глаза его излучали ка­кую-то несокрушимую уверенность в своей правоте.

— Ваше Величество! — вмешался канцлер. — Сергей Фёдорович не просто талантливый писатель, болеющий душою за Россию. Он заме­чательный сельский хозяин, который на практике пока­зал, как можно и нужно работать. В своей усадьбе он создал мастерскую по производ­ству конных плугов, которые пользу­ются спросом у крестьян из-за удобства, простоты и дешевизны.

— Я даже прочитала брошюры Сергея Фёдоровича по сель­скому хо­зяйству, и они меня весьма заинтересовали, — сообщила Императрица.

— Я весьма польщён, Государыня. Я на практике попытался хозяй­ствовать по-новому и считаю, что мне это удалось. Наши либералы-западники уверяют, что русское сельское хозяйство должно пройти по тому же пути, что прошла Европа. Категори­чески не согласен! — Ша­рапов замотал головой из стороны в сто­рону. — Россия — это не Ев­ропа!

— В чём же такое отличие заключается? Мне всегда казалось, что Россия — это часть Европы!

— В Европе после ликвидации общины земля сосредоточилась в ру­ках состоятельного класса населения, и выработался такой поря­док, при котором владелец земли является предпринимате­лем, а беззе­мель­ная часть населения — рабочей массой. Земле­владелец предлагает ра­боту за плату, а безземельное население волей-неволей принимает эту работу. В России крестьяне после реформы 1861 года стали пого­ловно землевладельцами. Да, Ваше Величество, кресть­янская община является коллективным землевладельцем, а по­тому нашему крестья­нину не грозит пол­ное разорение, ибо земля не может быть отчуждена от общины. Дальше. В Ев­ропе основные налоги взимаются с землевла­дельца и с про­мышленника, а про­летариат платит лишь кос­вен­ные налоги. В России же основная масса податей взимается с кре­стьянских общин. И очень важно, что у нас помещик может иметь капитал, машины — но в страду у него рабочих нет. Чтобы их найти, ему нужно каким-то образом прижать крестьян, чтобы они, забросив своё хозяйство, пошли работать на поме­щичьи поля. Для этого исполь­зуются "отрезки", расположен­ные так, что крестьянину нельзя пройти мимо них, даже чтобы выпустить свой скот на выгон. У нас в батраки идут лишь не­способные к самостоятельному хозяйст­вованию отбросы сель­ского населе­ния. А если бы все помещики решили вести хозяй­ство на основе наёмного труда, тогда они за год разорились бы. С 1861 года по всей России идёт борьба по­мещиков с крестья­нами, и ежели не уничтожить эту противопо­ложность интересов, она неми­нуемо взорвёт Россию.

— Неужели Вы тоже про революцию? — встрепенулась Импе­рат­рица.

— Нет, Государыня, я говорю о том самом страшном русском бунте, который сдержать будет невозможно. Ведь гибнет село, и голод у нас случается периодически. И это в конце девятнадца­того века! Нельзя доводить крестьянина до отчаяния, иначе он возьмётся за дубину! Су­ществует множество мнений, как спасти русскую деревню. Одни при­зывают образованную городскую молодёжь поселиться в сельской местности и заняться земле­дельческим трудом. Другие предлагают создавать сельскохозяй­ственные коммуны из опять же городской ин­теллигенции. Но суть во­проса в том, что деревня и так перенаселена, ей нужны не до­полнительные рабочие руки, а агрономы. Городская моло­дёжь, интеллигенция, люди книжного воспитания, менее всего подхо­дят на эту роль. Я пошёл иным путём. У себя в Со­сновке, а это всего 400 десятин земли и 40 крестьянских дво­ров, я заключил до­говор с общиной о совместном труде. Я оп­ределяю, что и когда де­лать, а крестьяне беспрекословно вы­пол­няют все мои команды. Союз барина и мужика! Крестьяне полу­чают от меня луга, выгон для скота, пашню, семена. Обя­зуются же сделать все работы, начиная от вывоза навоза, вспашки, сева, заканчивая уборкой урожая. И весь урожай сво­зится в мой ам­бар, там молотьба происходит, а уж потом всё распреде­ляется среди крестьян, а часть урожая продаётся на сторону. Осенью крестьянский скот обеспечен сеном и клевером, недоимок ника­ких нет, на хозяйственные расходы остаётся по­рядочная налич­ность. Тем са­мым я уничтожаю бедность! Да, беднякам прихо­дится много работать, но уклониться нельзя, ибо крестьяне не примут в стадо скота укло­нившегося домохо­зяина. Я тоже не приму, и бедняк волей-неволей работает. Это, конечно, насилие своего рода, но через год-два у такого бедняка казённые недо­имки заплачены, вещи из заклада выкуплены, по­является сво­бодная копейка. Мужики ко мне относятся с доб­ром, понимая, что моё хозяйство — это и их хозяйство. Чем лучше барину, тем лучше и мужикам, всей общине.

