— Понятно, — невесело проговорил Стрелковский. Посмотрел в зеркало на Люджину — та сочувственно, без удивления улыбалась ему.
Тарья Свенсен встречала их у ворот нового дома — в старом, щедро политом кровью, она наотрез отказалась жить, и муж сжег его — и купил новый. Она пополнела, и выглядела куда здоровее, чем почти полтора месяца назад. Тепло поприветствовала гостей, пригласила к накрытому столу.
После очень уютного обеда женщины остались у стола — тихо беседовать о своем. А хозяин дома пригласил Игоря осмотреть двор.
И когда они спустились по лестнице, сказал тяжело:
— Я не полезу в твои тайны, друг. И не беспокойся за Демьяна Бермонта. Ему все равно, кто отец его королевы, главное, чтобы она вернулась. Но лучше тебе пока к ней не приходить. Если это кто-то еще увидит из наших, пойдут разговоры. Не нужно этого.
— Я об этом уже подумал, — хмуро произнес Игорь. — Ты прав.
К вечеру они вернулись домой. Игорь Иванович молчал, Люджина не беспокоила его. Есть обоим не хотелось — и он, коротко извинившись, ушел в свой кабинет. А капитан, на секунду опустив голову и устало потерев глаза, отправилась переодеваться.
Полковник снова тосковал и не хотел настроением своим ранить Люджину. Нужно было побыть в одиночеству и привести мысли в порядок.
Но в кабинете метания только усилились — и он украдкой, ругая себя, открыл ящик стола — и достал старую, выцветшую в красные и желтые цвета фотографию. Ирина в легком платье и широкополой шляпе, на отдыхе в приморском имении Рудлогов, Лазаревом. Сидит на пляжном покрывале, изящно поджав ноги. Молодая, хохочущая, с небольшим животиком — она беременна младшей, Каролинкой. Шляпа немного сбилась — потому что сзади мать обнимает малявка Полина, и королева чуть повернула к ней голову, и они с дочерью смотрят друг на друга. Поле лет шесть, и распахнутый в детской улыбке большой рот сияет дыркой вместо переднего зуба, и волосы заплетены в куцые косички, и сама она в каком-то матросском костюмчике и шапочке. Позади виднеются фигуры старших принцесс и Святослава — кажется, в руках у него катушка с леской от воздушного змея.
От фотографии веяло летом и счастьем. Крепкой семьей веяло. В которой ему не было места.
Игорь уронил голову на руки и затих, переживая знакомое, пусть редко возвращающееся теперь отчаяние.
Он долго не помнил ту ночь, в которую и была зачата Полина. Воспоминания стали прорываться только перед самым переворотом, а до этого он с ума сходил от повторяющихся снов.
Стук каблучков и хлопнувшая дверь. Собственное изумление. Черные глаза, обычно светлые, как лед. Ударившее в голову желание. Женщина, впивающаяся в его губы до боли. Выгибающаяся на нем, шепчущая "ты сегодня нужен мне". И утреннее пробуждение в комнате за кабинетом, с больной головой и провалом в памяти.
Может, так и просидел бы полковник в кабинете до утра. Если бы в терпковато-болезненные волны памяти не вторгся сладкий, щекочущий ноздри, сытный запах. Настойчивый аромат свежей, вкусной выпечки, который невозможно не вдыхать и не наслаждаться им. Игорь помотал головой, стряхивая тягостную головную боль, посмотрел на фотографию, улыбнулся солнечной, раззявившей рот Полине, и бережно положил снимок обратно в ящик. И пошел на кухню.
Там творилось возмутительное — повариха сидела за столом и бездельничала, а капитан Дробжек, в простом домашнем платье, закатав рукава до локтя, надев белую косынку и обвязав вокруг талии передник, лепила пирожки и выкладывала их на огромный противень. Рядом стояла плетеная корзина, устеленная накрахмаленной салфеткой, до половины уже заполненная горячей готовой выпечкой. Ее было так много, что можно было все Управление накормить, а не одного тоскующего полковника и одну беременную северянку.
