Драконьи грезы радужного цвета

— Эх, — тяжко вздохнул Шельм. Идти никуда не хотелось. Отнес бы кто?

"Легко", мысленно ответил Ставрас и поднял его на руки.

Шельм склонил голову ему на плечо и прикрыл глаза. Путь до спальни он благополучно пропустил, открыв глаза лишь оказавшись под одеялом. Ставрас присел рядом с ним и посмотрел задумчиво и в тоже время с легким беспокойством.

— Что-то не так?

— Ты уверен, что все еще хочешь?

— Хочу — что? — вяло полюбопытствовал Шельм, лекарь усмехнулся и встал.

— Значит, не хочешь, — и принялся раздеваться ко сну.

Шельм подумал, подумал, и резко сел на кровати:

— Хочу! Конечно, хочу!

— Точно? — Ставрас, сбросивший любимую крутку, лукаво улыбнулся через плечо.

— Ты еще спрашиваешь! Иди ко мне, — и протянул руку. Всю сонность и апатию с него как рукой сняло.

— Что, прямо в сапогах и одежке?

— Да, демон бы с ней, сам сниму!

Ставрас расхохотался, но все равно подошел лишь тогда, когда разделся, и сразу же скользнул к нему под одеяло. Шут подкатился к нему, обнял и потянул на себя. Лекарь послушно перекатился, наваливаясь на него, и уловил легкую панику в его душе. Улыбнулся.

— Ты боишься.

— Не бери в голову.

— Нет уж, так не пойдет.

— Ставрас!

— Тсс, — зашептал ему в губы тот, и снова лег на спину, перетащил его на себя и скомандовал. — Чуть повыше сядь.

— С ума сошел? Я, конечно, умею душить ногами, милый, но тебя бы я предпочел душить в объятиях, — проворковал Шельм и попытался сползти обратно на кровать.

— Ну, уж нет, — сцепив руки у него за спиной, не пустил лекарь. — Кто у нас здесь старший?

— Ну, знаешь, последнее дело возрастом давить, особенно в твоем случае.

— Отчего же?

— Тогда, если подумать, это уже какая-то нездоровая любовь у тебя получается?

— Почему это она нездоровая?

— Так я на твоем фоне совсем младенец, меня не соблазнять надо, а титьку в рот совать, — объявил шут, как всегда в своем репертуаре.

Ставрас фыркнул, разжал руки и силой подтащил его вверх, отбрасывая в сторону одеяло. Пошатнувшись, Шельм инстинктивно вцепился в изголовье кровати и, лишь опустив глаза вниз, осознал, в каком откровенном положении оказался, и мучительно покраснел. А Ставрас улыбался ему снизу и явно наслаждался моментом. Шельм хотел возмутиться, не успел.

— Предупреждаю, будешь и дальше меня смешить, ничего не получится, поэтому лучше помолчи. И пусть, я никогда не делал этого раньше, но о людях я знаю очень и очень многое. Особенно, об их телах.

— И что же, собрался применить весь свой опыт ко мне одному?

— Ты против или хочешь еще кого в свою компанию позвать?

— Разумеется, никого кроме тебя я не хочу. И вообще, только за, но... ах!

Лекарь уже больше ничего не сказал, просто продолжил. Шельм выдохнул в потолок, потом застонал, громко, забыв о смущении, выгнулся весь над ним и почти закричал, когда Ставрас закончив с легкими поцелуями, чуть сильнее прихватил чувствительную кожу губами.

— Ставрас! — вскрикнул он, ресницы намокли и дышать стало совсем нечем.

Он с трудом заставил себя разлепить веки и посмотреть на лекаря потемневшими глазами, а тот остановился и указал глазами на небольшую полку, прибитую справа от кровати. Шельм с трудом сфокусировал взгляд и сразу же застонал снова, потому что лекарь продолжил. Баночку он схватил, обнаружив с трудом и ориентируясь только на ощупь, но она выпала из его рук, благо, что над кроватью и, к счастью, не разбилась. Ставрас пробормотал что-то невразумительное, и нащупал её сам. Шельм, тихо всхлипывая, извивался над ним и стискивал изголовье кровати с такой силой, что дерево уже трещало, а его пальцы побелели. Ему было так хорошо, так сладко и невыносимо оттого, что блаженство казалось уже близко, но в тоже время далеко. А Ставрас все так же вжимался лицом в его бедра, ласкал, и одновременно с этим, не глядя, сорвал крышку со злополучной банки.

