— Именно. Причем знатным гостем! Уж раздобудем побрякушек — 'ночные короли' одолжат ради такого дела да в счет казенной доли... Ну и на том самом кораблике они порядочно этого добра прихватили! И самим хватит, и на дары их величествам...

Он вдруг вскочил.

— Волосы я, как ты и говорила, выкрашу, физиономия у меня смуглая, на голову тюрбан наверчу, — тут Рыжий схватил старое полотенце, лежавшее рядом с тазом для умывания, и ловко накрутил его на голову, — в хламиду эту завернусь — вот и готово!

Он накинул на плечи одеяло, забросил один его конец на плечо и приосанился.

— Ну что, похож?

— Похож, — невольно улыбнулась я. — Еще кривой меч на пояс, пару кинжалов, цепями золотыми обвешаться, пальцы перстнями унизать и какой-нибудь рубин покрупнее на тюрбан прицепить — будешь вылитый шонгори откуда-нибудь из далекой провинции. А язык-то ты знаешь?

— Иначе б и не затевал подобного, — ответил он на гортанном заморском наречии, почти без акцента, потом перешел на наш язык: — Говорю же, меня ветер по всему свету носит, так что я много чего знаю, нахватался там и тут. И вести себя умею, ну да еще тебя расспрошу, что да как у знати принято, а то я больше вприглядку учился, вдруг упустил что?

— А я, выходит...

— А ты будешь моей супругой, — фыркнул Рыжий и бесцеремонно стащил меня с кровати. — Ты же помнишь, женщины в Шонгори закрывают лица так, что только глаза видны!

Тут он накинул мне на голову простыню, а я, припомнив, как выглядели шонгорские красавицы, прикрыла лицо и опустила очи долу.

— Отлично! — радостно сказал он. — Еще глаза погуще подрисовать, побрякушек нацепить побольше, ну там... ожерелья в три ряда, браслеты, перстни, какой-нибудь самоцветный обруч на голову, чтобы покрывало не сползло... Волосы у тебя черные, так что, если и мелькнут, не страшно, а вот лицо...

— Придется зашивать эту штуку прямо на мне, — серьезно сказала я, — рисковать не стоит. Это тамошние женщины к ним привыкли, а у меня этот намордник и соскользнуть может. И зря ты так говоришь насчет волос: показывать их посторонним, особенно если женшина замужем, нельзя, это позор.

— Ну, тогда и впрямь придется зашивать, — одобрил Рыжий и снова оглядел мен. — Вылитая дар-ари! Так, кажется, называют любимых жен?

— Старших, — поправила я. — Любимая будет дар-хамэ. Вообще любая жена — дар-мори, наложница — эр-мори...

— Любимая наложница — эр-хамэ, — подхватил он, — а невольница, кажется, хан-мори, верно?

— Да.

— Ага, это я уловил... Вот говорю же, на мелочах засыпаться проще простого... Ну да об этом по пути потолкуем, времени хватит.

— Но как же слуги?

— Хм-м-м... Ян будет телохранителем, — подумав, ответил он. — Шонгори любят держать при себе страхолюдных слуг, нарочно выискивают: я слыхал, на невольничьих рынках такие вот люди дороже красавиц ценятся, особенно, если они от рождения такие, а не с увечьями, к примеру, — Рыжий перевел дух. — Из Медды сделаем твою верную служанку, у нее для наперсницы-охранницы как раз сложение подходящее! Лицо у нее тоже будет закрыто, глаза темные... А если что, всегда можно сказать, что она невольница невесть какого роду-племени, эта твоя хан-хамэ!

— Хан-хадэ, — поправила я, — она же просто служанка, а не рабыня для удовольствия.

— Тьфу ты, — огорчился он, — понапридумывают же...

— Рыжий, это все очень увлекательно, но они ведь языка не знают!

