— А в чем еще? Оно не так уж богато и велико, но... Думаю, Рикардо знал что-то такое, что сподвигло его на все это. Но что? Я перебрала в уме все, что знала и слышала о нем, но не могу понять... — я взялась за виски. — Нет новостей... Спасибо, сообщили, что Аделин родила дочь! Потому я и прошу тебя рассказать, что говорят в округе, а в особенности в столице...

— Хорошо, хозяйка, — серьезно сказал бродяга. — Что знаю — тем поделюсь. Раз уж у тебя бессонница, а я днем в стогу отоспался, то самое время языком почесать, а?

— Так начинай, — вздохнула я.

— Ходит слух, — негромко произнес он, — что король Рикардо — чародей.

— Неужто?

— Ага. Все знают, что он некрасив и горбат, как ты и говоришь, но едва взглянут на него — тотчас забывают об этом. А королева сладкоречива и очень умна, об этом сплетничали слуги послов, которые были на приеме, а я в трактире услыхал — у слуг, знаешь ли, своя почта имеется, новости быстрее лесного пожара разносятся. Господа послы были в восторге от ее суждений.

— Аделин?! — вырвалось у меня. — Она не глупа, но... Должно быть, повторяет слова супруга. Продолжай!

— Да я, пожалуй, больше ничего и не знаю, — покачал он головой. — Я в этих краях давненько не бывал. Вот про другие страны много могу порассказать, а сюда вернулся — и будьте-нате, словно снова на чужбину попал!

— Это почему же тебе так показалось? — нахмурилась я.

— Да сам не пойму, — почесал он в затылке.

Его рыжие лохмы показались мне какими-то слишком уж чистыми для бродяги, у моих слуг и то, бывало, волосы выглядели засаленными: в этой глуши они себя не утруждали, считая, что красоваться не перед кем, и так сойдет, и мне приходилось напоминать им о том, что они не в заплеванной харчевне прислуживают!

Впрочем, бродяга же сказал, что мылся третьего дня. В речке, да. Не иначе, там горячая вода из подземного источника била, а на кустах мыло росло.

— А все же?

Он помолчал, потом сказал:

— Не могу описать, хозяйка, не обучен красно говорить. Байки рассказывать и всякую чепуху болтать — это будьте-нате, а вот сказать, что чувствую, не умею, боюсь, не поймешь ты меня. Но... словно я домой вернулся, а там вроде и печка на месте, стол да лавки те же, занавеска на окошке старая, с заплаткой, кошка по-прежнему мурлычет, всё так... да не так! То ли заплатка не на том месте, и не в горошек, а в клеточку, то ли у кошки полоски не те... Будто, пока меня не было, дом снесли, а новый построили, точь-в-точь, как был. Но строил-то не я и не мои родные, которые ту халупу до последнего гвоздя да сучка на половице знали, вот по мелочи и набирается — то не так, это не эдак, ковшик не той стороной висит... — Бродяга помотал головой.

От него пахло чем-то странным, словно бы раскаленной солнцем дорожной пылью и луговыми травами, сосновой смолой и хвоей, вольным ветром... ну и самим бродягой, конечно, молодым здоровым парнем. Одежду он явно стирал давненько, разве что в той же речке выполоскал, а что толку?

— Говорил ведь, не поймешь, — подметил он мою задумчивость.

— Отчего же, — протянула я, бездумно перебирая косу. — У меня в точности такое же ощущение появилось еще в столице, после смерти отца. Будто бы люди, которых я знала с рождения, изменились в одночасье, совсем немного, но... они стали другими. И город не такой, и чайки на взморье кричат неправильно, и даже солнце на парусах не так играет...

— Соскучилась по морю, хозяйка? — неожиданно серьезно спросил он.

— С чего ты взял?

— Так это сразу видать: как заговорила о нем, глаза сразу затуманились, — ухмыльнулся он. — И то, кто возле моря родился и вырос, может, и бубнит — ветер сырой, простываешь то и дело, рыбой воняет, а как уедет подальше, так начинает вспоминать по делу и без дела: и закаты-то там с восходами — краше не придумать, и приливы с отливами, и корабли на рейде, как белые лебеди, и воздух целебный, и рыба свежая — пальчики оближешь, нигде больше такой не попробуешь! Скажешь, я не прав?

