Гессенская волчица-4

Министр промышленности как будто ждал великокняжеской реп­лики.

— Да, Ваше Высочество! Кто ж поспорит, что иностранные техники

лучше наших? Да, они знают очень не­много, но умеют, что нужно. Ес-ли бельгиец — кра­сильщик, то он полный невежда в акушерстве или астрономии, но он надевает фартук и берётся за покраску тканей. А наш тех­нолог-химик всё знает, и нефтя­ные смазочные масла, и спо­собы кристаллизации сахара, и тех­ноло­гию анилиновых кра­сок. Он же ещё образо­ванный евро­пеец! Он изучал право, литературу, зоологию, астрономию, фи­лософию, высшую мате­матику! Это цвет нашей ин­телли­генции, лучший жених для любой барышни, и вдруг, надевай фар­тук и становись заниматься покраской

— По Вашему мнению, князь, русские не способны давать хо­роших техников? — недобро усмехнулся Алексей Александро­вич.

— Вашему Высочеству известно, что я по крови армянин... А что касаемо техников, то наши, получив диплом технолога, большей ча­стью идут не на фабрики, а в профессора, в департа­менты, словом туда, где пишут бумаги, или произносят речи, но где не работают практически... Слава Богу, наше образование изменилось, но пока что Россия расплачивается за неудачно ор­ганизованные наши специ­аль­ные школы. Именно потому ка­надцы и норвежцы бьют на­ших китов и богатеют на этом, а мы вынуждены лишь думать, как с этим бороться.

Канцлер заглянул в свой блокнот.

— Китобойный промысел, господа, практически весь в руках ино­странцев. И так будет до тех пор, пока мы сами не возьмёмся за до­бычу китов. На Мурмане всё уже давно умерло, а в Охот­ском море пока что работает лишь финская компания да ещё в прошлом году граф Кейзерлинг при финансовой поддержке правительства начал промысел и теперь же пытается организо­вать производство китовых консервов. А мы нуждаемся не только в организации государственной торговли мехами и про­дуктами морского промысла, но и в организа­ции переработки рыбы, китового мяса и жира.

Министр финансов Плеске недовольно заметил:

— Всё-таки, я бы поостерёгся, господа, вот так нарушать сво­боду

торговли... Введение любой монополии существенным об­разом отра­—

зится на наших купцах и промышленниках. Тот же Сорокоумовский не скажет нам "спасибо", а ведь он один из самых крупных торговцев пушниной.

— Я не спорю о коммерческих талантах господина Сороко­умовского, Эдуард Дмитриевич, — канцлер покачал головой. — Но всё дело в том, что основная нажива от русского соболя доста­ётся не ему, а англича­нам и германцам. А я хочу, чтобы доходы от русской пушнины обога­щали не еврейских дельцов из Ев­ропы, а русских купцов и русскую казну. Смысл предложений Его Высочества принца Александра Пет­ровича состоит в том, чтобы русское государство получило монопо­лию именно на внешнюю торговлю. Я буду только рад, если наши купцы будут изготавливать из русской пушнины шубы или манто и затем продавать их в Европу, как готовые изделия, и пополнять каз—

ну. Но что касается сырой пушнины — это должно быть преро­гативой казны. Только так мы сможем поддерживать желаемые для нас цены.

Победоносцев скептически посмотрел из-под очков и до­вольно ехидно поинтересовался:

— А в чём же разница, Николай Павлович, позвольте полюбо­пытст­вовать? Что шуба, что сырая пушнина, ведь в любом слу­чае барыши оседают в кармане русского купца.

— Я тоже так когда-то думал, любезный Константин Петрович. Но у меня было довольно много времени, почти четырнадцать лет, чтобы не только заседать в Государственном Совете, но иногда читать увлека­тельные и поучительные книги. Я случайно ознакомился с книгой не­коего фон Хорника и пришёл к вы­воду, что мысли там весьма и весьма занятные. Кстати, господа, советую всем ознакомиться, называ­ется она "жsterreich Эber alles wann es nur will".

— Какие же откровения там изложены?

— Основные мысли можно сформулировать в виде девяти пунктов. Я специально записал себе их, чтобы не запамятовать. Первый пункт — каждый клочок земли в стране должен исполь­зоваться для сельского хозяйства, добычи полезных ископаемых и их обработки. Второй — все добытые в стране сырые материалы следует использовать для собст­венной переработки, поскольку стоимость конечных товаров выше, чем сырья. Третий — надле­жит стимулировать рост рабочего населе­ния. Четвёртый — вся­кий вывоз золота и серебра следует запретить, а все отечествен­ные деньги надлежит держать в обращении. Пятый — всякий им­порт иностранных товаров надлежит всемерно ограничивать. Шестой — иностранные товары, без которых обойтись невоз­можно, следует выменивать за отечественные товары, а не на золото и серебро. Седьмой — следует всячески стремиться к тому, чтобы ввоз иностран­ных товаров ограничивался сырьем, кото­рое может быть переработано в стране. Восьмой пункт — сле­дует неустанно искать возможности для продажи иностранцам из­лишков обработанного продукта. Наконец, господа, пункт де­вятый, должен быть запрещен ввоз тех товаров, кото­рые име­ются в достатке, такого же качества и могут быть произведены в стране.