— Пару фраз запомнят. И вообще, слугам при господах не полагается рта раскрывать, если их не спрашивают, — отрезал Рыжий и сдернул свой импровизированный тюрбан. — Кстати, Ян вполне может прикинуться немым и только угукать, свистеть и щелкать. Я эти звуки прекрасно разбираю — так контрабандисты в лесу переговариваются, — и тебя научу. Я стану говорить на здешнем языке в знак уважения к правителю, причем с ужасным акцентом, а тебе, как приличной жене, придется помалкивать. А вот между собой мы можем перекинуться фразой-другой на чужом наречии, на случай, если кто-то станет подслушивать. Ну там... Я тебе выговорю, чтобы не стреляла глазками в чужестранцев, а ты станешь уверять, будто ничего такого и не мыслила, просто любопытство одолело...

— Ну... допустим, — согласилась я, — это может получиться. Клешнявого с собой брать нет смысла, а Деррик? Его могут помнить при дворе! Не вельможи, так слуги непременно опознают.

— Его мы тоже не возьмем, — кивнул Рыжий и снова улегся, закинув руки за голову. — Найдем десяток контрабандистов повнушительнее — они почти все черные от загара, — нарядим поярче, вот тебе и слуги, и охрана. Слугам урожденными шонгори быть вовсе не обязательно, их частенько из невольников подбирают. А язык эти парни худо-бедно знают, торгуют все-таки! Клешнявый неплохо объясняется на шонгори, кстати. Жаль, его не замаскируешь толком, очень уж физиономия для здешних мест характерная, а вовсе не для заморья...

— Да при дворе мало кто разговаривает на этом наречии! — улыбнулась я. — Так что они могут любую чушь нести, хоть цены на рыбу обсуждать...

— Это только если в крайнем случае. Мелочи — штука опасная, в них легче всего ошибку допустить, я уже говорил... А теперь давай спать, хозяйка... Доброй ночи.

— Доброй ночи, — кивнула я, задула свечу и легла, глядя в темный потолок.

'Что ж, — подумала я, — это страшная авантюра, но... какой-никакой, а шанс подобраться к Рикардо!'

Удивительно, но я заснула очень быстро: видно, сказывалась с отвычки физическая усталость, вдобавок дождь убаюкивающе шелестел за окном, а Рыжий (слава Создателю, он не храпел!) дышал так ровно и мирно, что и меня потянуло в сон. А еще — этом покосившемся доме, рядом с несколькими чужими людьми, — я чувствовала себя в разы спокойнее, чем в поместье. И, хоть я и положила верный топорик под руку, все равно не вскакивала поминутно, таращась в ночную темень: нет ли там кого, не идет ли кто, не скрипнет ли половица?..

Снилась мне охота. Не одна из тех, что стали роковыми для меня и Саннежи, просто какая-то из многих.

Саннежи любил полевую охоту, для того и взял ястреба, а в наших лесах не враз выучился находить дичь. У него на родине всё больше пологие холмы, равнины да степь, простор, говорил он, далеко видать, а к горам и лесам еще нужно привыкнуть. Так и вышло, что обучались мы вместе: я была еще мала, меня только начали брать с собою, а он, чужестранец, старательно перенимал опыт старших. Схватывал он на лету и вскоре даже в самой чащобе показывал себя охотником не хуже других, но все-таки предпочитал бескрайние поля...

Даже не упомню, когда и где это было? Осень, верно, убранные поля стояли голые и пустые, лишь топорщилась колкая стерня да виднелись кое-где недожатые островки с парой десятков поникших колосков — кажется, их оставляли духам полей, чтобы те на будущий год не обидели урожаем.

Теперь можно было носиться где угодно, не опасаясь потоптать посевы, и я пустила Тви во весь опор. Она, пусть небольшого роста, была очень выносливой и резвой, могла обойти и коней из королевской конюшни, но в тот день мне было не до соревнований — просто хотелось скакать, куда глаза глядят, чтобы холодный, пахнущий дымом и скорой зимой ветер бил в лицо...

И, конечно, стоило мне вырваться вперед, как Саннежи нагнал меня и помчался чуть позади. Его конь был тех же кровей, что Тви, и такой же быстрый, только ростом побольше, всаднику под стать.

Тут из под-копыт с шумом вылетело несколько перепелок — мы вспугнули их с того самого несжатого островка, где они подбирали осыпавшееся зерно, — и Саннежи сбросил Зоркого с перчатки.