— Прав, — невольно улыбнулась я в ответ. — Со старого маяка на мысу далеко видать... А в бурю его с макушкой захлестывает, я все хотела там побывать в такое время, да отец запретил. Я долго подгадывала, как бы сбежать да забраться на маяк перед бурей, но всё как-то не складывалось. А потом и вовсе стало не до того.

'А почему, собственно, я веду с этим бродягой задушевные беседы?' — спохватилась я, а он сказал, словно прочитав мои мысли:

— Плохо, когда не с кем словом перемолвиться, а, хозяйка?

— Верно. И что-то я разговорилась, не иначе, вино тому причиной, — ответила я.

— Да что там того вина, ты глоток выпила, не больше... — усмехнулся он и взглянул за окно. — Пора мне идти, хозяйка, скоро уж светать начнет, хочу по холодку подальше убраться. А то, не ровен час, слуги твои меня все же приметят, подведу я нас обоих под монастырь... кстати, хозяйка, а почему ты здесь, а не в монастыре этом самом? Тут же обитель неподалеку, а я слыхал, знатных девиц именно туда ссылают...

— Так мы договорились с Рикардо, — нехотя ответила я, встала и подошла к окну, вглядываясь в ночную темень.

И где там бродяга рассвет заметил? Не видно ни зги, только в мелких стеклах оконного переплета отражается огонек свечи, дробится на десятки таких же, словно гигантская стрекоза смотрит снаружи фасетчатыми глазами. Один придворный ученый давал мне посмотреть на насекомых в увеличительное стекло — ох, и страшна же обычная муха, если представить, что она ростом с лошадь! А стрекозы и вовсе на драконов похожи, как их в сказках описывают...

— Рикардо знал, что мне особо выбирать не приходится, — продолжила я, — но понял, видно: окажись я в обители, я ее первым делом сожгу, потом скроюсь... где-нибудь, да скроюсь! А потом... Неизвестно, что будет потом. А здесь я хотя бы могу выезжать на прогулки по округе. Под присмотром, конечно, — поморщилась я, — но и то лучше, чем сидеть взаперти да мусолить житие Создателя! Огороды-то полоть и хвосты коровам крутить принцессу не пошлют, а чем еще заняться в обители? Шить-вышивать я ненавижу, тексты переписывать не позволят, не женское это дело, а вовсе без всякого занятия я живо взбешусь!

— Да ты и так-то не смирная...

— Это ты не видал меня в дурном настроении, — усмехнулась я. — Но уговор есть уговор. Я живу здесь, ни в чем не зная нужды. Припасы подвозят вовремя, а возникни необходимость — довольно послать слугу с запиской, и мне пришлют, что угодно. Кроме оружия да верных людей, конечно... Ну а я взамен не пытаюсь ни с кем связаться, делаю вид, будто меня вовсе нет и не было никогда, могу скакать по горам и долинам, но не приближаться к жилью, если это что-то покрупнее обычной деревеньки... Да и в деревнях все предупреждены: кто заговорит с госпожой из старого поместья, жив не будет!

— То есть весточку никак не передать... — пробормотал он. — Слуги все чужие, в записке между строк написать бы что-нибудь, а некому... Верно я понял?

— Да.

— Сдается мне, хозяйка, ты надеялась, что кто-нибудь тебя вызволит. Ну, хоть кто-то из тех, о ком ты сказала, разогнала мол, когда волк тебя покалечил.

— Именно. Или из тех, кто роптал против решения отца, — я вздохнула. — Их было немного, но все же... Я потому и вытребовала это поместье — из обители сбежать все же сложнее, а здесь кругом горы, можно скрыться... Но никто не объявился. Если кто и писал, то эти послания наверняка перехватили. Чужаки сюда не являлись, их вмиг бы заметили. Я даже не знаю, живы ли еще все те люди...

