Дым "Нефертити" — дурманящая смесь со вкусом чабреца и каннабиса, напоминающими о пустынях и диких горах, смешался с ароматом сушеных на солнце фруктов, лесных орехов и горного меда. Итальянское вино и египетские папиросы. Пассита ди Пантелерия и Нефертити. Гамма ощущений оказалась такой, что едва не захватило дыхание, и Дарья хотела было поделиться с Кириллом своим выходящим за грань реальности удовольствием, но именно в этот момент ей в спину дохнули ветры минувшего. Дарья замерла, прислушиваясь. Ей показалось вдруг, что за спиной раскрылись врата вечности, и прошлое вернулось, чтобы...

"Что?"

— Шахматы? — спросила она, когда он вошел. За скрипом голоса и шорохом одышки легко было скрывать вечно тлеющую надежду. Но где же тут скроешься, и от кого! Марк разгадывал ее, как ребус для школьников, читал, как открытую книгу.

— Если ты этого хочешь! — улыбнулся он. Подарил свою чарующую улыбку и пошел доставать шахматную доску.

"Если я этого хочу? О, Боже! Я хочу, хочу, хочу! Но что толку хотеть! Хотеть не значит мочь. Поэтому пусть будут шахматы".

— Я вижу, ты работала, — кивнул он, возвратившись к столу, на ее каракули. — Что это?

— Так, ерунда...

— А все-таки? — он раскрыл доску и начал расставлять фигуры. Высокий, широкоплечий, двигающийся с невероятной грацией — другого слова она просто не могла подобрать. Но факт в том, что движения его были стремительны и точны, но при этом, казалось, возникали одно из другого, как если бы были одним слитным движением. Долгим и плавным, идеально вписанным в пространство и время.

— Кажется, я решила проблему четырех красок...

— Ты решила теорему Гутри?

— Не знаю, но мне кажется...

— Не стесняйся! — улыбнулся он. — Наверняка, все так и есть! Ты же умница, ты всегда находишь правильные ответы!

"Марк?" — она хотела обернуться, но музыка ее опередила.

"Марк!" — это была его музыка. Только он умел так импровизировать, интерпретируя скрытые смыслы и намерения композитора. Только под его пальцами Рахманинов становился живым. Как исполнитель, Марк был лучше, серьезнее и глубже, чем сам композитор, а ведь Рахманинов заслуженно считался великолепным пианистом!

"Боже!" — Она все-таки обернулась, но лучше бы осталась сидеть, как сидела. На возвышении в глубине зала стоял белый концертный рояль, однако играл на нем не Марк, а какая-то смутно знакомая молодая женщина с красивым, но мрачным лицом.

"Кажется, она была утром в "Нордии", — вспомнила Дарья. Однако никакой уверенности в этом не испытала. Могло быть так, могло — иначе.

"Но играет она, как Марк... и... да! Боже праведный! Но как это возможно?!"

Аура — вот в чем дело. Связь — вот, как это называется. Узнавание — от него начинала кружиться голова, и сердце пустилось в бешеный галоп...

5. Грета Ворм

Золотые ключи открывают любые двери, — так говорят в Зурбагане. В Лисе добавляют: Золото отворяет даже гробы. Звучит несколько мрачно, но сути дела не меняет. Деньги решают пусть не все, но очень многое, и силу эту не отменить никакими этическими императивами.

Грета "прошла" в клуб "Домино", что называется, даже не запыхавшись. Дождалась, пока сладкая парочка исчезнет за глухими дверями сумрачного особняка на Каменном острове, уводя за собой — что было очень кстати — и свои "многочисленные" хвосты, и подъехала к подъезду клуба на безусловно дорогом и роскошном "Нобель-Экселенце". Локомобиль, дорогущая шуба из седого баргузинского соболя, щедрый взмах тонкой руки, швыряющей, "не глядя", не пересчитанные банкноты, и дело сделано — "Дамы и господа, двери открываются!"

