Гессенская волчица-4

— Я, господа, давно слежу за деятельностью иностранных компаний в России. Действуют они по формуле "AprХs nous le dИsert!" Из­вестно ли вам, что по сей день в Петербурге сжи­гают каменный уголь, привезённый из Англии? Почему мы пе­реплачиваем англичанам, когда у нас в Донецком бассейне до­бывают уголь по бросовым ценам?

Листая блокнот, Ковалевский на живых примерах доказывал, что иностранцы в России захватили в свои руки львиную долю поставок для казны. Обеспеченные казённые заказы, ко­торые могли бы выпол­няться русскими заво­дами, будь у них обо­рот­ный капитал, уходят к иностранцам, которые немыслимо под­нимают цены. Не успели камен­ноугольные копи попасть в ино­странные руки, как казённые железные дороги стали перепла­чивать на первых же поставках угля сотни тысяч. Практически ничего нового в смысле техники иностранцы не вносят. Техника бурения и добычи нефти в Баку уже была на огром­ной вы­соте, когда пришли Ротшильды на всё готовое и сразу же страшно подняли цены. Теперь же иностранные капиталы вкладываются в ткацкое дело, но ведь рус­ская техника по прядению и ткаче­ству стоит ничуть не ниже, а в красильном деле даже выше ино­странной.

— Скажите, Владимир Иванович, — обратился Великий Князь Сергей Александрович, — может быть и наши, русские промыш­ленники, полу­чают казённые заказы в Германии или Франции? Чем чёрт не шутит...

— Я был бы рад ответить утвердительно, Ваше Высочество, но таких фактов у меня не имеется, — скривился Ковалевский в гри­масе. — Зато я могу доложить о том, что практически все город­ские конки управля­ются у нас из Брюсселя. Московская конка — это бельгийская "Гене­ральная компания трамваев Москвы и России". Одесская — это бель­гийское общество "Трамваи Одессы", тифлисская — бельгийское "Анонимное обще­ство трамваев Тифлиса".

— Я не могу понять, кто мог додуматься отобрать у иностран­цев право добывать платину и ртуть! — не успокаивался Алексей Алексан­дрович. Великий Князь был не чужд дружбе с фран­цузскими про­мышленниками, и потому не мог допустить, чтобы их интересы были хоть в чём то ущемлены. — Неужели мало того, что после бакинской истории с Ротшильдами нас в Европе почитают за варваров? Но дело даже не в этом. Кто мне скажет, что будет с владельцами платиновых рудников? Как мне известно, основные рудники на Урале принадле­жат Деми­довым и Шува­ловым. Неужто у них предлагается отобрать их исконные земли? Но ведь это же хуже, чем революция!

— Нет, Ваше Высочество, государство Российское — не раз­бойник с большой дороги, — ответил канцлер. — Махать кистенём нам не к лицу. Предлагается поступить так же, как с нефтенос­ными землями.

Стояновский, 75-летний благообразный старец с белой шки­пер­ской бородкой, возразил:

— Я был категорическим противником изъятия нефтеносных земель, но Вы, Ваше Сиятельство, провели это дело мимо Госу­дарственного Совета, через Высочайший указ. И теперь я буду категорически против того, чтобы изымать каким-либо образом платиновые или ртутные рудники у их владельцев. Такое изъя­тие собственности противно праву.

— Ну почему же, Николай Иванович, позвольте спросить? Ин­тересы государства превыше, чем интересы отдельных особ, пусть даже и ти­тулованных.

Князь Абамелек-Лазарев поддержал канцлера:

— Вам известно, господа, что я сам промышленник, и я уже начал разработку платины в не очень больших объёмах. Но я, прежде всего, служу Государыне, служу России. Да, как про­мышленник я кое-что потеряю в случае введения монополии государства, не спорю. Но как русский — я выиграю несоизме­римо! И потому прошу всех брать мой пример!

Голосование по первому вопросу прошло нервно, но Иг­натьев сво­его добился. По второму вопросу — о хлебной тор­говле — докладывал министр землеустройства и земледелия Шлиппе, который хотя и пре­бывал в должности ровно неделю, но знал вопрос очень глубоко.

Россия, занимавшая второе место в мире (после Соединённых Шта­тов) по хлебной торговле, уже давно попала в зависимость от евро­пейских дельцов, наложивших лапу на русскую пше­ницу. Поставляя в Европу огромные количества хлеба, взра­щенного на крестьянском поте, Россия не получала тех выгод, которые могла и должна была по­лучать, и которые получали вездесущие американцы.

Стихийные начала в русской торговле давно превратились во все­общую беду. Случается хороший урожай — и русские хлебо­пашцы на­водняют своим хлебом порты, невзирая ни на спрос, ни на цены. Слу­чается неурожай — и в Россию приходит царь-го­лод. Пошли дожди, дороги превратились в непроходимую грязь — подвоз хлеба прекра­тился и портам нечем торговать. Но вот собран урожай, окончены ра­боты в поле — и хлеб стремительно идёт на рынок, понижая цены всюду, где можно.

