Когда он остановился, холода не ощущалось вообще. От плеч и мокрой груди тек парок, и в ушах бешено стучала кровь — а организм потряхивало от удовольствия. Макс, щурясь от вдруг появившегося солнца, заигравшего искрами на вытоптанном снегу и светлых лезвиях, убрал клинки, чувствуя холодок в ладонях, когда они скользнули в первый слой ауры, и направился к дому.
За спиной его шумели дубы-стражи. Непривычно шумели — он обернулся, присмотрелся и чуть дернул губами. Завязанная на саженцы стихия Земли давно уже вызрела в маленьких стихийных духов, подчиняющихся только ему. Много лет они жили рядом — живые деревья и нелюдимый инляндец, и странное у них было к хозяину отношение — дубы рьяно защищали дом от незваных гостей, радовались, как дети, когда он появлялся в чаще чтобы осмотреть их — нет ли болезни, не нужна ли помощь, игриво обсыпая его желудями или росой, тянулись поцарапать — привязку он делал на своей крови и иногда подпитывал их, — и погладить ветвями.
А сейчас они дергали ветками в одном ритме, повторяя его недавние наклоны и взмахи руками. И это было забавно. С охранниками-дубами получилось как всегда — решая одну задачу, он нечаянно поднял целый пласт, неосвоенный современной магнаукой.
"Надо бы, конечно, исследовать этот феномен, но нет времени, — думал он, шагая к ванной. — Или привлечь стажеров... ? Кого-то из студентов? Пусть изучат развитие привязанных духов, составят механизм их искусственного выращивания... остихийненные предметы быта могут изменить мир..."
Перед глазами тут же встала некая студентка, с визгом носящаяся среди дубов и задающая тысячу вопросов, и Тротт раздраженно поморщился, мотнул головой. Нет. Не вытерпит он в своем личном пространстве даже самых толковых из молодых ученых. А уж студентам и, особенно, студенткам вовсе грозит быть прикопанными под этими самыми дубами.
Макс разделся, тут же запустив стиральную машинку, встал под горячий душ, упершись руками об стенку и опустив голову. Пять минут отдыха, быстрый обед и работа. Любимая верная работа.
Плечо от почти-кипятка пощипывало, и Макс чуть двинулся в сторону, потер саднящую кожу ладонью. Благодаря занятиям с Четом он уже давно не использовал репеллент — но этим утром проснулся, хватая ртом воздух и чувствуя приближения приступа — и успел вколоть себе в вену дозу, всегда лежащую на прикроватном столике. А потом уже, когда успокоился, сходил в лабораторию и для верности сделал себе очередную импликацию. И хорошо, что успел до внезапного появления друзей.
Он покосился на плечо, забитое накладывающимися друг на друга знаками и вздохнул. Устойчивый портал, который Алекс закрыл утром, поднял в душе муть липкого страха. Но некуда деваться, ночью нужно уйти в Нижний мир. Два месяца по времени Туры Тротт не был там, и его дар-тени давно должен был дойти до столицы империи, Лакшии. И добыть информацию — действительно ли правитель, тха-но-арх, собирает армию — и есть ли хоть малейшая вероятность, что им удастся получить долговременный проход на Туру. И если слухи, бродящие по трактам империи, подтвердятся — придется думать, имеет ли он право скрывать это. С другой стороны, предсказания о предстоящем уходе в богатую и сытную землю, подогреваемые жрецами местного пантеона, уж очень давно будоражат умы народов нижнего мира и относятся, скорее, к религиозному мифотворчеству. Точнее, так он думал ранее. Но как не тревожиться теперь, после видений Алекса, найденных Мартом предсказаний и попыток темных сородичей открыть проход с этой стороны?
— Глупцы, — пробормотал он с досадой, растирая тело мочалкой. — Мечтатели и глупцы.