Внутри оказалось не хуже, чем снаружи, и Грета решила, что делу время, а потехе час. И час этот настал как раз сейчас, а работа, как говорят в Туруханске, не волк, в лес не убежит.

Она выпила шампанского, прогуливаясь по галерее, где были выставлены картины художников-модернистов, и, прихватив с важно вышагивающего на трех коленчатых ногах-опорах серебряного подноса еще один бокал La Grande AnnИe, прошла в игорный зал. Выиграла сто рублей, поставив фишку на красное, сыграла пару раз в блэкджек, неожиданно вспомнив, и явно не своей памятью, игру в карты с оперативниками тактической разведки Кшатриев — "В Ниневии, кажется..." — и переместилась в обеденный зал. Вернее, в один из трех ресторанов, расположенных на двух этажах клуба, а именно, в тот, где за изящным столиком в тени покрытой зелеными листьями березки сидели Дарья Ивановна Телегина и Кирилл Иванович Коноплев.

Сама Грета заняла было столик под кленом в цветах осени, но увидела неподалеку концертный рояль и едва не потеряла сознание от нахлынувших на нее чувств. Программа варьете еще не началась, и рояль стоял в молчании, безгласно гадая о том, что готовит ему будущее. Он был большой — Грета оценила его длину в косую сажень — и, значит, обладал большим диапазоном тембра, длительности и выразительности звучания. Не максимальной, конечно, но и зал-то, в котором стоял рояль, был невелик. Так что, самое то, и, если экстерьер не лгал, то фирма-производитель принадлежала к семейству Больших Сестер — лучшим мировым брендам в области производства клавишных музыкальных инструментов.

"Стейнвей? — прикинула Грета. — Август Фёстер? Бехштейн или Блёфнер?"

— Коньяк! — щелкнула она пальцами. — Что там у вас?

— Буквально все, что угодно! — угодливо выдохнул, мгновенно возникший рядом со столиком — словно бы из воздуха материализовавшийся — сомелье.

— Bisquit одиннадцатого года... Я хочу поиграть на этом инструменте, что скажете?

— Я... Боюсь, другие гости...

— А вы не бойтесь, любезный, слушатели меня обычно боготворят, ну или, по крайней мере, любят!

Она знала, что говорит. Кое-кто — и не будем называть этих всех по именам — считал ее лучшим из известных исполнителем-интерпретатором русской классики. Сама же Грета полагала, что она просто лучшая, и не только в музыке. Но в интерпретации европейских композиторов прошлого столетия — наверняка. Однако дело не в том, кем она себя считала, а в том, что, если на нее "находило", удержаться от музицирования Грета просто не могла.

Она подошла к инструменту. Тот был безупречен, и словно бы ждал.

"О, Господи!"

Откуда-то сзади ей подали рюмку с коньяком, аромат которого обнимал Грету, казалось, уже целую вечность.

"Что сыграть?" — задумалась она, переживая прохождение коньячной струи по языку, глотке и пищеводу, но вопрос, на самом деле, запоздал. Все уже решилось, потому что из вечности на Грету смотрели темно-зеленые глаза Жозефины.

"Жозефа! Ну, разумеется! Как я могла забыть?!"

Грета сидела за роялем-миньоном и лениво — так как не решила пока, что делает и зачем - импровизировала, интерпретируя 1-й концерт Чайковского. Сама она делала это скорее от скуки чем из каких-либо иных соображений. Но кое-кого из присутствующих ее упражнения в прекрасном явно заинтересовали. Люди подтягивались к инструменту, обступая его со всех сторон, очарованные, завороженные. Ее исполнением, ее пластикой, ее интеллектуальной и эмоциональной силой, наконец. И, разумеется, ее красотой...

"Я прекрасна... обворожительна... желанна... Ну же, детка, давай! Ведь ты уже хочешь меня так, что голова кружится и челюсти сводит!"

Темно-зеленые глаза смотрели на нее с восхищением и вожделением.