Совсем иная картина сложилась в Соединённых Штатах, где благо­даря хорошей организации система хлебных запасов стала той защит­ной средой, которая оградила цены от непосредствен­ного влияния урожая. Предприимчивые американцы построили больше тысячи эле­ваторов, которые стали не просто хранили­щами, но и местом сорти­ровки зерна.

В России сумели построить всего пятьдесят элеваторов, кото­рые сортировкой не занимались вовсе, в результате чего русская хлеботор­говля подчинена исключительно размерам урожая и необходимости выручить осенью известную сумму денег. Появ­ление русского хлеба в значительном размере всегда сопровож­дается понижением цен на ев­ропейских рынках.

Шлиппе сделал однозначный вывод — если правительство же­лает исправить существующее положение, необходимо незамед­лительно ввести государственную монополию на внешнюю хлебную торговлю путём создания сети государственных элева­торов. Это позволит не только повысить цены на русских хлеб, но и спасти от возможного голода десятки тысяч людей.

Первым выступил Великий Князь Михаил Николаевич:

— А нужно ли государству вмешиваться в дело торговли, ежели купцы, как русские, так и иностранные, и так справля­ются? Наши зем­левладельцы вольны в своём выборе, кому и по какой цене продавать хлеб.

— Ваше Высочество! К сожалению, на торговле русским хле­бом на­живаются не русские купцы, а прохвосты типа Дрей­фуса. Если раньше иностранцы скупали зерно у русских круп­ных поставщиков, то теперь они непосредственно выходят на самых мелких производителей и скупают уже всё у них. Весь барыш идёт в карман еврейским дель­цам, а мог бы идти в рус­скую казну.

— А этот Дрейфус — еврей? — удивился Сергей Александрович.

— Да, Ваше Высочество! Он французский подданный, но сам — эль­—

засский еврей.

— Тогда почему он ещё работает на территории Российской Импе­рии? — возмутился Великий Князь. — Или для него закон не писан, Вла­димир Карлович?

— Этого я не могу знать, Ваше Высочество! Вверенное мне ведом­ство имеет иную компетенцию, — Шлиппе оставался не­возмутимым. Хотя он происходил из саксонского рода и в воен­ной службе никогда не служил, юношеская выправка и седые усы с загнутыми вверх кон­чиками, придавали ему бравый вид прусского офицера.

— Илларион Иванович! — Великий Князь переключился на графа Во­ронцова-Дашкова. — Доколе евреи будут нарушать за­коны Империи? Чёрт знает, что творится!

— Формально они ничего не нарушают, Ваше Высочество! По­сле того, как в Баку полицмейстера выкинули со службы, а рот­шильдов­ских прихвостней подвергли штрафам, евреи стали го­раздо осторож­нее. Сам Дрейфус преспокойно сидит себе в Па­риже, а в России рабо­тают его представители.

— В таком случае, господа, мы просто обязаны одобрить пред­ложе­ние о введении монополии на торговлю хлебом! — конста­тировал Ве­ликий Князь. — Тем самым и казну российскую на­полним, и ударим по рукам хитрым евреям!

Канцлер попросил высказаться всех присутствующих. Александр Михайлович, который три года назад посетил Соединён­ные Штаты, после чего стал мечтать про американизацию Рос­сии, горячо выска­зался в поддержку монополии. Его поддер­жали большинство минист­ров. Сольский, Островский, Стоянов­ский и Государственный контро­лёр Филиппов выступили про­тив. А вот Победоносцев пус­тился в длинные рассуждения. Было непонятно, поддерживает ли он точку зрения Великого Князя Михаила Николаевича или же Сергея Алексан­дровича.

Канцлер, не выдержав занудных рассуждений, задал вопрос в лоб:

— Константин Петрович, всё-таки, Вы за введение монополии или же против?

Но обер-прокурор, старый битый волк, не желал высказаться от­крыто, и снова стал юлить, чтобы не обидеть кого-либо из великокня­—

жеской братии.

Игнатьев усмехнулся в свои густые усы и прокомментировал пози­цию Победоносцева:

— То флейту слышу я, то звуки фортепьяно...

Голосование прошло снова в пользу канцлера. Николай Пав­лович не скрывал своего удовлетворения, тихо посмеивался, за­ражая других своей неутомимой энергией.

По третьему вопросу докладывал министр государственных иму­ществ принц Ольденбургский. Пробыв год на министерском посту, принц ужаснулся, узнав о масштабах хищнического раз­грабления на­циональных богатств России.

Издавна огромные запасы пушного зверя привлекали в Си­бирь промышленников и торговцев. Меха соболей, лисиц, белок, бобров, куниц, горностаев в огромных количествах продавались на Ирбит­ской, Нижегородской и Якутской ярмарках, откуда уп­лывали на мехо­вые аукционы в Лондоне и Лейпциге. Некото­рые суммы получала с этого государственная казна. Гораздо больший доход был у купцов, подмявших под себя торговлю пушниной. Но основной навар полу­чали иностранные компании, которые занимались вывозом пушнины и могли диктовать Рос­сии свои цены.

