Часть 2

Все так же неодетый Гришка находится в одном из кресел, где жадно хлещет прямо из горлышка французское розовое вино урожая хрен знает какого года.

Выбираю диванчик почище и, освободив его от явно девичьей штучки и скомканного мужского носка, осторожно присаживаюсь. Когда-то читал, что голый человек в присутствии одетого ощущает дискомфорт, но это определенно не тот случай. Осмолкина, похоже, с данным опусом познакомить забыли, потому что из нас двоих неудобно себя чувствует однозначно не он. Хотя, пережив первый шок, почти перестаю обращать на его наготу внимание, куда больше нервирует пистолет, до сих пор не выпущенный из рук хозяина. Если отрешиться от общего сюрра, то тело у мужика почти идеальное — ни грамма жира, одни витые мышцы, вожделенные многими кубики пресса присутствуют. Чисто эстетически портит впечатление частая сетка старых шрамов, покрывающая тело спереди от плеч до колен, лекарь во мне так и зудит, убрать хотя бы наиболее уродливые.

— Одеться не хочешь? Дует от окна.

— А? — выходит гвардеец из прострации, — Сейчас...

Положив оружие на стол, мужчина скрывается в недрах квартиры, а я с облегчением разряжаю опасную игрушку.

— Будешь? — вернувшись в накинутом и кое-как перевязанном халате, предлагает мне радушный хозяин вино прямо в бутылке.

— Спасибо, но нет. Давно ты так?

— А я повторю, твое здоровье! — остатки розового меняют место дислокации

— Так давно ты запил?

— А тебе какое дело?

— Собственно, никакого, интересуюсь просто. Не чужие ведь люди! — забавно, но допрашивать Гришку в таком состоянии абсолютно бесполезно, да и химии у меня с собой нет, а без нее могу только определить: врет или не врет.

— Люди!.. Не чужие!.. Как же я тебя ненавижу!!! Бесишь!!!

— Э-э-э?.. — Искренне удивляюсь. Пламенной любви не ожидал, но хоть капельку-то признательности мог бы проявить, все же я когда-то почти невозможное совершил!

— Бесишь!!! Лезешь, куда не надо! Лечишь всех... Бесишь! — зря я, наверно сюда пришел.

— Ненавижу!!! Вылечил!!! Я думал — сдохну, но терпел! И что?!! Все то же самое!!! — орет Осмолкин, уже не нуждаясь в собеседнике, — Только и радости, что трахаться во всех позах!!! Да пошли они на х.. все!!! — пустая бутылка летит в стену, взрываясь осколками во все стороны.

— Кости срослись, помех нет! — хренак новой бутылкой, — Только никто, бля, сказать не может, есть ли шансы! "Все в руках божьих!", — передразнивает он кого-то, — "Молитесь!" Тьфу!!! — новый замах и стук осколков по полу, — И ты, сучонок, знаешь и молчишь!!! — еще одна бутылка влетает в стену, — Знаешь!!! — снова ба-бах!!! — И молчишь!!! — и еще раз, контрольная!

Радикальный способ избавляться от ненужной посуды... А кучно он их, практически в одно место друг за другом положил...

Пьяная истерика прекратилась так же внезапно, как и началась.

— Протрезви меня! — хрипло произносит мужчина, — Протрезви, ну! Можешь ведь!

С опаской приближаюсь к затихшему гвардейцу. Тот сидит недвижимо, со злой ухмылкой наблюдая за моими осторожными движениями. Но это только до моих манипуляций, потому что лечение приводит к закономерному итогу — мужчина срывается в направлении уборной. Выводить токсины проще всего естественным путем.

Спустя примерно полчаса ко мне выходит вполне адекватный человек. С мокрых волос на чистую растянутую футболку и домашние брюки капает вода, но это небо и земля, по сравнению с мятым заляпанным халатом, натянутым им ранее. Оглядев разгромленную гостиную, он морщится и усаживается в то же кресло, что и раньше, вот только остатки спиртного летят со стола на пол.