— Пробуйте, Игорь Иванович, — предложила Люджина и продолжила споро выкладывать пирожки на противень. Стрелковский уселся за стол — повариха уже вскочила и понятливо ушла с кухни, и дверь прикрыла. И теперь он молча наблюдал за северянкой. И ел сладкую ватрушку с творогом. Необычайно вкусную.
Теста было очень много, Люджина лепила и лепила — пока он не насторожился, потом не обозвал себя дураком и не понял, что это ее способ справиться с нервами.
— Очень вкусно, — похвалил он. Нужно же было с чего-то начинать. Капитан покосилась на него, слабо улыбнулась, и с утроенным рвением стала рвать тесто.
Прошло еще несколько минут тревожного молчания.
— Полина моя дочь, — озвучил он очевидное.
— Я догадалась, шеф, — отозвалась Дробжек спокойно. — По обмолвкам. По вашему отношению. Ну и вы очень похожи.
— Я любил ее мать, Люджина.
Кусок теста шлепнулся на стол, и северянка ожесточенно начала выкатывать из него длинный валик.
— Вы и сейчас ее любите, Игорь Иванович, — ровно и даже немного сочувственно проговорила она, разрезая валик — и начиная сплетать из трех полос что-то похожее на косичку.
— Да, — признал он и сжал зубы от страха — а как сейчас снимет передник и уйдет?
— В этом нет вашей вины, — косичка, уже нарезанная и смазанная вареньем, перекочевала на противень и капитан легко подняла его — тяжеленный и сунула в духовку. — Просто примите это. Реальность такова, что это чувство всегда будет с вами.
— Она погибла из-за моих ошибок, Люджина.
Боги знают, зачем он продолжал выталкивать это из себя. Зачем? Проверить на прочность? Или не желал больше, чтобы между ними стояла эта тайна?
— Вы могли ее спасти? — Дробжек не поворачивалась. Включила воду и сурово, жестко терла губкой огромную кастрюлю, в котором заводила тесто.
— Да, — признал он. — Если бы был внимательнее. Осторожнее. Ответственнее. Настойчивее.
— Но сейчас уже ничего не исправить. И это вас убивает, — подсказала северянка тихо. И выключила воду. И наконец-то повернулась, стянула с коротких волос платок и потерла им глаза.
Игорь молчал, разглядывая ее — раскрасневшуюся, немного сердитую.
— Вот что я вам скажу, Игорь Иванович, — наконец, вздохнула она. — Любовь останется с вами. Берегите ее. Не пытайтесь выдрать — это часть души. Уж я-то знаю, — строго сказала северянка. — А касательно вашей вины... Вы — профессионал, мастер в своем деле. И если вы говорите, что могли сработать лучше, у меня нет оснований вам не верить. Вы ошиблись. Это привело к гибели королевы, к серьезным последствиям для страны. Вы виноваты.
Он сощурился — и она остановила его, предупреждающе подняв руку.
— Но вы не можете ее воскресить, Игорь Иванович, — продолжила капитан, вытирая ладони о передник. Голос ее едва заметно дрожал. — Ее смерть вы не исправите. Но я могу предложить вам выход. Хотите?
Полковник кивнул и на секунду прикрыл глаза, ощутив такое восхищение, что захотелось схватить ее, стиснуть, заставить замолчать — или закричать, забыть об этом разговоре.
— Вы можете взять на себя обязательство во имя этой смерти, — чуть сипловато предложила Люджина. — Спасать других. Обездоленных, умирающих, больных. Вы богаты, вы могуществены, у вас есть имя, авторитет. Сколько жизней вам нужно спасти, чтобы выплатить ваш долг перед вашей женщиной?
— Вы моя женщина, Люджина, — проговорил он твердо.
Губы ее дрогнули, и она все же отвернулась.
— Сколько, Игорь Иванович?
— Бесконечно много, — сказал он тихо.
— Вот и занимайтесь этим до конца своей жизни, командир. Сделайте свою жизнь борьбой против смерти. Во имя любви.
— А вы? — спросил он, вставая. Подошел, обнял — и сжался. Она была напряженной, твердой как камень.