В свое время, когда Макс наконец-то принял то, что с ним произошло и освоился в мире Лортах, и, главное — научился выживать там, где правили насилие и боль, — он много лет пытался понять, как же возможно одновременное существование одного человека в двух мирах, на двух планетах, отстоящих друг от друга на невозможное количество световых лет. Это было невозможно — но это "невозможно" опровергалось каждый раз, как его утягивало в Лортах, в существующую там темную ипостась. И не его одного. Дар-тени было несколько тысяч — большая часть из тех, с кем он разговаривал, видела только редкие сны о Туре, меньшая — проживала вторую жизнь каждую ночь.
А таких, как он, Макс не встречал. Но ведь они были. Тот же Соболевский. Или другой... темный.
"Ты слаб, малыш".
Тротт снова поморщился от сожаления, поднял лицо под струи воды, смывая пену, потер рыжие волосы. Силен был его противник, очень силен. Только ошибся. Макс пределов своих сил и сам не знал — и боялся узнавать.
Проклятые обстоятельства. Встретиться бы с осведомленным собратом в других условиях, разузнать все, что можно, сравнить выводы. А сейчас приходится опираться только на те обрывки сведений, что он зацепил при ментальном контакте с убитым сородичем — и на многолетний сбор информации в нижнем мире, после которого из предположений и догадок в голове сложилась хотя бы как-то укладывающаяся в разумные рамки гипотеза.
Каким-то образом в Лортах оказалась выброшена одна из Великих стихий, базовых элементов устойчивости Туры — верующие называли ее Черным Жрецом Смерти. И это привело не только к постепенному угасанию Туры, обозначив грядущий конец света — когда остатки великой стихии развеются окончательно, но и к разделению его потомков на две обособленные половинки. Потому что вторая, крылатая ипостась, суть воплощение темной стихии, наследие Жреца, и без него невозможна. Ушел Жрец — и утянул за собой половинки душ. Рождается человек здесь — а через время появляется в мире Лортах его дар-тени. Так и живут, вечно стремясь друг к другу.
Макс долго горел жаждой вернуть себе нормальную жизнь — и если для этого нужно было вернуть бога на Туру, то он был готов в лепешку расшибиться, но сделать. У него было много времени — он жил куда дольше, чем обычные люди. И он нашел-таки долину, откуда шла сила Источника. Но не смог туда попасть. Стоило ступить в проход между черными скалами, окружающими долину, и его пригнуло к земле — и усталый оглушающий голос льдом прошуршал в голове:
— Уходи, не тревожь меня, пытливый птенец. Знаю, зачем ты пришел. Нет у тебя сил помочь мне. И ни у кого нет.
— Но это неправильно, — упрямо просипел он, пытаясь не заорать от разочарования. — Что мне сделать, отец?
— Смириться, — ответил тот. И замолк — и не отвечал боле.
Кто он, чтобы оспаривать слова того, кто неизмеримо знающей и сильнее? Поэтому действия заговорщиков Макс и воспринимал как акт отчаяния. С другой стороны, а если кровь Красного, смешанная с кровью Черного и правда может открыть проход для бога? И не являются ли оправданной жертвой уничтожение правящих династий — для предотвращения конца света?
А если предположить, что сказанное на могильном камне одного из Гёттенхольдов правда, и это действительно откроет портал между Лортахом и Турой и освободит Жреца — выстоит ли Тура, если сюда хлынут полчища кровожадных тварей, ведомых далекими от гуманности и милосердия воинами правителя Лортаха? И если с ними придут чудовищные боги инсектоидного мира?
— Прекрати истерику, — приказал он себе, врубая ледяную воду — тело сжалось, и Макс застонал сквозь зубы. — Сначала факты, потом будешь решать.
Он много успел сделать за эту субботу — словно пытался нагрузить себя работой, только чтобы попозже лечь спать. Но когда уши уже заболели от басов тяжелого рока, а в лаборатории рядком встали склянки с мазью, ускоряющей восстановление кожи после ожогов, пришлось закруглиться. Макс еще взялся за уборку, хотя дом и так сверкал — кажется, даже пыль боялась садиться на его мебель, чтобы не вызвать неудовольствия инляндца — но с ругательством вырубил мерно работающий пылесос, достал из стола сигарету — и дал себе еще две минуты отсрочки, выйдя во двор покурить. Сигарета тлела в губах, а он неслышно двигал руками, прислонившись к стене дома и глядя на приветливо качающиеся ему навстречу дубы.