— Ставрас, я не... так хорошо!

Тот не ответил, но на самом деле ему самому безумно нравилось слышать его голос, ставший сейчас каким-то глубоким, будоражащим душу и откровенным в своей чувственности. А потом к губам и языку прибавились еще и влажные, вымазанные в чём-то пальцы. Запахло лавандой и чем-то еще, тонким, волнующим. Шельм даже не обратил внимания на такую мелочь, как нечто инородное внутри себя. Лишь выгнулся сильнее, дернулся слегка и задвигался в том же ритме, толкаясь вперед и опускаясь, принимая в себя не спеша, медленно, растягивая удовольствие и подстраиваясь под заданный Ставрасом ритм. А потом пальцев стало больше чем один, и все тело, чистое после купания, повлажнело от выступившей испарины. Лекарь остановился, поцеловал внутреннюю сторону бедра и дернул рукой чуть резче.

— Нет! — вскрикнул Шельм и обмяк.

Ставрас даже растерялся, но быстро сориентировался. Уложил его рядом с собой. Чмокнул в нос, поцеловал в шею и посмотрел в медленно приоткрывшиеся глаза.

— Что это было? — хрипло вопросил шут, очнувшись.

— Тебе научным языком или повторить на практике?

— Повтори! — потребовал шут и лишь сильнее раздвинул ноги.

Лекарь улыбнулся и крепко поцеловал в губы, приникнув к ним, и снова одним лишь движением руки вызвал тот самый всплеск чувств, который произвел столь сильное впечатление у его масочника. Шельм вскрикнул прямо ему в рот, оторвал его губы от себя, обхватив лицо руками, и заглянул в глаза.

— Давай дальше, — попросил он и улыбнулся припухшими губами. — Очень хочу.

— Тогда давай так.

Он легко перевернул гибкое тело шута на живот и подложил ему под бедра подушку, Шельм обернулся через плечо.

— Не бойся, — выдохнул Ставрас, дотянувшись до его губ.

— Мне... не страшно, — отозвался Шельм. Прикрыл глаза и уткнулся лицом в подушку. Оттуда приглушенно донеслось: — Не страшно.

— Страшно, страшно, — отозвался Ставрас, прижался к нему и поцеловал в плечо, потом в затылок, прошептал что-то неразборчивое прямо на ухо, поцеловал и его, а потом прижался чуть сильнее.

Шельм напрягся, зажмурившись, радуясь, что Ставрас не видит его лица. Но не чувствуя боли, расслабился, и лекарь сдавленно прохрипев ему на ухо, коротко рыкнул и замер. Шельм даже не сразу осознал, что все. Уже до конца. А, когда понял это, осознал, что так хорошо и уютно ему никогда еще не было. И подумал, что мог бы вот так пролежать целую вечность, не двигаясь, просто ощущая какую-то непередаваемую цельность в гармонии с самим собой и с тем, ближе которого в этой жизни, да и не в этой тоже, у него уже не будет. От этой мысли тело ожило само, без участия разума, и он задвигался под ним, закинул руки за спину, впился в бока, застонал протяжно, сладко и так громко, насколько позволили связки. И лекарь двигался вместе с ним, рычал над ухом, стискивал в объятиях молодое, сильное тело, а потом резко отстранился. Шельм дернулся, застонал от остроты разочарования, не чувствуя слез, брызнувших из глаз. Но лекарь легко, словно пушинку, рывком перевернул его на спину, опять накрыл своим горячим, мокрым от выступившего пота телом, и вжался снова, да так, что Шельм закричал уже не от полноты ощущений, а оттого, что он повторил то прикосновение, что довело его до потери сознания, когда случилось в первый раз. И они уже просто не могли остановиться, да и не хотели. Сжимая друг друга в объятиях, вышептывая потаенные тайны души, и тут же забывая их все до единой, и живя здесь внизу лишь телами, в то время как души парили где-то высоко-высоко, сливаясь друг с другом и зная, что только так, только вдвоем, единственно правильно, единственно верно, единственно приемлемо для них.