— А я буду с вами, — ответила северянка и добавила укоризненно: — Я же уже говорила об этом. Вам нужно повторять, чтобы вы верили, да?
Игорь поцеловал ее в шею, жадно, почти больно. Сжал сильно, как хотел, зашарил руками по платью, поднимая его.
Оттолкни меня, оттолкни. Ты не можешь принимать меня такого, после такого. И словно в ответ на его рваные мысли она повернулась к нему лицом, спокойно глядя в наливающиеся злым желанием глаза. И отчеканила почти по слогам:
— Я принимаю вас с вашей виной и вашей любовью, Игорь Иванович. Но вы помните, о чем мы договаривались, когда вы просили меня полететь с вами в Бермонт? Найти постоянную любовницу, посещать специалиста, принимать терапию. Пока, — она усмехнулась, — вы исполнили только один пункт.
— Потом, — прорычал он, садясь на корточки и стаскивая с нее белье. — Потом! — подсадил ее на стол, вжался губами в губы, пытаясь расстегнуть штаны. — Таким вы хотите меня, Люджина? Любите меня, помнящего другую?
Он почти кричал ей в лицо, а капитан легко гладила его по плечам, словно не замечая его судорожных движений — и не закрывая глаза. Не морщась — а он делал больно. Руками, губами, словами. Прижалась, обняла, заполнила его всепоглощающей нежностью — и он затих на полуслове, сжал в кулаки ткань ее платья за спиной, опустился на колени, и позорно, сдавленно завыл ей в живот, уткнувшись в него лбом и задыхаясь от боли.
В спальню они вернулись поздно. Игорь до этого молчаливо очищал с противня сгоревшие пирожки и думал, как же она должна сейчас презирать его. А на Люджину напал зверский аппетит и она ела и ела, пила молоко, чай — а когда полковник оглянулся в очередной раз, увидел ее уже мирно спящей на столе. Отставил испорченный напрочь противень, подхватил ее на руки и понес в кровать. Поколебался — стоит ли оставаться здесь после того, что ухитрился наговорить — и натворить — и все же аккуратно лег с краю.
Ночью капитан проснулась — и он проснулся ,словно все это время во сне слушал ее. Она пошарила рукой по тумбочке, вздохнула тяжело.
— Люджина? — виновато позвал он.
— Пить хочу, умираю, Игорь Иванович, — сонно объяснила она. — И вставать неохота.
И он почти радостно сбегал на кухню, принес ей воды — и лежал на спине на самом краю, и слушал в сумраке, как она пьет. Капитан поставила стакан, зашевелилась, подползла к нему, тихо обняла — и заснула.
А он не сразу заснул. Все прислушивался к ее дыханию, гладил ей живот и удивлялся — как, как же ему могло так повезти?
Люк, понедельник
Несколько часов после возвращения в замок Вейн и разговора с Леймином его светлость провел в кабинете, категорически запретив кому-либо заходить. Люк думал — и в раздражении отбрасывал одно решение за другим.
Проигнорировать требование Луциуса? Он выполнит свою угрозу не моргнув и глазом. И Марина действительно сорвется сюда с требованием жениться — но в ее памяти муж навсегда останется слабаком, который позволил сделать ей больно. Не защитил. И если уж он сам так отреагировал на факт слежки, то в какое же неистовство придет Марина? И обвинит его, обязательно. Да он и правда виноват — расслабился, не приказал проверить берег, не захотел, чтобы там присутствовала даже собственная охрана. Чтобы хоть кто-то, хоть краем глаза увидел его женщину.
Теперь вот расплачивайся, Кембритч.
Выкрасть Марину, доставить в часовню и поставить перед фактом? Она, конечно, упрется, разозлится и придется снова начинать тщательно выстраивать отношения.
Хорошо. А если не красть? Сделать все красиво. Позвать к себе — а он сумеет ее уговорить, — напоить вином, залюбить до отсутствия мыслей и предложить романтическую авантюру? Здесь вероятность согласия, конечно же, выше, но если откажется — останется только все же признаться во всем и жалко просить ее содействия. Разве может он себе это позволить?
