Гессенская волчица-4

На докладе Александра Фёдоровна синим карандашом напи­сала: "Илларион Иванович! Если главный жандарм Варшавы не способен обеспечить порядок - пусть идёт в отставку".

Рассказывая сестре про этот вопиющий случай, Императрица стала нервно расхаживать по кабинету.

— Ну что ты так разволновалась из-за одного поляка? — спро­сила Элла.

— Нет, ты не понимаешь, тут дело не в одном поляке, кото­рому уда­лось улизнуть за границу. Я боюсь, что полицейское дело у нас по­ставлено не так, как то должно. А что тогда тво­рится на таможнях? Я ведь ещё в прошлом году запретила, чтобы евреи вывозили за границу золото и драгоценные камни. Разумеется, ум­ные люди будут приду­мывать, как и где можно спрятать не­дозво­ленное. Боюсь, что миллион уехавших евреев вывез немало ценностей из России.

— А вот это ты зря переживаешь, Аликс! — Элла засмеялась. — Тамо­женники такой террор устроили... Мне буквально третьего дня фрей­лина рассказала анекдот, кото­рый гуляет по Петер­бургу. Нет, ты по­слушай... Пожилой еврей стоит в очереди на одесской таможне, дер­жит в руках клетку с большим попугаем, и расспрашивает всех, как можно провезти бриллиантовое колье. Кто-то из очереди шутливо ска­зал, что не только бриллианты, но и живых попугаев нельзя выво­зить, а только лишь чучело или тушку... Услышав это, попугай из клетки громогласно произно­сит: "Хоть тушкой, хоть чучелом! Но ехать то надо!"

Аликс, не очень любившая анекдоты, рассмеялась. Звонко, громко, как она умела смеяться в юности. Её настроение улучши­лось, хандра ушла.

* * *

После завтрака Императрица слушала доклад графа Ворон­цова-Дашкова и Плеве. Новости были скандальными, ибо на­чальник мос­ковского охранного отделения полковник Бердяев умудрился проиг­рать в Охотничьем клубе почти 10 тысяч казён­ных рублей.

— Ведь господин Бердяев, если мне не изменяет память, в прошлом году изобличил преступную группу Распутина? — спросила Императ­рица.

— Так точно, Ваше Величество! — ответил министр. — Он был пред­ставлен Вашему Величеству и Вам было угодно наградить его чином полковника и "Анной" второй степени.

— Что Вы можете сказать про Бердяева, Илларион Иванович? Что это за человек?

— Мне известно, что он вдов, на иждивении имеет троих де­тей. Как работник — выше всяких похвал. Работы не чурается. Судя по докла­дам, в Москве охранное отделение в ближайшее время разгромит две подпольные организации, которые зани­маются революционной пропа­гандой. А в Петербурге, опять же благодаря московским агентам, нам удалось вплотную подоб­раться к подпольной типографии.

— Московские агенты работают в Петербурге? — удивилась Импе­ратрица. — А чем же занято петербургское охранное отде­ление?

— Да, Ваше Величество, мы с Вячеславом Константиновичем при­шли к выводу, что московская агентура работает более эф­фективно, ибо розыск в Москве поставлен на должную высоту благодаря как са­-мому Бердяеву, так и его помощнику Зуба­тову. Зубатову всего три­дцать два года, но опыта ему не зани­мать. Кстати, Ваше Величество, это именно Зубатов уведомил Департамент о проигрыше Бердяева.

— А что же петербургское отделение, Вячеслав Константино­вич? — Императрица перевела взгляд на Плеве. — Плохо рабо­тает?

— Ваше Величество! Осмелюсь доложить, что полковник Се­керин­ский в последнее время работает с большими нарека­ниями. Не знаю, что тому виной, его возраст, а ему уже пятьде­сят восемь, или же усталость.

— Тогда зачем же Вы его держите на службе? — в голосе Алек­сандры Фёдоровны зазвучали нотки явного неудовольствия. — Неужели в Вашем Департаменте нет более способных сотрудни­ков?

Плеве всегда слыл человеком, умеющим приспосабливаться и уга­дывать желания начальства. Большой государственный опыт в сочета­нии с природными задатками позволяли ему прак­тически всегда быть на плаву. Вот и сейчас он сориентировался мгновенно:

— Ваше Величество! Я рискну предложить заменить Секерин­ского коллежским секретарём Зубатовым!

Граф Воронцов-Дашков удивлённо посмотрел на Плеве, ко­торый, как ни в чём не бывало, теребил золотую цепочку кар­манного "бре­гета". Министр счёл необходимым высказаться:

— Ваше Величество, я бы поостерёгся в отношении госпо­дина Зу­батова. Не спорю, он замечательный сотрудник, но по­ставить его во главе охранного отделения в столице Империи? И дело даже не в том, что он носит всего лишь чин десятого класса. Чин — дело наживное! Но его поступок относительно Бердяева! До­носительство в отношении своего прямого на­чальника, пусть даже и проигравшего казённые деньги, оправ­дания не находит!