А потом время, предназначенное только для них, закончилось, как рано или поздно заканчивается все на этом свете, кроме любви. Но, стоило Ставрасу, наконец, осознав себя во времени и пространстве, попытаться отстраниться, Шельм снова вскинул руки, непослушные, вялые, но с силой впившиеся пальцами в его бока.

— Шельм? — прозвучало хрипло.

— Останься хоть немного так, — выдавил из себя шут, который понял, что если сейчас они разъединятся, все это пропадет, исчезнет. И стало до безумия страшно, что такого больше уже не повторится. Так страшно, что он почувствовал, что готов разреветься, если это и будет так. Но Ставрас все прекрасно понял.

— Тсс, — прошептал он ему в волосы на затылке, кажущиеся под губами куда мягче, чем под руками. — Все хорошо. Если тебе еще захочется, можем и повторить чуть попозже.

— Обещаешь?

— Да.

Они подтянули подушки повыше и устроились как когда-то в гостях у цыганской баронессы, Ставрас почти сидя и опираясь на изголовье, а Шельм у него на животе, прижимаясь щекой и скользя ладонью по груди, совершенно бездумно, неосознанно. Ему хотелось улыбаться, и он улыбался. А лекарь, как и прежде, перебирал пальцами его волосы и в глубине его глаз танцевали искорки. Он никогда не думал, что у него, дракона, умудренного опытом, прожившего более чем длинную даже по драконьим меркам жизнь, нечто столь простое и естественное для людей, может вызвать такой невыразимый восторг.

— Теперь ты мой, — произнес он, глядя в пустоту. — Полностью и абсолютно.

— А ты мой, — отозвался Шельм, зевнул и подтянулся выше, обхватывая его рукой за шею. — Только знаешь, что я тебе скажу? — тоном заговорщика прошептал он ему на ухо.

— М?

— Ты обещал, что мы повторим.

— Нам завтра рано вставать.

— Выспимся за пару часов до рассвета на Вересковой Пустоши.

— Ты что же, всю жизнь так жить собираешься?

— Как?

— Жить здесь, а спать где придется?

— Знаешь, где придется, меня не устроит, только с тобой.

— Учту.

21.

На Вересковой Пустоши Ставрас предпочитал спать в драконьем облике, проснувшись и Шельма под боком не обнаружив, поднялся, разминая лапы, и стал оглядываться по сторонам. Шут нашелся чуть в отдалении, там, где заливной луг заканчивался и начинался очередной вересковый курган.

Он лежал на спине, подложив под голову руки, с травинкой во рту и смотрел на небо. В этой части Пустоши его голубизна начинала уже меркнуть, сливаясь с общей серой мутью, всегда нависающей над вересковыми холмами. И только над лугами, что остались от исчезнувших холмов, небо всегда было голубым и ясным, согревало землю, цветы и травы на ней теплое, почти ласковое солнце. Шельм не спал. Ставрас, так и оставшись драконом, подошел к нему и лег рядом, сминая мощным телом вереск, который снова поднимется, как только они покинут этот мир.

"О чем ты думаешь?", спросил он в мыслях, говорить вслух не хотелось.

"О тебе", шут едва заметно улыбнулся. Перевернулся на бок, подложив под щеку локоть, и посмотрел на своего дракона из-под опущенных ресниц.

"Хм, а подробнее?"

"Мы ведь полетим отдельно от родителей и Гини с Муром, да?"

"Да, мы как раз обсуждали это вчера с твоим отцом и Палтусом, пока вы с Веровеком Сапфира с Руби гадостям всяким учили".

"С чего это гадостям?", возмутился Шельм.

"А чему вы двое еще могли бы их научить?", философски отозвался Ставрас, но не дал шуту возможности развить тему: "Байрон сказал, что будет лучше, если он всех морально хоть чуть-чуть подготовит, а потом появишься ты".

"Да, я тоже так думаю", отозвался Шельм и надолго замолчал.

Дракон лежал, лежал на брюхе, потом ему надоело и он перевернулся на бок, подперев голову лапой, и тем самым привлек внимание Шельма.