"Она моя!" — поняла Грета.

Так они познакомились с Жозефой, но, к сожалению, их знакомство оказалось коротким...

"Ох, черт!" — Грета уже сидела за инструментом и играла. Интерпретировала она, правда, не Чайковского, а Рахманинова, но догнавшее ее воспоминание заставило насторожиться. Безупречное чутье хищника никогда не подводило, и, видно, неспроста вспомнилась именно коварная Жозефина. Темно-зеленые, глубокие, словно в омут заглядываешь, глаза... Грета подняла опущенные веки, и их взгляды встретились. Не Жозефа... Не темная зелень... Другая женщина. Другие глаза. Серые, завораживающие своей глубиной, в которой клубится туман неопределенности...

"Темное дитя! И, значит, я снова оказалась права!"

5. Дарья Дмитриевна Телегина

Она и сама не помнила, как встала из-за стола, как прошла через зал, и как оказалась рядом с роялем. Не помнила, нет. Не знала, зачем. Не отдавала себе отчета. Грезила наяву. Блажила "на всю голову". Но, в конце концов, очнулась, выныривая из небытия, как из омута, и, оказалось — стоит около инструмента, опершись руками о его молочно-белую поверхность, ласкает подушечками пальцев нежнейшую гладь полировки, и смотрит, не отрываясь в темные глаза пианистки.

— Дарья Дмитриевна! — голос Кирилла долетал словно бы издалека, звучал глухо, и звуки речи сливались в неразборчивое бормотание. — Дарья Дмитриевна!

Кажется, он встревожен, и, возможно, не без основания, но Дарья все еще не могла прийти в себя. Она слушала музыку, ощущая ее одновременно кончиками пальцев, и смотрела на женщину напротив. Наверняка, та высока ростом. Дарья без опасений побилась бы об заклад, что пианистка не уступит в росте большинству высоких мужчин. Высока, стройна, можно сказать, изящна. Тонка костью и чертами своеобычного удлиненного лица. Пожалуй, красива. То есть, красива без сомнений, но на свой особый лад. Высокие скулы, замечательный рисунок узкого носа и резкий очерк нижней челюсти. Большие синие глаза, казавшиеся сейчас черным, словно врата бездны. Темные, цвета воронова крыла вьющиеся волосы, заплетенные в косу и уложенные короной вокруг головы, открывая жадным взглядам мужчин длинную белую шею, по-настоящему лебединую, если знать, о чем идет речь.

"Красавица!"

— Дарья Дмитриевна! — еще настойчивее, чем прежде, позвал Кирилл и взял ее за руку. — Даша!

— Да? — рассеянно обернулась она.

— Что? — очнулась Дарья от "зачарованного сна".

А музыка, глядите-ка, уже закончилась. И красавица-пианистка, оказавшаяся, и в самом деле, высокой и грациозной, встала из-за рояля и улыбнулась Дарье.

— Вам понравилось? — А голос у нее оказался под стать внешности, высокий, но с хрипотцой и особыми обертонами, намекавшими скорее на альт или даже виолончель, чем на скрипку. Мрачность исчезла с лица женщины, и теперь оно выглядело почти нормальным, хотя Дарья и не взялась бы объяснить, что именно заставило ее употребить слово "почти".

— Вам понравилось?

— Да, очень! — вернула улыбку Дарья. — Вы великолепная пианистка! Мне кажется, я лишь раз в жизни слышала нечто подобное.

— Когда-то давно? — в улыбке пианистки возникло нечто, намекающее на оскал охотящегося зверя. — В далекой стране?

— Да, — почти непроизвольно подтвердила Дарья. — Далеко. Давно.

— Счастливица! Что он играл?

"Он? Откуда она знает, что это был мужчина?"

— Листа, мне кажется.

— Лист замечательно подходит для интерпретаций, — кивнула женщина, словно бы соглашаясь с мнением собеседницы. — Он полон глубины, внутренне сложен и непрост технически. Хороший выбор!