— Дело-то дрянь, — серьезно сказал бродяга. — Самой бежать, я понимаю, отсюда не выйдет. Даже если ты свою охрану укокошишь, отравишь или вон топориком попотчуешь, дальше-то что? Кругом горы, это ты верно говоришь, да деревушки, но где и как прятаться, никого не знаючи? Через перевал идти — проводник нужен, а даже если б сама пробралась — по ту сторону гор что делать станешь?

— Отец Саннежи еще жив, и я уверена, он меня помнит. Правит сейчас Даллерен, младший брат Саннежи, и он тоже меня не забыл, это уж точно, я его как-то за проказы скрутила и в лошадиную колоду макнула... — обронила я. — Вдруг бы помогли... Или хоть приютили, все не взаперти жить!

— До них еще добраться надо, — рассудительно сказал он. — Денег у тебя тоже нет, поди, раз живешь на всем готовом?

— Десяток монет наберу, — ответила я. — Да еще кое-какие драгоценности, что мне родители дарили. Но их даже не продать — очень приметные. Разве что камни вынуть, а золото на лом пустить, но толку мало выйдет. Украшения девичьи, тонкой работы, а тех самых камней всего ничего, да и те мелкие.

— Ясно-понятно, такие штучки именно что за работу ценятся, — вздохнул бродяга. — Скрываться тебе тоже сложно...

— Да уж. Я могла бы переодеться юношей и сбежать на прогулке: мужская одежда есть, волосы отрезать не сложно, но лицо... — я покачала головой. — Не спрячешь. Да и хватятся меня тотчас же, если не вернусь вовремя. Сразу голубок в столицу полетит, а оттуда — приказы по всем заставам. Да они и так, думаю, предупреждены.

— Одежду тоже вмиг признают, дорогая, поди! И конь, надо думать, не кляча какая-нибудь, — бродяга снова почесал в затылке. — Вот так дела! Прежде, будь ты в городе, могла бы нищенкой переодеться, а теперь сразу заприметят! Ладно я — хожу-брожу, нанимаюсь за краюху хлеба на какую-никакую работу, но не попрошайничаю...

— Только подворовываешь.

— Не без этого, — ухмыльнулся он. — Уж прости, хозяйка, я подумал: дом богатый, чай, не обеднеют без пары побрякушек! Я к чему говорю: с нищими нынче неласково обходятся. Тоже королевский указ: всех попрошаек в каталажку, а там уж... Кто покрепче и не заразный, вроде меня, — тех работать отправляют, а то, я слыхал, увозят куда-то. Может, в рудники, может, на галеры продают. А калек да больных...

Он умолк, потом добавил:

— С такими разговор короткий. Опасно нынче бродяжить да попрошайничать.

— Думаешь, Рикардо предполагал, что я и нищенкой не побрезгую переодеться?

— Ага. А там уж... если ты в столице выросла, то наверняка слыхала про Веселый квартал и тамошний народец. Им Рикардо поперек горла, 'ночные короли' его ненавидят — работать не дает! Стража лютует, нищих от храмов сперва просто гоняли, теперь вот — на телегу да за решетку, пока суд да дело... а то и безо всякого суда, сам вот еле вывернулся. Чужаку вообще с оглядкой ходить надо, не спросят, кто ты — бродяга или просто путешественник, только с корабля сошел да осматриваешься! А без путешественников и трактиры, и доходные дома, и веселые тоже, уж прости за подробности, чахнут.

— Да уж, наверно, теперь человек десять раз подумает, прежде, чем ехать сюда... — пробормотала я. — А говоришь, ничего не знаешь!

— Так я думал, тебе только про сестру да ее мужа интересно услышать, — серьезно сказал он. — А теперь уж сообразил, что они-то там, на самой верхушке башни, откуда многого не видать, а внизу народу ого-го сколько! Те же контрабандисты — слыхал я от папаши, что твой отец на их забавы смотрел сквозь пальцы, не задаром, конечно...

— Испокон веков так было, — кивнула я. — Есть тут в окрестностях кое-какие рыбачьи поселки: к тем берегам ничего крупнее баркаса или, если повезет да лоцман попадется хороший, шхуны, не подойдет. А что еще надо? Возили-то всегда что-то дорогое, но такое, что мало места занимает.