В это время восточное побережье России подвергалось тоталь­ному грабежу со стороны канадских, американских и япон­ских бра­коньеров. Лежбища морских бобров — каланов и мор­ских котиков на Камчатке и Командорских островах как магнит притягивали к себе шхуны из Сан-Франциско, Ванкувера и Ио­кагамы. Ко­тиков и кала­нов убивали не только на суше, но и в воде, не раз­бирая ни пола, ни возраста. Масса зверя пропадала, раненые животные уходили в море и там погибали во множе­стве.

В 1893 году добыча котиков на расстоянии десяти миль вдоль рус­ского тихоокеанского побережья и тридцати миль во­круг Командор­ских островов и острова Тюлений была запрещена, но возмож­ностей противостоять хищникам у России просто не было. Ну что могли сде­лать два-три русских корабля против двух сотен быстроходных шхун? Если браконьерское судно за­держивалось русскими кораблями за пре­делами трёх морских миль, то его экипаж не отправляли во Владиво­стокский окруж­ной суд, а вы­давали на третейский суд в порту при­писки. От юрисдикции над экипажами английских шхун Россия отка­залась вообще, их должны были передавать британским властям для предания суду.

В одном 1894 году в командорских водах было убито 79 ты­сяч ко­тиков. В результате безжалостного уничтожения чис­лен­ность котиков сократилась многократно, а каланы оказались на грани исчезновения.

Легальный промысел котиков и каланов с 1891 года был от­дан на откуп Русскому Товариществу котиковых промыслов на десять лет, принося российской казне в год около 80 тысяч руб­лей. Четыре учре­дителя — Прозоров, Савич, Гринвальд и Лепёшкин — держали в своих руках всю добычу. В то же время десятки тысяч ценных шкур уходило в Сан-Франциско, откуда переправлялись в Лондон, чтобы превра­титься в шубки для европейских модниц стоимостью уже в мил­лионы.

Американские и канадские браконьеры били в русских во­дах ки­тов, добывали моржей и тюленей, сивучей и нерп, зараба­тывая на этом миллионы, а японцы, пользуясь отсутствием ох­раны русского побережья, чувст­вовали себя полными хозяевами рыбных запасов. В 1892 году от­ставной лейтенант японского флота Гундзи Таданари ос­новал "Общество курильских служа­щих", которое занялось хищниче­ской добычей рыбы вдоль по­бережья Камчатки.

На русском Севере безнаказанно хозяйничали норвежцы, которые били китов, моржей, тюленей и белых медведей.

Все, кому не лень, пользовались национальным богатством России, вот только сами русские ничего от этого не получали.

Принц Ольденбургский предлагал вернуться к государствен­ной монополии на внешнюю торговлю мехами, моржовым клы­ком, шку­рами морского зверя, китовым жиром и усом. В своё время по­добная монополия уже вводилась царём Иоанном Гроз­ным, но была отменена Екатериной Великой из-за невоз­можности контролировать пушной промысел. Для защиты русских пределов от иностранных браконьеров предлагалось создать управления морских промыслов на Камчатке, во Владивостоке и Архангельске, одновременно объявив 10-мильную зону рус­скими территориальными водами, за незаконный промысел в кото­рых браконьеров можно было бы предавать суду.

Министр иностранных дел Нелидов заметил, что односто­ронние действия России могут привести к международному скандалу.

— Но ведь мы уже пробовали договариваться с британцами три года назад, — ответил Александр Михайлович. — А воз и ныне там... Пока мы будем созывать международные конференции, японцы и амери­канцы и вовсе распоясаются.

— Николай Павлович! — обратился Сандро к канцлеру. — Флот готов передать для охраны морских промыслов старые ко­рабли, которые уже потеряли всякое боевое значение, но вполне справятся с браконье­рами.

— Спасибо, Ваше Высочество, но пока суд да дело, я попрошу Вас, как Главного начальника флота, посодействовать и напра­вить к Кам­чатке побольше наших корабликов. Японцы там во­обще обнаглели, доходит до перестрелок! Хотя, по большому счёту, необходимо стро­ить в Петропавловске военный порт, строить там же консервный завод, по типу владивостокского. И на Сахалине строить завод. Там ведь рыбных запасов на многие миллионы! И нужно, чтобы там работали русские люди, а то, как мне докладывают, там всё больше японцы да прочие иноземцы подвизаются.

— Я Вас понял, Николай Павлович! Всё равно мы будем уси­ливать флот на Тихом океане, так что несколько кораблей там не помешают. А чтобы поостудить горячие головы — я прикажу топить любого, кто посмеет оказать неповиновение!

Алексей Александрович неодобрительно хмыкнул.

— Легко сказать, да тяжело сделать... Нет у нас людишек на Кам­чатке, а Николай Павлович предлагает ещё и иностранцев оттуда вы­гнать. Может, вообще из России всех иностранных техников и инже­неров изгоним? А? Только с чем останемся...