Через несколько минут владения профессора Тротта засияли щитами, способными задержать даже Марта, если тому взбредет в голову устроить другу ночную побудку — а природник лег в кровать и закрыл глаза. И дисциплинированно вырубился.
Его дар-тени, слава богам, ни от кого не убегал и ни с кем не дрался. Лук и броня лежали неподалеку от небольшого скрытого костерка, почти уже прогоревшего и мерцавшего в ночной темени пепельно-красными угольками, а сам Охтор, полуголый, с расслабленно подрагивающими крыльями, мерно разделывал мелкого местного оленя. Размером с собаку — теплокровная живность здесь, в мире Лортах вся была небольшая, резвая и очень мускулистая — иначе не спастись от инсектоидов, господствующих тут же. В папоротниковых лесах в изобилии водились и рептилии, похожие на небольших страусов и в большинстве своем травоядные — мясо и яйца употребляли в пищу, из толстой кожи делали ремни. Были здесь и птицы — Макс всегда удивлялся, насколько местные куры похожи на туринские и подозревал, что выводок несушек и петухов попал сюда через очередной провал. Как, вероятнее всего, и люди — потому что физиологически они ничем не отличались от жителей Туры.
Объединяло животных и людей только одно — всем им приходилось очень быстро бегать. Или летать. Медленные тут не выживали.
Макс задержал движение ножа, чтобы не порезаться — пока приходил в себя и переживал поток воспоминаний. Горячая туша под его пальцами еще чуть сокращалась, а Тротт ошарашенно проморгался и, решив, что разбираться на голодный желудок не стоит, досвежевал зверя, закопав потроха — чтобы на кровь не пришли желающие поживы, — и швырнул на угли, запекаться. И только потом сел у костра, раскладывать по полочкам информацию и пытаться сориентироваться в датах.
На Туре с момента его последнего ухода в Нижний мир прошло чуть меньше двух месяцев. Здесь же, — Тротт опять раздраженно подумал о странном невычисляемом соотношении времени в двух мирах, — после посещения Далин к концу подходил только третий месяц. Только — потому что обычно разница во времени была куда больше.
Почти полтора месяца из них его дар-тени шел лесами до в сторону столицы империи, Лакшии, опасаясь погони — за убитых воинов, псов-нейров. Таился, стараясь не приближаться к трактам и крупным городам и по широким дугам обходя твердыни, родовые владения местных военных баронов — тха-норов. Пусть высокородные норы частенько враждовали между собой, но за убийство низкородным пса любого из них устраивали настоящую травлю.
Но на половине пути пришлось зайти в одно из селений за припасами — и там он услышал такое, что решился на крюк в сторону от столицы. И через пару недель ошарашенно взирал из густого папоротникового леса на равнину, заполненную бесчисленными загонами с тысячами тха-охонгов, вибрирующую от их рева — и на регулярно взымающие в небо стаи гигантских оседланных стрекоз.
Армия расположилась там же — от загонов и лагеря даже до укрытия Макса доносилась вонь немытых тел, муравьиной кислоты, крови и слизи. Тха-охонги с удовольствием употребляли в пищу и теплокровных, и своих мелких сородичей, которых выращивали тут же, на убой. И людей, конечно. Лагерь был очень обширен — и к нему регулярно подъезжали новые отряды под штандартами разных тха-норов.
Макс поворошил палкой угли, подгребая их к мясу. За спиной его хрустнуло — он мгновенно обернулся, прыгнул в сторону, переключая зрение — но во тьме бродил один из местных небольших ящеров, пощипывая мох, и Тротт успокоенно сел на место. Картина тысяч черных бронированных спин и звуки рева полумагических существ этого мира была ужасающей. Неудивительно, что он боится каждого шороха.