— Это теперь должно стать принципами деятельности рус­ского пра­вительства? — спросил Победоносцев.

— Я надеюсь, что именно так и будет, — ответил канцер. Тихо, но очень твёрдо и уверенно.

Следующим докладывал министр финансов. Плеске упорно про­двигал идею введения в России золотого стандарта, при ко­тором лю­бой желающий мог бы свободно обменять в Государ­ственном банке бумажные ассигнации на полновесный золотой рубль. Предложение было весьма заманчивым, ибо министр обещал после его реализации наплыв в Россию европейских промышленников, готовых вложить деньги в развитие произ­водства, в постройку новых заводов и фабрик.

По существу, Плеске лишь озвучивал идею господина Витте, кото­рый ещё при жизни Николая Второго пытался ввести в Рос­сии свобод­ное хождение золотого рубля. Большинство минист­ров, с которыми канцлер предварительно уже побеседовал с уча­стием Шарапова, отне­слись к проекту весьма скептически. При голосовании Плеске остался в подавляющем меньшинстве.

А вот второе его предложение, о введении табачной монопо­лии, вызвало самый живой интерес. Французский опыт доказал, что госу­дарство может получать миллионы, распространив мо­но­полию на фаб­рикацию табака и табачных изделий и на тор­говлю таковыми. Весь произведённый табак поставлялся по оп­ределённым казною ценам на казённые табачные фабрики, где и перерабатывался. Продажа табака и табачных изделий произво­дилась в казённых табачных лавках, в кото­рых обычно работали отставные солдаты и инвалиды. Таким образом французская казна получала в год до 400 миллионов франков. Прини­мая во внимание, что потребление табака в России будет гораздо больше, чем во Франции, предполагалось, что и доходы казны будут гораздо больше. Разногласий это предложение не вы­звало.

Зато представленный министром финансов проект Уложения о на­логах и сборах пришлось обсуждать до вечера. Уж слишком револю­ционными показались предложенные изменения. Суще­ствовавшая в России фискальная система имела две особенно­сти. Первая особен­ность — значительное преобладание косвен­ных налогов по сравнению с бюджетами иных крупных госу­дарств Европы. Если в Пруссии кос­венные налоги превышали прямые в два раза, в Британии — в 2,75 раза, а во Франции в три раза, то в России — в шесть раз. Таким образом, косвенные на­логи обременяли всё население, без различия имущест­венного состояния.

Вторая особенность — незначительность обложения недвижи­мо­сти по сравнению с той же Францией или Британией, что приводило к несправедливому распределению налогового бре­мени.

В 1884 году в докладе Александру Третьему покойный ми­нистр финансов Бунге, ссылаясь на положительный опыт Анг­лии и Пруссии, предлагал ввести подоходный налог, который считал наиболее целесо­образным и справедливым. Эти предло­жения вызвали такое сопротив­ление со стороны дворянства, что Бунге не решился сразу приступить к его введению, опасаясь ломки хозяйственных отношений.

И вот теперь Плеске предложил три новых налога — подоход­ный (с доходов, от тор­говых и промышленных капита­лов, промыслов и личного труда), личный налог с лиц ра­бочего возраста и усадеб­ный налог с усадеб всех без различия со­сло­вий. Для лиц свободных профессий (адвокатов, врачей, худож­ников) предусматривался отдель­ный порядок исчисления нало­гов. По мнению Министерства финансов введение всесословных налогов с прогрессивной шкалой должно было бы уравнять по­датное бремя, преимущественно отягчающее наименее зажиточ­ные классы населения. Тем паче, что в Финляндии подоход­—

ный налог существовал уже давно и полностью себя оправдал.

Кроме того, впервые в России предлагалось ввести налог на рос­кошь. Подобные налоги давно уже существовали не только во Фран­ции, но и в Пруссии, Баварии, Ба­дене, но чтобы предло­жить та­кое в России? А Плеске предложил обложить налогом не только биллиарды, тотализатор, охоту, экипажи, охотничьих и комнатных собак, основан­ные на увеселе­ниях за­ведения, но также ювелирные изделия и изде­лия из ценных мехов.

Поддержав предложения Министерства финансов, граф Иг­натьев выдвинул свои дополнения, предлагая обложить специ­альным нало­гом ввозимые из-за границы дорогостоящие вина и коньяки, различ­ные заграничные деликатесы, иностран­ную пар­фюмерию, ткани и одежду, изделия из кожи. Вся хитрость за­ключалась в том, что канц­лер вёл речь не о таможенных по­шлинах, а именно о новых внутрен­них налогах, что не давало шансов той же Гер­мании обвинить Россию в повышении тамо­женных тарифов...

