Гессенская волчица-4

— Мне понятна Ваша позиция, Сергей Фёдорович.

— Это не только моя позиция, Ваше Величество! Весьма мно­гие эко­номисты убеждены, что введение в обращение золотого рубля нанесёт удар по сельскому хозяйству, что приведёт к пол­ному упадку и разо­рению. Переход к золотому обращению обо­гатит не страну, а неболь­шую группу людей, которые и ратуют за золотой рубль, покупая газет­—

чиков, которые публикуют ли­кующие призывы.

— Государыня, — канцлер закашлялся, но быстро исправился, — я об­-ращался за консультациями, по моей просьбе записки соста­вили пре­красные финансисты, Оль и Бутми, которые резко отрицательно высказались по поводу золотого рубля.

— Но, Николай Павлович, против золотого рубля — всего лишь не­сколько человек, как мне докладывал Плеске. Большинство же рус­ских профессоров — за золотой рубль.

— Если Ваше Величество позволит, я легко это поясню! — по­лучив одобрительный кивок, Шарапов продолжил. — С введе­нием золотого рубля изменится соотношение, и деньги по отно­шению к товарам ста­нут дороже. И тогда, Государыня, в выиг­рыше будут не производители материального богатства, а бан­киры и биржевики, жиреющие на спе­куляциях, и ещё те, кто по­лучает твёрдое денежное со­держание. Наша интеллигенция, представители кафедральной науки, как раз относятся к этой ка­тегории людей. Для них чу­жды ин­тересы промышленности и земледелия, с которыми они зна­комы лишь теоретически. И предста­вители кафедральной науки истово защищают золо­той рубль, обе­щающий им самим большие удобства за те же деньги. Финансовое ве­домство же имеет свои резоны, ибо в странах с золотой валютой поку­пательная сила налогов растёт автомати­чески, без измене­ния суммы самих налогов. Промышлен­ность и земле­делие будет разо­ряться, но государственную роспись можно сверстать без дефи­цита, не прибегая к непопулярному повыше­нию налогов. Вот и весь "секрет Полиши­неля"!

— Господи, как же всё запутано, — тяжело вздохнула Императ­рица. — Раньше я считала, что Россия должна идти по пути Ев­ропы, той же Британии, чтобы достигнуть расцвета, но теперь возникает всё больше

вопросов.

— Не сочтите за дерзость, Ваше Величество... Знакомо ли Вам рус­ское выражение "Что русскому хорошо..." — Менделеев не успел дого­—

ворить, ибо Александра Фёдоровна перебила его.

— "...то немцу смерть!" — в её голосе появились нотки недо­умения. — Госпожа Шнейдер весьма сурово учит меня русскому языку, и это выражение мне растолковала.

— Я к тому, Государыня, что невозможно механически следо­вать примеру Европы, — Менделеев неловко поправил пенсне, пристально глядя на Аликс. — Не будем забывать, что Россия на­бралась столько займов, что должна всему миру. Мы — мировой дебитор. Британия же — мировой кредитор, и ей несомненно вы­годно вздорожание золота, ей выгодно разорять своих дебито­ров! Именно потому золотой рубль России противопоказан!

Шарапов положил на стол Императрицы две книжки:

— Я приготовил для Вашего Величества мою книжку о бумаж­ном рубле и вторую, совместную с господином Олем, относительно се­ребра. Уверен, Государыня, что приведённые нами доводы более, чем убедительны...

* * *

— Господин Шарапов — довольно наивный человек, — сказала Импе­ратрица, оставшись в кабинете вдвоём с канцлером. Уло­вив вопроси­тельный взгляд графа Игнатьева, продолжила. — Он преподнёс мне свою книгу про бумажный рубль, не думая, что я перед встречей уже прочитала её.

— Ваше Величество, я не устаю удивляться Вашей энергии!