Ястреб взвился в небо, рухнул вниз — только перья полетели! Он был хорошо выучен, поэтому, сбив первого перепела, снова поднялся в воздух и настиг второго, отчаянно пытавшегося удрать, уже у самого леса... Зоркий знал, что хозяин не обделит его, а потому его не приходилось даже сгонять с теплой еще птицы, он спокойно отдавал ее Саннежи. Но горе любому другому, кто осмелился бы протянуть руку к ястребу и его добыче! Я уже упоминала: он был натаскан не только на дичь...

— Славная охота, тавани! — радостно крикнул мне Саннежи, и спрыгнул с коня, чтобы подобрать перепелок и угостить Зоркого. — Ты приносишь удачу!

'Если бы...' — подумала я, медленно возвращаясь к яви. Удивительно, но я улыбалась — очень уж хорош был этот сон...

Внизу что-то загрохотало, и я подскочила. Рыжий тоже подхватился и вылетел за дверь, крикнув:

— Оставайся тут!

Я быстро обулась, надела куртку, и принялась ждать, положив топорик на колени. Мало ли...

— Спускайся, хозяйка, все спокойно, — окликнул Рыжий. — И сапоги мои вниз скинь, будь добра, а то босиком зябко!

'А пятки тебе не почесать?' — фыркнула я про себя, но сапоги (которые Рыжий благоразумно оставил за дверью), с лестницы все же сбросила, невелик труд.

— Что тут творится? — поразилась я, спустившись вниз. — Вы что, драку устроили среди ночи?

А что я еще могла подумать? Лавки перевернуты, стол тоже валяется у самого очага, посуда перебита, ведро с золой перевернуто...

Тут кто-то громко чихнул, и я сообразила, что Ян держит вовсе не Клешнявого, а какого-то вовсе не знакомого типа, с ног до головы усыпанного той самой золой. Признаться, он напоминал какого-то подземного духа, а еще вернее — трубочиста после тяжелого дня.

— Это кто такой? — удивилась и Медда, спускаясь за мной следом. От ее поступи содрогалась лестница. — Где вы такое чудище поймали?

— Да прямо здесь и поймали, — хмыкнул Клешнявый, потерев скулу. Видно, ему перепало от незваного гостя. — Ян его услышал, когда он уже у самой лестницы был, вот как тихо крался!

— Пускай он и разулся, а пол тут все одно певучий, — невозмутимо ответил тот. — Да и лошадь чужая снаружи фыркает, а наши все в конюшне. Я ждал, пока он спиной повернется, чтоб уж наверняка. Но он силен... Видали, какой погром учинил? А я его калечить не хотел, вот и пытался так скрутить... Клешнявому спасибо!

— Ага, я на него ведро с золой надел, так он мигом прыть растерял, — довольно сказал наш контрабандист. — Спасибо боцману с первого моего корабля, он как-то буяна так успокоил — схватил на камбузе ящик золы да нахлобучил тому на башку. Где уж тут безобразить, когда не видишь ничего и прочихаться не можешь?

— Апчхи! — согласился пленный. — А-а-апчхи!

— Подите прополощите его в колодце, что ли? — вздохнул Рыжий. — А то его и не расспросишь, с таким-то громовым чихом.

Ян выволок незнакомца за дверь (клянусь, он тащил его за шиворот одной рукой, не особенно напрягаясь!), Клешнявый пошел следом, помогать, и скоро с заднего двора раздался сдавленный вопль — вода в колодце была, надо думать, ледяной, как бы уже не со льдом!

— Теперь он будет чихать не от золы, а от простуды, — предрекла Медда, зажигая свечи, подметая пол и расставляя мебель по местам.

— Может, он не успеет простыть, — хмыкнул Рыжий и взял фонарь. — Чужаку тут взяться неоткуда. А если это простой путник, чего ради было красться тайком? Пойду, на его коня гляну... Медда, согрей-ка воды, — добавил он. — Раз уж все равно проснулись, будем собираться в дорогу. И Деррика разбуди, неужто он этого грохота не услышал?