Глава 42

Тяжёлые колёса мерно стучали по рельсам. Синие вагоны, богато украшен­ные позолотой, отсчитывали вёрсты, всё дальше удаляясь от Пе­тербурга. Всё ближе к древней Москве, всё ближе к златоглавому Успенскому собору, в котором должно состояться венчание на царство.

Царский поезд отправился из Петербурга глубокой ночью, на чём настояла Александра Фёдоровна. После годич­ного перерыва она впер­вые покинула Зимний дворец, предпри­няв все возмож­ные меры пре­досторожности. При следовании царского кор­тежа по обеим сторо­нам Невского проспекта, от Зимнего дворца до Николаевского вокзала, сплошной стеной стояли лейб-егеря и дружинники Добровольной ох-раны, ощетинившиеся штыками.

Ранним утром 22-го апреля Императрица проснулась в своём купе, разбуженная первыми лучами весеннего солнца. Она давно не чувствовала себя так комфортно, как теперь, и по­тому позволила себе хотя бы немного поленивиться, понежиться в тёплой мягкой постели, от чего уже давно отвыкла. Двена­дцать меся­цев, прошедшие после смерти мужа, стали суровым испытанием на прочность, заставившим работать без выходных по 10-12 часов в сутки. Всё же природное жен­ское любопытство перебороло лень, и Аликс непреодолимо захоте­лось просто си­деть и смотреть в окно, любуясь русскими пейзажами.

Полтора года назад, в октябре 1894 года, она уже была в Мо­скве, где останавливался шед­ший из Севастополя траурный по­езд с гробом Александра Третьего, но тогда большей ча­стью была занята тем, что пы­талась успокоить Николая, кото­рого смерть отца и свалившееся на плечи царствование привели в состояние шока. Теперь же можно было просто смотреть за окно, где воздух лёгкими ветрами разносит по об­ширным про­сторам лесов и рек запах весны, где появляются первые нежно-зелёные побеги травы, а по дорогам и просекам игриво журчат ручьи, вереницей переплетаясь и сверкая бликами лучей на яр­ком ап­рельском солнце.

"Пусть милая Герингер хорошенько выспится, — подумала Аликс. — Ей предстоят тяжёлые дни, а я сегодня могу и сама одеться". Наки­нув пеньюар, она подошла к окну и опустила раму. В купе пахло свежей древесиной. Императорский поезд со­вершал свой первый рейс, совсем недавно покинув цеха Алек­сандровского завода. Деревянные части вагона были сделаны из индийского тика. Панели, потолки и мебель — из полирован­ного дуба, ореха, белого и серого бука, клёна и карельской бе­рёзы, и всё это отделано английским кретоном светло-зелёного цвета.

Покойный Николай так и не успел воспользоваться новым литер­ным поездом. Его купе, отделанное кожей тёмно-оливко­вого цвета и досками красного полированного дерева, сиротливо пустовало. Мысль об этом нарушила спокойствие Аликс, заста­вила моментально пере­ключиться и настроиться на рабочий лад.

Императрицу волновали как предстоящие встречи с много­числен­-ными европейскими родственничками, так и возможные проблемы с

японскими и итальянскими дипломатами. Она была уверена, что по­следние действия России в Корее и в Эритрее не останутся без ответа, и несомненно, что Ямагата и Виктор-Эмма­нуил будут пытаться договориться, либо с ней лично, либо с Игнатьевым. Хотя были задеты жизненные интересы Японии и Италии, отступать было некуда, ибо принципиаль­ное решение уже было принято, и заключалось оно в том, что Россия обязана укрепиться как в Корее, так и на берегах Красного моря, получив таким образом три новых порта для российского флота, тем паче, что в Гензане, Мозампо и в бухте Рахейта уже высади­лись русские инженеры.

Вторым весьма щекотливым моментом был приезд на коро­нацию князя Бисмарка, который для Франции был символом её поражения в войне 1870 года. Возвращение отторгнутых про­винций Эльзаса и Ло­тарингии уже лет двадцать как стало фран­цузской идеей фикс, а тут молодая русская царица лично при­глашает в Москву ненавистного галлам прусского канцлера! И это при том, что французскую делега­цию будет возглавлять ге­нерал Буадефр, тот самый, который в 1892 году подписал франко-русскую конвенцию о военном союзе.

Аликс пока ещё не определилась относительно судьбы франко-русского союза. Не доверяя советчикам, она самостоя­тельно занялась изучением взаимоотношений России с европей­скими державами. С большим удивлением она открыла для себя, что после того, как в 1890 году милый кузен Вилли отка­зался продолжить "договор пере­страховки", покойный Алек­сандр III был вынужден искать сближе­ния с безбожной респуб­ликанской Францией, которая к тому времени уже стала источ­ником полу­чения многомиллионных кредитов, так

необходи­мых для раз­вития русских железных дорог и промышленно­сти.