— Меня с детства учили всё делать самой. Да, Николай Пав­лович, меня готовили к роли жены, матери, хозяйки семейного очага... Когда я приехала в Россию, помню, как возмутилась тем, что каминные ре­шетки были в ужасном состоянии. Я при­казала служанке привести их в порядок, но оказалось, что она не знает, как покрывать решётки гра­фитом. Вызванный лакей тоже не имел понятия о чистке каминных решеток. Пришлось мне самой показывать прислуге, как это надлежит делать. Нико­гда не забуду их удивлённых глаз! Я стараюсь вникнуть во всё сама, иначе как же я смогу управлять Россией?

Глава 40

Утро 16-го апреля было серым, неприветливым. Грозовые тучи, за­полонившие небо над Петербургом, не выдержали и раз­разились бур­ным ливнем. Аликс, проснувшаяся от раскатов грома, была не в на­строении. Вынужденная отказаться от про­гулки, она самолично по­кормила Ольгу, после отправилась в свой ка­бинет, где засела за нако­пившиеся бумаги. Утренний чай приказала принести туда же, чтобы не отвлекаться от работы.

Пришедшая Элла составила компанию. За чаем сёстры не­спешно обсу­ждали последние события. Милая беседа была пре­рвана малень­ким лохматым существом — шотландским терьером Эрой, не­ожиданно выскочившим из-под кресла и вцепившейся в каблук Елизаветы Фёдо­ровны. Аликс, безумно любившая свою собачку, привезённую из Анг­лии, пришла в восторг, рассмея­лась, её на­строение улучши­лось.

Элла осторожно заговорила о предстоящей коронации:

— Не поспешила ли ты, пригласив Бисмарка в Москву? Ты ведь по­ни­маешь, что французами его приглашение будет непре­менно ис­тол­ковано превратно, как твоё стремление возобновить союз с Герма­нией... Старик будет для французов как красная тряпка для быка. Его бульдожье лицо под Pickelhaube — это символ возвыше­ния Прус­сии...

— Ну и пусть! — Императрица отставила в сторону чашку с чаем. — По-моему, французы слишком уж зазнались. Они хотят быть союзни­ками России, надеясь на силу русского штыка, при этом пытаются душить нашу торговлю своими та­рифами. Так что пусть лишний раз подумают... Я покамест Франции ничего не обещала... Как раз пред­ставится удобный случай подраз­нить их образом "железного канц­лера". Кстати, Бисмарк вчера прислал мне благодарственную теле­грамму за приглашение. Я вот думаю, не сделать ли мне князя Бис­—

марка шефом какого-либо русского полка...

— Я представляю, какое лицо будет у Марии Фёдоровны при виде Бисмарка, — хитро улыбнулась Элла. — Она ведь не скры­вает свою датскую тоску по Шлезвигу и ненависть ко всему прусскому.

— Знаешь, милая, я просто не хочу обращать внимание на то, что там подумает моя свекровь. Мне сейчас важны не интересы Дании или Пруссии, а интересы России. В конце концов, наш отец тоже был не в восторге от того, что Гессен попал в подчи­нение Берлину. А кузена Вилли cute dad просто на дух не переносил.

В глазах Эллы промелькнула тоска. За окнами дворца про­гремел гром, сверкнула молния. Это отвлекло Эллу и она тихо сказала:

— Надеюсь, что кузен Вилли не приедет на твою коронацию. Меньше всего мне бы хотелось встречаться с этим самодовольным болваном.

— Наши желания совпадают. В конце концов — это ведь моя корона­ция, а кайзер на любой свадьбе желает быть невестой, а на любых по­хоронах — покойником. Вот Генриха я буду ис­кренне рада видеть, жаль, что он будет без Ирены.

— Серж мне рассказывал одну презабавную историю про Виль­гельма, — вспомнила Элла. — Ты же знаешь, что Вилли обо­жает всякие иностранные мундиры, вероятно, у него их больше, чем у любого иного монарха. Твой тесть назначил его шефом Выборгского полка, и вот в 1888 году Вилли в Красном Селе обходил строй полка, в русском мундире. Заметив, что у горни­стов в руках серебряные трубы, спро­сил, за что полк был награ­ждён такими высокими знаками отличия. Горнист тут же отче­канил — за взятие Берлина в 1760-м году, Ваше Императорское Величество! Бедный Вилли так растерялся, что не знал, как ему реагировать, а Александр Третий наградил горниста деся­тью рублями за находчивость.