— Вы действительно барин, Сергей Фёдорович, но мне прихо­дилось слышать, что бедность крестьян вызвана исключи­тельно нехваткой земли. Исходя из этого следует, что выход из сложившейся ситуа­ции — переселение крестьян на свободные земли, так ведь?

— Позвольте мне ответить, Ваше Величество, — Менделеев, ко­торый до того, казалось, думал о чём-то постороннем, решил поддер­жать Шарапова.

— Разумеется, Дмитрий Иванович, мы ведь говорим здесь по-домаш­нему, без лишнего этикета.

— Я не соглашусь с Вашим Величеством, ибо бедность кре­стьян вы­звано истощением почв, именно вследствие низкой культуры земледе­лия. Большинство крестьян по сей день поль­зуются сохой, низкокаче­ственными семенами и малопродуктив­ным скотом. Видели бы Вы кре­стьянских лошадок, они ростом с собаку. Дайте крестьянам все поме­щичьи земли, они быстро до­ве­дут их до истощения. Потому полно­стью поддержу Сергея Фё­доровича во мнении, что только союз ба­рина и мужика могут изменить русскую деревню.

Встав из кресла, Аликс подошла к окну. Не глядя на гостей, спро­сила Менделеева:

— Думаю, что среди крестьян есть разные люди. Может, стоит при­нять закон и распустить общины? Пусть каждый самостоя­тельно рабо­тает, проявляет свои таланты. Или Вы тоже за со­хранение крестьян­ской общины, Дмитрий Иванович?

— Да, Ваше Величество, но считаю, что община не должна быть яр­мом, и что желающие должны иметь возможность от­хода. На фабриках ведь тоже нужны свободные рабочие руки. Я сам лет тридцать назад купил в Боблово около 400 деся­тин земли, где были луга, леса и 60

десятин пахотной земли, весьма запущенной. Мне предрекали великий неуспех. Шесть лет я за­тратил. Стал использовать многополье, хоро­шее удобре­ние, ку­пил машины, завёл симментальский и швицкий скот, чтобы ис­пользовать луга и иметь своё удобрение. Когда я покупал землю, то средний урожай ржи на десятину пашни не превышал шести четвертей, а в худшие было лишь четыре-пять. На пятый год средний урожай ржи достиг у меня до десяти, а на шестой — до четырнадцати четвертей. Урожаи увеличились, молочное хо­зяйство, творог и сме­тана, дали доход, да ещё и откорм свиней стал выгодным. Профессора привозили студентов сельскохозяй­ственной акаде­мии осматривать мое хозяйство. И это всё в ре­зультате союза культурного хозяина и трудо­любивых крестьян.

— Скажите, господа, много ли в России таких вот культурных хо­зяйств, которые могут поспорить с Европой? — обратилась Императ­рица ко всем присутствующим.

— Таких хозяйств очень мало, Государыня, — ответил за всех Иг­натьев. — Подвижников типа Сергея Фёдоровича у нас — раз-два и об­чёлся, а нужно их — сотни и тысячи.

— Насаждение культурных хозяйств в России возможно только сверху, — добавил Менделеев. — Но развитие сельского хозяйства не­возможно без развития промышленности. Я не был ни фабрикантом, ни заводчиком, ни торговцем, но уверен, что без них нельзя думать о прочном развитии благосостояния Рос­сии. Изменение современного положения нашего хозяйства со­вершенно немыслимо без затраты гро­мадных капиталов, а капи­талы могут накопляться только при помощи развития капитали­стической промышленности. Но ни Европа, ни Се­веро-Амери­канские Штаты не горят желанием развивать промышлен­ность в России. Они пытаются тушить всякие промышленные зачатки, понижая цены на сырье и переделанные продукты. При устрой­стве одного из первых зеркальных заводов в России бельгийские произво­дители зеркал понизили свои цены для России до невоз­можности рус­ского производства, сбыли заготовленный уже то­вар и одновременно убили начавшийся русский завод. Именно поэтому, Ваше Величество, я был и буду сторонником протек­ционизма. Правильные таможенные тарифы — это тоже оружие.