— Ну, ничего себе! — воскликнул тот, глядя на него во все глаза.

— Что такое? — усмехнулся Ставрас.

— Не знал, что тебе может быть удобно так лежать. Прямо, как человек, какой.

— Ну, ты еще многого про меня не знаешь, — объявил Ставрас и весь вытянулся на земле от шеи до хвоста и задних лап. Шельм засмотрелся. — Нравлюсь?

— Нравишься, — не стал лукавить шут и подобрался поближе, прижавшись щекой к теплому, чешуйчатому боку, вздохнул. — Тогда можно тебя попросить?

— О чем? — Ставрас насторожился и даже голову к нему повернул, вытягивая шею.

— Я бы хотел... — Шельм запнулся, прикрыл глаза на секунду, выдохнул и все же произнес: — Хотел бы побывать на могиле сестры, пока они торжественную встречу Вольто там готовить будут. Ты... пойдешь туда со мной?

— Вот скажи, — перевернувшись на спину, что в драконьем виде было зрелищем не для слабонервных (осталось только, как собачонка хвостиком повилять), вопросил Ставрас. — Тебе не стыдно спрашивать о таком?

— Не-а, — наконец, улыбнувшись, отозвался шут, прикинул расстояние от чешуйчатого бока до живота, понял, что не дотянется, и снова вздохнул. Все-таки Ставрас в драконьем обличие был крайне неудобен для проявления нежных чувств, однозначно.

— А если покусаю? — задумчиво пригрозил дракон.

— Вернемся в спальню? — провокационно предложил расшалившийся Шельм, у которого словно камень с души упал и даже море стало по колено.

— Не дождешься!

— А ты, между прочим, обещал повторить, теперь отказываешься?

— А не боишься меня пожилого и немощного до смерти заездить?

— О! Да, тебя на троих таких, как я, хватит и еще останется.

— Ну, и как мне теперь сдерживать твои аппетиты, а?

— Да, не надо ничего сдерживать, — неожиданно посерьезнел Шельм и потерся щекой о его чешую. — Просто будь со мной. А то мне все кажется, что ты куда-нибудь исчезнешь.

— Куда я денусь от кровной клятвы?

— От клятвы и все?

— И от тебя. Кстати, что ты сказал о нас матери, она ведь спрашивала?

— Правду. Я не мог ей врать, да и к тому же, зачем?

— И как она отнеслась к этому?

— К тому, что род Икуф я продолжать не стану?

— Знаешь, я думаю, что тебе все же стоит повременить с такими радикальными решениями.

— То есть, ты предлагаешь, чтобы я любил тебя, но при этом как твой Август делал детишек с какой-нибудь барышней? — Шельм от возмущения даже на ноги встал и отошел от него подальше.

Ставрас нахмурился, снова перевернулся на живот и повернул к нему голову, внимательно вглядываясь в глаза.

— Ты еще слишком юн, чтобы думать об этом, но когда-нибудь ты поймешь, что нет ничего прекраснее, чем счастье быть отцом.

— А ты-то сам давно это понял? — Шельм готов был разораться от обиды, но вместо крика говорил спокойно и ранил словами глубоко, в самое сердце.

Бронзовый дракон прикрыл глаза, пережидая бурю внутри себя и, открыв вновь, ответил:

— Достаточно давно, чтобы не желать этого для тебя. К тому же, лично мне как существу относительно практичному и вынужденному думать о судьбах мира, не хотелось бы, чтобы ваш род пресекся.

— Он и не пресечется, — сбавил обороты Шельм, осознав, что только сделал ему очень больно, напомнив о брошенных когда-то детях. — У моего отца, между прочим, брат младший есть, и вообще, наш род довольно многочисленный, даже если нашу семью не брать в расчет.

— Знаешь, — произнес Ставрас задумчиво и немного печально. — Я думаю, мы еще вернемся к этому вопросу, — и перевоплотился, шагая к нему вплотную. — И знаешь, мне тоже хочется кое о чем тебя спросить.

— О чем? — насторожился Шельм.

— Почему ты засомневался, что я пойду с тобой к могиле сестры?