Аликс рассмеялась и напомнила сестре, что ведь когда-то кайзер был влюблён в неё и не скрывал своих чувств. Элла до­садливо отмах­нулась, а затем не удержалась и подпустила шпильку.

— Да ну, не напоминай мне про Вилли, это так давно было... А вчера я заметила, как на тебя смотрел Орлов, какими восхищён­ными гла­зами. Влюблёнными глазами...

Аликс мгновенно вспыхнула. Красные пятна покрыли её лицо, в глазах появилось необычайное смущение. Стараясь не смотреть в глаза сестре, Императрица стала яростно протесто­вать:

— Элла, как тебе могло придти в голову по­добное? Я удивлена! What nonsense?

— Милая, я лишь сказала то, что заметили все присутствую­щие. И Серж, и Сандро с Ксенией...

— Вздор и ещё раз вздор! — в голосе Аликс явственно зазвучал ак­цент, вызванный волнением. — Орлов — верный слуга пре­стола, добле­стный офицер, и смотрел он на меня, как на русскую царицу! Как тебе не стыдно, Элла? Ты же прекрасно знаешь, что память Ники для меня священна, что в моей жизни уже никогда не будет иного мужчины...

Императрица встала, подошла к окну, чтобы спрятать свои глаза, в которых царила растерянность.

— Ну, не сердись, моя маленькая Алике, — Элла подошла к се­стре и нежно обняла её. Повернула к себе, посмотрела прямо в глаза. — Что с тобой? Ты испугана?

— Я порой не знаю, что со мною творится! Элла, если бы не воля Николая, чтобы я заняла российский престол, я бы ушла в монастырь, чтобы там в молитвах найти успокоение души. Но я не могу сделать этого, не могу... Каждый день я несу свой крест, встречаюсь с мини­страми, с придворными, и меня не по­кидает страх, что я что-то делаю не так, как должно! — голос за­дрожал, но Аликс справилась с волне­нием. — Я больше года провела в стенах Зимнего, лишь раз его поки­нув, когда хоро­нили Ники... Поездка в Москву вызывает у меня не­вольный страх, я никому не могла признаться, но тебе скажу. Ведь там будет масса раз­ного люда, тысячи, десятки тысяч. Что мешает бомби­стам зате­саться среди толпы? Что мешает им снова попы­таться совер­шить злодеяние?

Элла поспешила успокоить сестру, что ей нечего беспоко­иться, ибо те меры, которые планируются для охраны коронаци­онных торжеств, не позволят никаким бомбистам даже приблизиться к император­скому кортежу.

— Ты же знаешь, сколько там будет войск, полиции, жандар­мов! Аликс! Поверь, что нынче охраны будет столько, что ты будешь в пол­ной безопасности! Сейчас и в Петербурге всё со­вершенно иначе, чем год назад. Буквально за месяц на улицах появились многочисленные патрули Добровольной охраны. Хотя многие и недолюбливают их и прозвали "опричниками", стало спокойнее не только вокруг Зимнего дворца или Анич­кова, но и во всей столице. И в Москве "Священная дружина" будет начеку...

— Я пока что не знаю Москвы, — грустно отозвалась Аликс. — Видела лишь на литографиях и картинах.

Прожив в Москве четыре года, Елизавета Фёдоровна всей душой полюбила этот город и его жителей, и теперь пыталась донести до се­стры, что её страхи напрасны.

— Я уверена, что тебе понравится Москва. Я не знаю второго такого города, величественного, красивого. Петербург — это го­род европей­ский, где ни на йоту нет ничего русского. В Москве же пахнет Россией, там средоточение истинного русского духа. Когда я слышу звон мос­ковских колоколов, то сердце замирает. Пока мы жили в Петербурге, Серж говорил, что его жизнь — ба­тальон, его интерес — рота, его мир — казарма, его горизонт — Миллионная, где квартируют преображенцы. После переезда в Москву, когда он стал общаться со многими людьми, я заметила, как стали меняться его интересы. Он разговаривал с куп­цами, принимал депутации московских рабочих... Сама атмосфера мо­сковская разительно отличается от петербургской чиновничьей затхло­сти. Хотя Петербург — официальная первая столица Импе­рии, душа России именно в Москве!