Крылья за спиной все еще были напряжены, и он махнул ими раз, другой, поморщился — пять месяцев прошло, а еще не отросли до нормы, и слабые, как у птенца. Можно даже еще спрятать под куртку, если примотать — а вот под броню уже не влезут. Лучше, конечно, не снимать плащ — или тратить силы на морок от особо глазастых.
Сейчас людей поблизости он не чувствовал. Да и кто в своем уме останется на ночь в лесу? Хотя самые опасные твари предпочитали болотистые равнины куда южнее столицы, в лесах тоже хватало любителей подзакусить человечиной.
Его чуть не засекли у огромного лагеря, и Охтор опять бежал, скрывался в корнях деревьев, пропуская патрули на охонгах, шел по ручьям, чтобы не оставить запах — и оторвался-таки, хоть это и стоило ему трех бессонных ночей.
Армия императора собиралась на войну — и разве можно было объяснить это простым религиозным рвением или верой в истории о проходах в благословенную землю? Значит, у императора были все резоны собирать войска — и либо он знал, как открыть переход, либо был уверен, что он скоро откроется сам.
В любом случае нужно было это выяснить — и Охтор вновь направился к Лакшии. И сейчас остановился в дне перехода от нее.
Макс дождался, пока запечется мясо, поел — и, решив, что спать не хочет, оделся, закинул остатки оленя в мешок и зашагал по лесу в сторону столицы, следуя за парой лун, несущихся в черноте ночи над Лортахом и мелькающих в просветах между кронами деревьев. А на следующее утро, без приключений пройдя последние километры по тракту и заплатив мзду стражникам у ворот, уже ступил на грязные улицы Лакшии.
В столице Тха-Нора он до этого был единственный раз, и с тех пор она не изменилась — все такая же рыхлая, похожая на расползшееся из кадки и заплесневевшее тесто, пестрая и неряшливая. Лакшия спускалась в мелкое море — точнее, это море поглощало Лакшию, а она разрасталась с другой стороны, словно гриб-паразит на гниющем дереве. Из грязной воды под стальным светлеющим небом торчали черные остовы покинутых домов — и между ними на круглых лодчонках местные рыбаки ловили рыбу. Сюрреалистичное зрелище.
Далеко от моря, на холме, насыпанном руками рабов, находился блистательный золотой дворец императора, тха-нор-арха, соединенный с построенным полумесяцем храмом местного пантеона. Там день и ночь приносились человеческие жертвы, питая силой богов. Жизни рабов, жизни преступников, тех баронов, которые впали в немилость у имератора... много кого, благо, был выбор. Континент был перенаселен, и жизнь человеческая здесь ценилась ниже, чем жизнь охонга. В Лакшии у подножия холма тха-нор-арха плескалось целое человечекое море — были здесь и кварталы аристократов, и торговые, и самые многочисленные — бедноты, рождавшейся в грязи и умиравшей тут же.
Впрочем, грязь сопровождала каждого человека в столице.
Дома, что побогаче, были построены на каменных сваях и искусственных холмах, которые спасали от частых наводнений. Простые жители тоже ставили дома на сваях, только деревянных — или вовсе строили дома так, чтобы наводнение приподняло их, удерживаемых якорями — и опустило, отступив. Частые наводнения оставляли на улицах ил и наносы песка — да и вся Лакшия была грязна, многолюдна и жестока, и затеряться в ее бедных кварталах могло бы и стадо тха-охонгов, а не то что один дар-тени.
Охтор выбрал квартал поближе к солдатским казармам, расспросил людей — не знают ли, не ищет ли кто в харчевне вышибалу — и, помесив сапогами грязь на улицах, направился к домишке, на двери которого была намалевана тарелка и меч. Значит, рады тут видеть и солдат, и наемников, для них и работают. А у кого лучше подслушать о будущей войне?