— Не знаю, право! — опешила от такого напора Дарья.

— Вы чудесно играли, сударыня! — вступил в разговор Кирилл. — Смею ли я предположить, что имею честь говорить с самой Лизой ван Холстед?

— О, нет, сударь! — рассмеялась незнакомка. — Но я польщена! На самом деле я всего лишь любительница, и ничего больше. А Лиза — гений!

— И, тем не менее... — возразил Кирилл и тут же спохватился, что ведет себя неучтиво. — Но мы не представлены. Кирилл Иванович Коноплев, к вашим услугам!

— Дарья Дмитриевна Телегина, — назвалась Дарья.

— Грета Ворм, — улыбнулась женщина, которая и вообще, судя по всему, не скупилась на улыбки. — Или лучше назваться на русский лад? Тогда я Грета Людвиговна.

— Что ж, Грета Людвиговна, — Дарья уже вполне пришла в себя, — вы действительно великолепны. И совершенно неважно, любитель вы или профессионал. И по-русски вы говорите как природная русачка.

— О, это пустяки, — сейчас смеялись лишь глаза женщины, но Дарье показалось, что это опасный смех. — Я так на семи языках изъясняюсь. Но зато на всех прочих у меня чудовищный фламандский акцент. Так что там с Листом? Не хотите обсудить за чашкой чая?

— В чайной на Фурштатской? — предложила Дарья.

— Завтра.

— В полдень?

— Великолепно! — И, чуть склонив голову в прощальном поклоне, Грета Ворм, не торопясь, пошла прочь.

— А что не так с Листом? — поинтересовался Кирилл через минуту, когда они вернулись к своему столику.

— Похоже, у нас был один и тот же любовник, — рассеянно ответила Дарья, она думала сейчас о Грете и Марке, о тайне и печали, и о надежде, разумеется, то есть о том, что принесет ей завтрашняя встреча в чайной.

— Кажется, я начинаю ревновать, — мягко напомнил о своем существовании Кирилл.

— У вас нет ровным счетом никаких оснований.

— Хотите сказать, нет прав?

— И прав, — согласилась Дарья, — и оснований. Живите сегодняшним днем, Кирилл Иванович! Это лучшая политика!

Больше они к этой теме не возвращались. Наслаждались вином и яствами — кухня в "Домино", и в самом деле, оказалась отменная, — играли в рулетку и блэкджек, и снова выпивали, просматривая между делом программу варьете, и уже глубокой ночью — во всяком случае, Дарье казалось, что уже очень поздно, — поднялись наверх, в "Королеву Роз". Тут, собственно, все и случилось.

Дарья лениво огляделась, осматривая гостиную — открытая двустворчатая дверь, занавешенная тяжелой портьерой, вела дальше, в спальню, — и, подойдя к разожженному камину, поставила бокал с шампанским на полку.

— Прелестно! — сказала она, поворачиваясь к Кириллу, и получила удар в солнечное сплетение. Хороший удар. Точный и сильный. Такой, что убить не убьет, но на пару минут "стреножит", сложив пополам, словно наваху, как нечего делать.

"Что за?.." — но додумать не удалось, стало очень больно, и дыхание прервалось. А когда задыхаешься, и в глазах темно от недостатка кислорода, ни о чем не думаешь, кроме как глотнуть воздуха. Даже о боли. Тем более о том, за что вдруг, или с какой стати?

Очнулась мокрая от пота, с бешено бьющимся сердцем и кляпом во рту. Оказалось, сидит в кресле, привязанная к нему за руки и за ноги, а когда и как туда попала, даже не запомнилось. Одно очевидно — это не игра в "сделай мне больно", не прелюдия к любви "пожестче". Не в той позе она пришла в себя, да и одежда вся на месте, даже панталоны. Так что, не вертеп порока, а скорее миракль на тему великомученничества. Хотела было спросить об этом своего коварного "дружка", но кляп мешал не только дышать. Говорить он мешал еще больше.