— Зацепить Луциуса... зацепить... — Люк в очередной раз матерно выругался в адрес короля, — чем зацепить-то?
Если даже угроза обнародования информации про королеву Магдалену и ее проклятые награды Инландера не испугала? Сказать ему, что о его шантаже узнает мать? Смешно. Его величество легко переступит и через любовницу, и через всех шесть богов, если они будут стоять на его пути.
Люк, как всегда при мысли об отношениях матери и короля поморщился и поспешно переключился на дальнейшие размышления. Касайся нынешняя проблема кого-либо другого, не Марины, он бы рискнул взяться любой из вариантов. Но с ней цена ошибки слишком велика. И герцог курил, и тщательно, слово за словом выстраивал планы, варианты отходов при неудаче, дублирующие действия... как военачальник перед сражением. Но ему было кисло, и никак не возгорался внутри привычный азарт из-за трудной задачи.
А еще его светлость окончательно убедился в том, что даже у него, видавшего все и циничного сверх меры, чувства глушат разум. И ехидничал по этому поводу сам с собой, и смирялся, признавая — да, так оно и есть. Казалось бы — чего такого — заставить третью Рудлог волей или неволей согласиться на срочный брак. Но Люку хотелось иного. Ему хотелось, чтобы состоялась свадьба, которая прогремит на всю Туру — и пусть все узнают и запомнят, что Марина принадлежит только ему.
Вечером, когда наконец-то в голове выкристализовался простой и четкий план, герцог вышел из кабинета и прошелся по замку. Чертыхаясь. Кто бы мог подумать, что здесь столько зеркал?
Вряд ли Луциус круглосуточно наблюдает за ним, но нужно было себя обезопасить.
Люк спустился в подвалы — туда, где содержались братья Дьерштелохты, и там уже, не выпуская из поля зрения дверь — чтобы никто не вошел, закурил и набрал на телефоне Марину. И постарался следить за дыханием, помня, что каким-то чудом она чует, когда он врет.
— Привет, — проговорила она в трубку почему-то шепотом.
— Привет, детка, — с удовольствием ответил он. — Занята?
— Мы в Бермонте у Полины, — так же тихо обьянила третья Рудлог. Люк прислушался — странные звуки на фоне оказались медвежьим порыкиванием. Оно отдалялось, что-то глухо похрустывало, и Марина уже громче сказала:
— Я отошла подальше, чтобы не пугать сестер непривычно широкой улыбкой. Они, боюсь, еще не готовы к моим нежностям.
— Зато я готов, — усмехнулся Дармоншир. — Заглянешь сегодня ко мне? Связывать и оставлять на ночь не буду, обещаю.
— Проголодались, ваша светлость? — коварно поинтересовалась Марина — и он прикрыл глаза от возбуждения и хрипло признался:
— Вот сейчас я ощутил дикий голод, детка.
Она тихо и дразняще рассмеялась.
— Придется потерпеть. У меня еще все болит, Люк. Знал бы ты, как трудно мне пришлось на работе.
— Черт, — нетерпеливо и жарко сказал он, уже совсем забыв обо всем, кроме нее, — я негодяй, Маришка, но это меня заводит еще больше. Приходи. Я сделаю тебе хорошо. И не больно. Тебе даже двигаться не придется.
— Заманчиво, — тяжело и горячо выдохнула она в трубку. — Но я не могу. Так как на выходных кто-то утащил меня предаваться греху на берегу океана, то вечером придется срочно подбирать наряд на завтрашнюю церемонию. У меня вечер расписан по минутам и никак не улизнуть. Так что завтра увидимся, ваша светлость. Не потерпишь?
— Да я и сегодня-то с трудом вытерпел, — честно признался Люк. — Но... возможно, мы завтра не увидимся.
— А что такое? — тут же насторожилась она.
— Скорее всего я буду сидеть в королевской тюрьме, детка.
— Так, — серьезно проговорила Марина и он снова ощутил во рту кислятину и поморщился сам от себя. — Что случилось?