— Приправы, специи, благовония, дорогие ткани, заморские травы, жемчуг, какой только в теплых морях водится... — хмыкнул бродяга. — Как же, слыхал!

— А кто не слыхал? — невольно улыбнулась я. — У отца было не так много средств, чтобы закупать все это и устраивать свои торговые дома, обычные купцы задирали цены втрое, а то и впятеро... Но за малую долю отец негласно позволял торговать в городах и провозить все перечисленное дальше, за горы. Запретное всегда слаще кажется, так что товары покупали охотно, и все были довольны: и контрабандисты, и простой люд, и наш казначей... — Я вздохнула. — Он, помню, всегда повторял, мол, курочка по зернышку клюет, а что зернышки с дикого проса — это без разницы, лишь бы хватало. Купцы ворчали, но быстро смекнули, с кем нужно иметь дело.

— А не ответ ли это на вопрос, что понадобилось Рикардо? — спросил он. — В самом вашем королевстве поживиться особо нечем, а вот торговый путь уже налажен...

— В его владениях портов куда больше, и они могут принимать грузовые суда, а не только легкие кораблики.

— А перевалы? Перевалы такие удобные имеются? — прищурился бродяга. Я видела его отражение в стекле, оно тоже дробилось на десятки одинаковых лиц. — Для небольших караванов, конечно... А этак вот он выставил десяток боевых кораблей на рейде, редко-редко шхунам удается проскочить, и то, даже у рыбаков чуть не каждую рыбину потрошат, чтоб в ней ничего не провезли, а то повадились некоторые в селедке жемчуг прятать... Цены ого-го как взлетели, местным от этого сплошной убыток, скоро свернут они свою торговлю да подадутся в места поспокойнее. Тогда люди из-за гор волей-неволей станут покупать втридорога, и у кого, а?..

— И откуда это ты столько знаешь о контрабанде? — спросила я.

— Довелось как-то послужить на одной такой посудине, — ухмыльнулся бродяга. — Наслушался, насмотрелся, кое-какое понятие получил, говорю же, я не вовсе пенек лесной. Словом, такие вот люди могли бы помочь. У них и деньги есть, и головорезы найдутся...

— А станут ли? — негромко произнесла я. — Сам же говоришь, обо мне уже и думать забыли! Объявят самозванкой, предоставят доказательства того, что принцесса Жанна давно уж умерла, вот и конец затее.

— Будто тебя никто не признает!

— Может, и признают один или двое, а что проку?

— Хозяйка, а кто сказал, что Жанна — не из тех королев, что так просто сдаются? — спросил он, подойдя совсем близко. — Тебе бы хоть пару верных людей для начала, а там... что тебе терять-то?

— Надо было сразу бежать, — проговорила я, бездумно обводя пальцем стеклышки в частом свинцовом переплете. — Еще до коронации Рикардо. Тогда я могла добыть денег, да хоть захватить утвари подороже, коней, умчаться к тем же контрабандистам, пробраться к отцу Саннежи... А я будто разума лишилась, только и хватило рассудка настоять на своем и уехать сюда. Опомнилась уже здесь, да было поздно... — Я помолчала, потом добавила: — И зачем я рассказываю тебе все это? Может, ты тоже, как Рикардо, умеешь очаровывать людей?

Бродяга отвернулся, затем сказал негромко:

— Я не подсыл, хозяйка, если ты подумала об этом. Я в самом деле просто путник, сто лет в этих краях не бывал. Заглянул вот... и откуда бы мне знать, что здесь заколдованная принцесса живет? Жаль, я не принц на белом коне, а то увез бы тебя, да и дело с концом!

— Всё шутишь... — вздохнула я. — Но ты прав, мне частенько думается: есть ведь сказка о спящей красавице, почему бы не быть... бодрствующей уродине.

— Сказать, почему ты не спишь, хозяйка? — еще тише прежнего спросил бродяга, а я зачем-то кивнула, хотя знала это и сама. — Ты боишься, что за тобой придут. Потому у тебя и топорик под рукой, и, думаю, не только он один. Свою жизнь ты намерена продать дорого, я прав?