— Илларион Иванович! — Императрица посмотрела на мини­стра с

укоризной. — К чему же в делах полиции такая излишняя щепетиль­ность и морализаторство? Сделайте Бердяеву внушение и скажите, что я прощаю его. Казённые суммы он, разумеется, дол­жен вернуть. А вот господина Зубатова почему бы не попро­бовать в роли началь­ника охранного отделения столицы? Вяче­слав Константи­нович! Как Вы можете охарактеризовать сего гос­подина?

— Ваше Величество! Я знаком не только с письменными док­ладами Зубатова, я неоднократно общался с ним лично. Он убе­ждён, что од­ними полицейскими мерами искоренить крамолу невозможно, осо­бенно это касается рабочей среды. Зубатов пре­красно знаком со всеми социалистическими теориями, знает произведения революционных корифеев, и потому считает, что главная задача в настоящее время — это парализовать крамолу в рабочей среде посредством идейной борьбы с революционными теориями и принятием государством реши­тельных мер для за­щиты работников от своеволия со стороны заводчи­ков.

— Господин Зубатов желает ограничить права заводчиков?

— Нет, Ваше Величество, он желает, чтобы все, в том числе и заво­дчики, подчинялись единым правилам. Нужно смотреть правде в глаза, Ваше Величество. Да, я был и остаюсь сторонни­ком самых решитель­ных и жестоких мер в отношение всякого революционного сброда! Но, зачастую, наши заводчики в погоне за прибылями забывают о том, что на их фабриках и заводах ра­ботают русские люди, а не бессловесные скоты. Нищенские рас­ценки, членовредительство в цехах, грязь и бо­лезни, всё это тол­кает рабочих в сторону краснобаев, которые спо­собны имею­щееся недовольство обратить против существующего строя!

— Как велико влияние революционеров среди рабочих? И что тогда Вы мне скажете по поводу русской интеллигенции?

— Я, Ваше Величество, уже говорил, что та часть нашей об­ществен­ности, в общежитии именуемая интеллигенцией, имеет одну, принад­лежащую ей при­род­ную особенность: она принци­пиально, но и притом востор­женно воспринимает всякую идею, всякий факт, на­правлен­ные к дискредитированию государствен­ной власти. Именно из числа разно­чинной интеллигенции вы­ходят все эти агитаторы и бомбисты. Но сейчас наблюдается, как новые вожаки зарождаются среди самих ра­-бочих. Вожаки, которые могут быть опасны гораздо больше, чем все

эти либе­ралы...

Граф Воронцов-Дашков слушал молча. Представитель выс­шей ари­—

стократии, он был весьма далёк от всяких теорий. Ни трагическая гибель сына, ни годичное пребывание на посту министра внутренних дел, ничто не могло изменить Иллариона Ивано­вича. Полицейское дело оставалось для него чужим, а вся­кие револю­ционные теории чем-то очень далёким и непонят­ным.

* * *

На следующий день Зубатов был назначен начальником пе­тербург­ского охранного отделения с производством в следую­щий чин. Для России это назначение стало полной неожиданно­стью. Впервые во главе охранного отделения оказался не жан­дарм­ский офицер, а штат­ское лицо, да ещё с претензией на свою исключительность.

Получив извещение о своём назначении, Зубатов набрался наглости телеграфировать Плеве, что он готов принять долж­ность при условии, что ему будет дозволено забрать в Петербург часть Летучего отряда филеров вместе с мастером сыскного дела Медниковым.

Глава 41

19-е апреля принесло новости из далёкой Персии. Шах Наср-Эд­дин, дружественный России, пал от руки убийцы. Канцлера это встре­вожило, ибо нарушало его планы относительно Персии. Но пока что его занимало другое. Назначенное заседание Коми­тета министров обещало быть непростым, ибо должны были решаться важнейшие вопросы развития экономики и финансо­вого устройства России. Коми­тет министров был органом колле­гиальным, решения принимались большинством голосов. Разу­меется, что последнее слово всегда было за Императрицей, и она могла, если считала необходимым, не согла­ситься с большинством, а утвердить мнение меньшинства. Но для канцлера было важно, чтобы на его стороне было большинство.

Кроме собственно министров в состав Комитета по закону входили

и иные лица — председатель Государственного Совета, председатели департаментов Государственного Совета, Госу­дарственный секретарь.

Ведавший в Государственном Совете бюджетными вопро­сами статс-секретарь Сольский хотя и считался знатоком сво­его дела, но по характеру был человек чрезвычайно осторожный, чуждый каким-либо изменениям в государственной жизни. К тому же после перене­сённого семь лет назад апоплексического удара он лишился подвижно­сти обеих ног и мог передвигаться только при помощи двух палок. Председатели двух иных де­партаментов, Стояновский и Остров­ский, были людьми весьма почтенного возраста и слабого здоровья.

Великий Князь Александр Михайлович, совсем недавно ставший членом Комитета министров, был на стороне канцлера. Сергей Алек­сандрович во многом ещё сомневался, а вот отстав­ной генерал-адми­рал Алексей Александрович непременно дол­жен был вы­ступить про­тив любых преобразований хотя бы по­тому, что они предложены гра­фом Игнатьевым.