— Ты можешь вернуть источник, да или нет? — резко и в лоб спрашивает он. Почему-то не хочу врать, хотя властный тон на меня не действует: впечатление произвел, это да, но скорее жалею его, чем подчиняюсь:

— Скажем так, я знаю, что помогло мне в аналогичной ситуации.

— Сколько ты пробыл без источника?

— Примерно полгода.

— Мало. По сравнению со мной мало. Но хотя бы сможешь понять: весь мир серый, все серое, ничего не вызывает интереса. И так двадцать с лишним лет. Не живешь, а существуешь. Одно спасение — есть цель. И ты все силы бросаешь на ее достижение. День за днем, как одержимый. Хотя не как, ты и есть одержимый! Какая цель была у тебя? — внезапно прерывает он поток откровений.

Цель?.. Не у того ты, Гриша, спрашиваешь! Как можно объяснить, что старшая личность в тот момент подавила младшую? А для меня-Георгия наличие полного комплекта конечностей затмило все, в том числе и какую-то там непонятную магию! И осознал я потерю только тогда, когда уже знал путь к возвращению способностей. Но универсальный ответ у меня для тебя есть:

— Выжить! Выжить и отомстить! Хотя нет... отомстил я сразу же, хоть и не своими руками... Скорее стать величиной, чтоб никто больше не смог такое со мной провернуть!

— Отомстить... Хороший стимул, меня на этом же поймали... Собственно, почти всех на этом и ловят, другие мотивы редко срабатывают!

— Кто ловит? И зачем?

— Кому надо, тот и ловит! А зачем?.. По-разному... Из кого-то деньги выкачивают, кто-то просто пашет как вол, забывая про еду и сон... Идеальные работники, черт возьми! Фанатики, мать их! Иногда еще надеждой манят, есть ведь излечившиеся, — на этих словах взгляд мужчины тяжело и многозначительно упирается в меня. Спокойно смотрю в ответ, не рискуя неосторожным словом сбить настрой хозяина. Но пауза затягивается, так что пробую поощрить к продолжению:

— И что для тебя изменилось?

— Что ты вообще знаешь о людях с разрушенным источником, помимо собственного опыта, разумеется? — несколько невпопад спрашивает он.

— Сходят с ума или просто хватают конкретные проблемы с психикой. Часто кончают жизнь самоубийством, если не находят мотивацию жить: как ты выразился — цель, которой служат или стремятся, как одержимые. Особенно сильно действует на молодых. Восстанавливаются немногие, механизм неизвестен, — давнишняя лекция Шаврина в результате моих изысканий по теме расширилась новыми сведениями, но вкратце он тогда изложил все верно.

— Почти точно. На пожилых действует на самом деле также, просто они лучше это скрывают. — Хмуро дополняет гвардеец, шаря взглядом по разгромленной гостиной, — У многих есть к этому возрасту семьи, дети, так что просто сосредотачиваются на ответственности и душат близких заботой. — Задумчиво киваю, приведенные в найденных трудах примеры можно и так трактовать, — А теперь представь, что все это произошло с человеком, который был рожден и воспитывался, чтобы править огромным государством. Правил долгое время. И до сих пор имеет массу возможностей. И мотив его — месть, а надежды исцелиться нет вообще. Как тебе картинка?

Прикидываю размах годами готовящейся мести бывшего императора, вынужденного вести затворнический образ жизни в монастыре, не имеющего ни малейших шансов вернуть былое могущество... Бррр! Холодные мурашки сопоставимые размером с маленькими слонами строем прошлись по моей спине.

Кажется, вовремя я его того... поторопил на тот свет... месяца четыре-пять потерпеть осталось.

— Вижу, представил, — зло усмехается бывший гвардеец. Взгляд его, долго блуждающий по комнате, наконец, останавливается на смятой пачке сигарет, валявшейся на полу рядом с опрокинутой пепельницей. Подойдя к распахнутому мной окну, он усаживается на широкий подоконник и с наслаждением закуривает, стряхивая пепел прямо на улицу.