— Сделаю, — кивнула та и принялась раздувать угли. — Эй, ведро захвати, воды-то всего ничего!

— Давай...

Я вышла следом за Рыжим и приблизилась к рослому вороному, привязанному к дереву.

— Неплох, — искренне сказал бродяга, подняв фонарь повыше и оглядев коня. — Только, похоже, голодный, как невесть кто, да и не чищен пару дней, по меньшей мере. Я его на конюшню отведу, расседлаю, хоть отдохнет, — кивнул он мне, отвязывая повод. — Подержи фонарь, хозяйка.

— Рыжий, — окликнула я, присмотревшись. — Это гвардейское седло.

— Тю-у-у... и правда! Вот не было печали... — протянул он и коротко свистнул.

Из-за дома показался Ян.

— Заканчивайте там плескаться, — приказал Рыжий. — Поди, глянь по округе, нет ли чужаков. Хозяйка говорит, у этого парня гвардейское седло, и как знать, один он здесь или еще кто за пригорком поджидает...

Ян кивнул и испарился, как не было его.

— Может, он украл коня после пожара, — подала я голос. — Они же могли разбежаться как те, из конюшни.

— Оседланными и стреноженными? Ночь была, все спали, — напомнил Рыжий. — Нет, он его и еще когда мог увести, но отчего не сменил такое приметное седло? Хотя другое-то, конечно, денег стоит, а на дармовщинку и уксус сладкий... А! Вот и Деррик! Ты что это разоспался?

— Сам не знаю, сморило, — вздохнул тот. — Медда разбудила. Уже выезжаем?

— Нет, погоди пока. Посмотри, упряжь тебе знакома?

— Гвардейская, походная, — безошибочно определил старый егерь. — И конь как бы не из королевской конюшни. Дайте фонарь... Ну, точно, вот клеймо! Почти всех лошадей у этого заводчика берут.

— А разве у господ гвардейцев не собственные кони? — прищурился Рыжий.

— Кто может себе это позволить, у тех, ясное дело, свои лошадки имеются, — кивнул Деррик. — А чтоб не вышло так, что у офицера под седлом конь ценой в состояние, а у рядовых клячи разномастные, которым на бойню пора, держат конюшню для служивых. Для гонцов отдельно, там кони-птицы, для королевского выезда — отдельно, охотничьи, опять же... а эти вот — в самый раз для солдат. И то, правду сказать, они казенных берегут чуть не пуще собственных, потому как старший конюший — тот еще зверюга! Всегда сам проверяет, что да как. Увидит, что у лошади спина сбита или подкова болтается, не посмотрит, офицер перед ним или вестовой какой-нибудь, живо выскажет все, что думает, а то и вожжами наподдаст...

Я улыбнулась: верно, так и было. Не раз и не два я видала могучего пожилого Ланса, выговаривавшего какому-нибудь немалому чину, словно мальчишке, мол, где это видано, взрослый человек, а лошадь на обычной прогулке чуть не покалечил, перед дамами красуясь! Придумал тоже — препятствие взять, а головой своей дубовой не сообразил, что ров широкий, берега осклизлые, а в нем самом, наезднике бестолковом, лишнего весу хватает... Ладно бы сам шею свернул, а если б лошадь ноги переломала? А так конь поумнее всадника оказался: заартачился, уперся всеми четырьмя копытами, ну, лихач из седла и вылетел, искупался в тине, выставил себя на посмешище... Авось, впредь умнее будет!

— Никого поблизости, — негромко произнес Ян, бесшумно вынырнув из темноты. — Судя по следам, какие сохранились, этот приехал один. Однако почти не плутал, возможно, знал об этом местечке.

— Выследить не мог?

— Если здешний или просто охотник изрядный, то мог, — кивнул Ян. — Следы-то смыло, но... где ветка обломленная осталась, где трава пощипана, а может, под каким кустом на сухом месте и отпечаток копыта остался. Или навоз. Отсюда, опять-таки, дымком тянет, а спутники наши, кроме Деррика, по лесу ходить вовсе не умеют. Ну, разве что, еще Медда — по грибы да ягоды, но как следы скрывать, ей тоже невдомек.