Заседание Комитета министров началось ровно в 10 часов в Белом зале Мариинского дворца. Расположившись в окружении великих князей, канцлер объявил повестку, хотя все присутст­вующие и так были осведомлены о том, какие вопросы выстав­лены на обсуждение.

Вопрос о введении государственной монополии на добычу платины, ртути и марганца был первым. Князь Абамелек-Лазарев привёл цифры, которые ясно доказывали, что Россия, обла­дающая исключи­тельными возможностями по добыче платины, вместо того, чтобы дик­товать свои условия и извлекать макси­мальную пользу, позволила заграбастать всё английской фирме "Джонсон, Маттей и К®". Гордые бритты, ставшие истинным хозяином платино­вого Урала, заключили с владельцами круп­ных приисков длительные контракты, в которых цена устанав­ливалась на пять лет вперёд. Рос­сия добывала платины в 40 раз больше, чем все остальные страны, вместе взятые, но вывозила за границу исключительно сырую платину. Англия же, не добы­вая ни одного золотника платины, но обладая аф­финажным за­водом, стала мо­нополистом и получила возможность ус­танавли­вать произволь­ные цены.

Аналогичная ситуация сложилась с марганцем, без которого стало невозможным стальное производство. В 1893 году в Рос­сии было до­быто 244 972 пуда марганцевой руды, а во всём ос­тальном мире — только 195 157. Снабжая все промышленные страны марганцевою ру­дой, Россия сама не имела производства ферромангана, ввозя его во всё возрастающем количестве из тех же государств, в которые постав­ляла сырьё. Разумеется, что до­быча марганцевой руды в России нахо­дилась в руках иностран­цев.

Министр промышленности поведал, что уже утром 19-го ап­реля поступило прошение прусского подданного Ротштейна и гражда­нина Северо-Американских Соединенных штатов Смита о разрешении учредить им "Никополь-Мариу­польское горное и металлургическое общество" для разработки марганцевых руд в имении Великого Князя Михаила Николаевича, находящемся в Екатеринославской губернии.

Михаил Николаевич, услышав своё имя, оживился.

— Мне мой управляющий что-то говорил по этому поводу, — пояснил он. — А кто такой этот Ротштейн?

— Прошу прощения, Ваше Высочество, но Ротштейн — это хитрый еврейский прохвост, весьма приближённый к Ротшиль­дам. Господин Витте в своё время сделал его вхожим в наше Министерство финансов.

— Ко мне он не ходит, — проворчал Плеске, недовольный упо­мина­нием его ведомства.

— Я не знаю, куда он нынче ходит, но я никогда не соглашусь отдать этому прохвосту русский марганец! — голос Абамелек-Лазарева звучал твёрдо и уверенно.

— Позвольте, Семён Семёнович, но что же дурного Вы узрели в на­мерении Ротштейна? — спросил граф Пратасов-Бахметев. — Соз­даст он акционерное общество, поставит заводик, начнёт ра­ботать. Выпи­—

шет из Европы инженеров и техников, которые, опять же, научат на­ших работать.

— А вот тут вы глубоко заблуждаетесь, Николай Алексеевич! Да, иностранные техники едут в Россию, но служат не нам, не русскому предпринимателю, а иностранной компании. Ничего русский народ от них не заимствует, даже не учится, ибо ино­странцы к себе на заводы ни практикантов, ни учеников русских не берут.

Великий Князь Алексей Александрович, который в отличие от ос­тальных, одетых в повседневные сюртуки, облёкся в парад­ный мундир с эполетами, откашлялся и пошёл в наступление:

— Что же Вы предлагаете, любезный князь? Чем же Вам ино­странцы не угодили? Лично я не вижу никакой разницы, будет рус­ский промышленник или германский или бельгийский.

Горячая армянская кровь министра забурлила, он не сдер­жался и вспылил:

— А вот я вижу, Ваше Высочество! Вижу огромную разницу! В миллионных предприятиях, основываемых на иностранные капиталы, мы имеем только самое обыкно­венное снимание сли­вок! Промышлен­ное хищничество, где русские играют ту же роль, что негры, индусы либо китайцы. Мы дожили до того, что Ека­теринославская губерния называется "белым Конго". Сни­мать сливки прекрасно умеют и наши про­мышленные тузы. Но от этих русских тузов России остаётся много чего, начиная от Третьяковской галереи, заканчивая учебными и бла­готворитель­ными заведениями! А от иностранцев останутся опусто­шенные рудные и угольные месторождения да сведённые леса! Только

вот, господа, мы не вправе себе позволить жить по старинной фор­муле "AprХs nous le dИluge!"

Попросивший слова министр торговли Ковалевский говорил спо­койно, выдержанно. Молодой ещё, 38-летний русоволосый кре­пыш, человек редкой по разносторонности эрудиции и не­обыкновен­ной тру­доспособности, он умел убеждать: