Хозяйка

— До завтра, любимая.

— До завтра, любимый... Только...

— Что?

— Не ходи на кладбище, Слав.

— Не бойся, не пойду, — соврал он ей.

И, выйдя из общежития, направил свои стопы не домой, а решительно зашагал совсем в другую сторону. По дороге, которая выведёт его на погост.

* * *

* * *

* * *

Остались позади сверкающие неоном вывески шумных ещё забегаловок и ночных магазинчиков, скрылась в ветвях придорожных деревьев линия фонарей, стихал гам где засыпающего, а где ещё вовсю веселящегося города. Вынырнули из тьмы совсем неожиданно заборы и чёрные остовы домишек. Лишь брёхот собак передавал его по эстафете от одного дома к другому.

Вдруг словно обухом кто ударил — исчезло всё, что окружало его — лишь звёздное небо над головой, чистое, черно-серебристое и далёкие огни многоэтажек. Кресты за невысокой оградкой. Тёмные в ночи разлапистые деревья у могилок. Пугающие своей молчаливостью памятники, словно стягивающие вокруг себя темень. Кладбище. Древнее. Большое. Ночью.

Славик с трудом вдохнул воздух и даже удивился, как он, незаметно для себя, затаил дыхание и прислушивался, выискивая среди привычных звуков что-нибудь зловещее для себя. Кривая улыбка защерилась у него на лице. Ха! "Не верим!" Мы ещё посмотрим — кто кого. Залихватски присвистнув, он решительно промаршировал к ограде кладбища.

Вскоре Славик уже пробирался по извилистой тропинке среди холмиков и могилок, комично кланяясь направо и налево, делая замечания, разговаривая сам с собой.

— Здравствуйте! Как поживаете? Соседи не беспокоят? Что? Замучили музыкой среди ночи? Пожалуйтесь на них в ЖЭК. Здорово! Давно не виделись! Как дела? Поясница беспокоит? Тц-тц-тц. Ну ладно, заходи ко мне завтра. Массажик сделаю. Как рукой снимет. Заживёт как на живом. Извините, ничего, если я здесь пройду? Ой, батенька, а вы заросли совсем, что ж с вами? Следить за собой надо. Ой, спасибочки. Да нет, не стоит. Не, я не пью. Завтра? А завтра — пью! Конечно, загляну, о чём разговор? Упс! — он перецепился через низкую оградку и с грохотом завалился на чью-то могилку, бедную, старую, земляную. Ткнулся лицом прямо в насыпь.

— Тьфу, тьфу! Я вас не побеспокоил? — тут до него донеслось словно из глубин земли то ли глухое ворчание, то ли заглушённый расстоянием рёв. Славик не придал этому значения. Если каждый день у тебя под ногами взрываются брошенные мальчишками петарды, поневоле перестанешь обращать внимание не то, что на далёкие звуки, к тому же непонятные, а и на выстрелы за углом. — Да ладно, не ворчите. Уже ухожу, — он с кряхтением поднялся. Струсил не видимую, а ощущаемую землю с колен, отвесил воздушный поцелуй и побрёл дальше.

Чего он искал? Куда шёл? Он и сам не знал. Уже забрёл в самую глушь почти в центре кладбища, изобилующую посаженными рядом с могилками деревьями и кустами. Звуки города, даже самые громкие, как то незаметно стихли и даже те вездесущие рёвы байкеров здесь словно натыкались на незримую пелену, словно попадали в вату. Зато надвинулись отовсюду другие звуки, неслышимые и незаметные ранее. Даже в самую что ни на есть утреннюю тишь их не учуешь, а сейчас... Сейчас — другое дело. Шелест листьев, звук падающей далеко — далеко капли, кваканье лягушки за тридевять земель. Шорохи, мягкий перестук, даже, может, лишь придуманный, топоток мягких маленьких ножек, босых, детских, ещё неуверенных, словно встал на них второй в жизни раз и идёшь. Идёшь. Идёшь меж могилок по мягкой травке, ищешь мамку. Где же она? Я так хочу есть! Дайте мне молока. Или крови. Мне всё равно. Зубки-то у меня большие и острые. Пусть ножки плохонькие. Но их покушали червячки, когда я спал, а мамочка куда-то ушла! Где же она? Мамочка, я же кушать хочу-у-у.

Фу! Славик аж остановился, замотал головой. Ты шо так гнать! Ну у тебя и разыгралось воображение! Вампир — зомби — вампирёнок — это ж надо такое придумать. А я и не знал, что у тебя вымышление есть. Оно и неудивительно. Здесь и крыша может поехать.

Славик трясущимися руками достал из полной пачки сигарету, нервно закурил. Скептически посмотрел на трясущийся огонёк зажигалки, нервно хохотнул. И ради интереса решил посмотреть, возле чьей же могилки он так струхнул. В неровном свете маленького огонька зажигалки запрыгали буквы, цифры. Рука Славика затряслась ещё сильнее. Он чуть не выронил зажигалку. Кто-то холодным и липким налил ему на спину и даже на сердце. "Алёша Стрельников. 1961 — 1962". Один годик!