— Мне уже несколько раз приходила в голову... затрудняюсь по-рус­ски... а, вспомнила, шальная мысль, вот... Шальная мысль — перенести столицу в Москву! Я люблю мою новую страну. Она так молода, так полна сил и так много хорошего в ней, но крайне неуравно­вешенна и наивна. Я чувствую, что нужны пе­ремены, что нужно что-то делать такое, чтобы жизнь в России изменилась к лучшему. Я знаю, что Ники очень любил Москву, восхищался великолепием древнего Кремля... Он мне даже говорил, что мечтает когда-либо восстановить обряды и кос­тюмы московского двора, вместо европейских, введённых Им­-ператором Петром.

— Серж тоже думал об этом. Почему в России всё должно быть, как в Европе? Зачем нам нужен "егермейстер", если есть ис­конно рус­ское слово "сокольничий". Зачем иностранное слово "камергер", если его можно заме­нить на русского "стольника". Меня весьма прельщает рус­ская старина, Аликс, и твоя "шальная мысль" о том, чтобы сде­лать Москву столицей, мне решительно по душе! Россия нуждается в об­новлении, по­верь мне!

Аликс взяла со стола какую-то газету и обратилась к сестре:

— Кстати, Элла, хотела тебе показать один премилый паск­виль, ко­торый я нашла в "Daily Graphic". Пасквиль весьма та­лантливый, злой и очень наглый. Меня тут называют русским чудовищем, которое вы­гнало из России миллион евреев, а нашу бабушку Викторию обвиняют в потакательстве.

— Бедная бабушка, и ей досталось... И кто автор сего паск­виля?

— Некто Винстон Черчилль. Никогда про такого не слышала даже.

Элла наморщила лобик, пытаясь что-то вспомнить.

— Это не сын ли покойного сэра Рандольфа, того, что из гер­цогов Мальборо? — задала она вопрос сама себе. — Да, скорее всего это он. И я не удивляюсь, ибо сэр Рандольф издавна во­дился с евреями, и не только с Ротшильдами, но и с бароном Гиршем, тем самым, который занимается переселением ев­реев в Аргентину и Канаду. Но скажи мне, неужели действи­тельно мил­лион евреев выехал из России?

— Не совсем так. Мне Илларион Иванович докладывал, что за год выехало примерно семьсот тысяч. Игнатьев радуется, что Россия очищается. Увы, под этой маркой из России пытаются выехать и те, кого жандармы внесли в списки неблагонадёжных, и кому выезд за­прещён.

Императрица говорила со знанием дела, ибо прочитав утром доклад

министра внутренних дел, пришла в ярость, узнав, что нашлись хит­рецы, сумевшие обойти жандармские запреты и вы­ехать за границу. Всего месяц прошёл, как был введён новый порядок выезда из России, сделавший практически невозмож­ным легальное пересечение границы для лиц, внесённых в жан­дарм­ские списки не­благонадёжных. И этого месяца хватило, чтобы желающие покинуть пределы Империи додума­лись до того, что можно вступить в брак с еврейкой, после чего вполне законно получить документы на эмиграцию. Таким образом удалось вы­ехать в Германию Иосифу Пилсудскому, который за причаст­ность к подготовке покушения на Александра Третьего отбыл пять лет в си­бирской ссылке, а по возвращению в Вильну был замечен в общении с польскими революционе­рами. Получив отказ в Виленском жан­дармском управлении, где его прекрасно знали, Пилсудский не расте­рялся, быст­ро­течно оформил брак с девицей Сурой-Рив­кой Исааков­ной Ро­зенбад, после чего получил в Варшаве за­ветный паспорт с зе­лёной обложкой. Особый цимус произо­шедшему придавал тот факт, что новоявленная супруга прихо­дилась дочерью печально знаменитой воровке "Соньке Золотой Ручке", отбывавшей ка­торгу на Сахалине.