— Я тебя, поганца, почти вывел из игры, прикрыл со всех сторон, — закрыв глаза, монотонно вещает он между затяжками, — Но ты, идиот малолетний, раз за разом, как специально, нарывался! А потом еще сам сунулся в самое логово! — мужчина обреченно машет рукой.

— Что ему от меня нужно? Почему именно я?

— Ты — отпрыск одного старинного рода...

— Потемкины, можешь не продолжать, это я знаю! — прерываю ненужный уже рассказ, — Сходством с Пал-Санычем меня только ленивый в лицо не ткнул.

— Знаешь?.. Тем проще. У них какой-то пунктик насчет одаренных детей, всех проверяют. А ты еще якобы видящий, не знаю уж, что это означает... — скорченная мина выдает все отношение Осмолкина к этой информации.

— Не важно! Еб..ся — не работать! У папаши моего два с лишним десятка детей было, не считая законных от Лизаветы Михайловны, какого хрена вы ко мне прицепились?

— Два десятка! А много из них с рождения в цепкие ручки Васильева-Морозова попало? Да еще именно с той способностью, что Потемкиным дозарезу понадобилась? То-то же! Вот и растили тебя с детства с одной единственной целью — втереться к семье в доверие, а после одним махом обезглавить весь клан! Подробностей не знаю, но ты не переживай, до суда в любом случае не доживешь!

— Вот ни за что не поверю, что весь план на мне одном строился!

— Нет, конечно! Их понемногу по всем фронтам давили: двадцать с лишним лет то тут, то там подставляли. От их былого могущества уже сейчас почти ничего не осталось, один пшик за мишурой. А ты просто завершающим аккордом стал бы, чтоб уже не оправились никогда.

— Хорошо, допустим. Только тогда один вопрос: как бы меня это провернуть заставили? Я тут отца родного нашел, любящая семья распахнула мне объятия, с чего мне их как курей резать?

— Ну-ну! Кому служит дворянин?— внезапно спрашивает Григорий.

— Отечеству! — автоматически выдаю годами вбиваемый ответ.

— Кто представляет Отечество?

— Император и род!

— Из какого ты рода?

— Васильевых-Морозовых, — машинально отвечаю, все еще не понимая цели этого блиц-опроса.

— А правильный ответ — Потемкиных! Дошло? На тебе ментальных закладок, как блох на собаке, ты их никогда родной семьей не посчитаешь, хоть залюби они тебя всем составом. А теперь еще и новых навешали, так что пойдешь и резать, и душить, как миленький...

Молчим.

— Ладно, моя роль понятна, ты-то чего дергаешься, что аж до запоя дело дошло?

— Ты говоришь, полгода без дара прожил, и как ощущения? — неопределенно жму плечами, но Григорию ответ не требуется, — Вот тогда, когда еще не знал, на что бы пошел, чтоб вернуть источник, честно, как на духу?

Вопрос опять не по адресу, повторюсь, но насчет источника я в тот момент абсолютно не парился, наслаждаясь ощущением молодости и целостности, но прикидываю, на что бы пошел раньше, ради руки? И если честно подумать, то на многое. Так и отвечаю:

— На многое. До откровенной подлости, возможно, не скатился бы, но на многое, да...

— А я бы и до предательства дошел бы, — открыто признается мужчина, снова закуривая, — Собственно, уже дошел, раз с тобой разговариваю. Одно утешает, предаю не Родину, а одержимого местью старика-властолюбца, и, как раз подлостей больше не хочу творить.

— Раз пошла такая пьянка, — достаю из пачки сигарету и устраиваюсь на подоконнике, зеркально отражая позу хозяина. Как саттори приходит видение Ельнина точь-в-точь копирующего повадки Шамана в казарме у Задунайских, вот, что меня тогда зацепило! Смаргиваю озарение, пообещав себе разобраться в этом потом, и возвращаюсь к терпеливо ждущему вопроса Григорию: — С Наташкой — это подлость или случайность?

— Подлость, — после долгой паузы глухо признается мужчина, — В тот момент ты был для меня заданием! — пытается он оправдаться, — А работать с неудачником легче! Ему, — голосом и взглядом выделяет местоимение, — наверное, вообще было бы проще, если б ты не восстановился, но ты вовремя смылся, а потом решили дать тебе помыкаться, чтобы плавно подвести...

— К чему?

— Ко всему.

— Ясненько... — тяну, подавляя желание применить болевое "непростительное", разработанное специально для собеседника, — А с Потемкинскими детьми?

— Какими детьми? В смысле?.. Понятия не имею, о чем ты... — недоумение ненаигранное, что ж, значит, корни другой проблемы растут не отсюда.

— Не имеешь, значит, не имеешь, проехали, — мну сигарету между пальцев и засовываю в рот, не поджигая. Впрочем, фокус не проходит, Гришка щелкает зажигалкой, вынуждая меня сделать затяжку.

— И чего же ты хочешь теперь, Григорий Андреевич Осмолкин-Орлов? — произношу, судорожно задавливая попытки раскашляться.

Григорий долго и оценивающе смотрит на меня, прежде, чем ответить.

— Все того же — вернуть дар. Но варианта спасти тебя я больше не вижу, прости, колеса завертелись. Рад буду любому предложению.

— У тебя в доме кофе есть? — сидеть у открытого окна во влажной одежде мне не понравилось, да и Гришка, не ощущающий на нервах холода, давно уже посинел и покрылся мурашками, а лечить его еще от простуды мне не улыбается.

Кофе, так же, как и кофеварка, нашлись в на удивление чистенькой кухне. Из неохотных пояснений мужчины, я выловил, что данное помещение — не место для аристократа, а за порядком следит приходящая прислуга. Надо же, а у меня в доме жрать на кухне не стеснялся! Впрочем, он и другим на кухне заниматься не брезговал, так что только порадовался, что в этот раз бардак досюда не докатился. Оделив себя и страдальца сваренным напитком и найденными в буфете сушками, устраиваюсь за столом.

— Встречный вопрос, что ты знаешь о ментальных закладках?

— Достаточно мало, собственно, кроме факта наличия их у тебя — ничего.

— Тогда позволь, я тебя просвещу. Знаю я не то, чтобы много, но видимо побольше тебя. — Пока было время, выпытал у матери все доступное ей по этому вопросу, так что в теме ориентировался получше многих: — Во-первых, ставятся они не абы как, а в четко выверенные моменты: надо, чтоб человек при этом испытывал вполне определенные эмоции. Только так они закрепятся и сработают, как надо поставившему, — вспоминаю несколько торжественных построений в училище, во время которых видел воздействие, хотя и не понимал его природу; уверен, в жизни Григория тоже было немало таких эпизодов, — Во-вторых, требуют периодического обновления, хотя и не обязательно. И, в-третьих, при сильной боли и душевном раздрае — а одновременность этих событий обязательна — чаще всего слетают. Единственное — боль должна быть действительно адской и сопровождаться нешуточными переживаниями, если ты тихо поплачешь над порезанным пальчиком — ничего не случится.

— Ты думаешь, эти сведения тебе как-то пригодятся?

— Не перебивай! Так вот, когда Андреас, сука, сжег мне источник, боль была — мама не горюй! А уж переживал я не по-детски, можешь мне поверить, — мужчина сверкает глазами, захваченный догадкой, но тут же возражает:

— Тогда бы ты Потемкиных семьей считал!

— С какого?.. Отбрось всю ментальную хрень, что останется? Воспитал меня Елизар Андреевич, о существовании какого-то неучтенного папаши я до весны не подозревал, а потом еще и знать его не хотел! И до сих пор не хочу, кстати! Для любви у меня мать и брат есть. Просто представь: вот завтра завалится к тебе какой-то левый хрыч, скажет: "Извините, Григорий Андреевич, я тут с вашей маменькой сорок с лишним лет назад шуры-муры имел..." — увернуться от кулака, летящего в лицо, успеваю, а после с удовольствием усмиряю разбушевавшегося гвардейца ослабленным болевым.