Стоп! Фу-у. Фу-у. Дыши глубже. Так. Тихо. Спокойно. И что? Что из этого? Ну, придумал себе вампирёныша и случайно получилось это у могилки годовалого ребёнка.

— Па-па, — детским голосом донеслось откуда-то, казалось, из-под земли.

У Славика волосы на затылке зашевелились и рот начал открываться для крика. Но вдруг ему стало совершенно спокойно. Ха! Да это просто самовнушение! И ничего более. Он усмехнулся, сделав над собой явное усилие.

— Спи спокойно, малыш, — дрожащим от пережитого страха голосом сказал он в пустоту и, чуть не ломая в одеревеневших суставах ноги, сделал первые шаги.

— Па-па, — затихающе, всё так же из-под земли донеслось ему в спину.

* * *

* * *

* * *

Он выбрал себе красивенький столик у двух памятников, присел на лавочку, достал из кармана банку купленного по дороге пива и подкурил новую сигарету. Звук открываемой банки в глухой тиши погоста прозвучал как выстрел. Просалютовав памятникам, Слава сделал добрячий глоток, смачно рыгнул, выпустил сигаретный дым.

Ну и что здесь страшного? Ну, тишина, ну, темнота такая, что хоть глаз выколи, хоть и звёзды яркие. Но почему-то свет их сюда не долетает. Словно чёрным саваном прикрыло кладбище, спрятав от глаз случайного прохожего свою ночную жизнь. Ну, слышатся всякие посторонние звуки, но такие же звуки можно услышать и в деревне, и в ночном лесу, и в море-окияне. Главное, что не видится ни зги и чудится всякое. Одно название — кладбище — сразу навевает что-то потустороннее. Сам себе внушаешь свои детские страхи. Потому люди и боятся ночью на погосте быть. Древний страх. Доисторический.

Хмель пива разбежался по жилкам тела, стало чуть веселей и теплей. Славик разулыбался, страхи все исчезли, стало даже как-то скучно. Хотелось крикнуть кому-то в темноту: "Ну что же вы? Где прячетесь? Я же здесь, вот он я! Живой, здоровый и смеющийся над вами, ночные страхи, пугающие детей и пьяниц! Но я не такой. Я в вас не верю. Идите же сюда, покажитесь. Может, тогда я поверю в вас!"

И словно кто-то услышал.

Сначала раздался далёкий тягостный полувсхлип — полувой, словно кто-то наступил нечаянно собаке на больную лапу. Потом ниоткуда, словно из-под земли тонкой кисеёй пополз белый туман, полупрозрачный кое-где аж зелёный. Тихо, вкрадчиво, словно слепое животное тыкающееся во всё головой, этот туман мягко обволакивал стволы деревьев, ласкал кресты и памятники. Как нежный пух, колеблемый любым дуновением ветерка, он медленно, но неотвратимо заползал во все щели, подымаясь всё выше. Вот ноги Славика скрылись в белой кисее, но, словно испугавшись, отпрянула она и всё новые извивы её гигантского тела, стремящиеся куда-то, так же отталкивались от его ног. Это заинтересовало Славика. Он поднял ноги. Тут же земля скрылась под напором белой пелены. Опустил ноги — и туман, как ошпаренный, кинулся наутёк.

— Вот-вот, — назидательно сказал ему весёлый Славик. — Я и другим тоже говорю: "чистота — залог здоровья". Мойте ноги перед и зад.

Но скоро весёлость его потихоньку прошла. Хмель улетучился, сигарета — незнамо какая по счёту — догорела. Сколько хоть времени прошло? Он засветил зажигалку, и с удивлением обнаружил, что его часы, его непромокаемые, непробиваемые, почти вечные с батарейкой, рассчитанной на пять с половиной лет, купленные пол года назад за сумасшедшие деньги настоящие ORIENT — стоят!

— Какого? — он постучал по ним, потряс. Глухо. Стоят на четверти второго. Тю! Он пожал плечами. Фуфло, видать, купил. Хоть и в элитном бутике.

Кладбище, закрывшееся от всего и от всех туманной чернотой, а от Славика ещё и белой кисеёй, оживало. То тут, то там слышались невнятные шорохи, скрипы, звуки. Казалось, шуршит земля, вспучиваясь над пытающимися выбраться из могил мертвецов и стукают крышки памятников, скрипят выдираемые из дерева полусгнившие гвозди и клацает челюстью костяк давно канувшего в Лету человека, вдруг унюхавшего живого среди царства мёртвых.

Зашевелился туман. Заструилась пелена, сгущаясь и растекаясь, словно незримый ваятель лепил из этого тонкого эфира полупрозрачные фигуры и тут же, не удовлетворившись результатом, ударом руки разбивал неудавшееся творение и снова неустанно начинал творить. Поползли к Славику со всех сторон длинные лапы с прозрачными когтями, заковыляли в истлевших саванах мирно до этого спавшие мертвецы, разбуженные запахом живого духа. Зашатались кресты, затряслись памятники мелкой дрожью, тщетно пытаясь сдержать тех, над кем стояли, чей покой хранили столько лет. Заскрипели натужно деревья, качаясь от несуществующего ветра, вытягивая скрюченные узловатые ветви по направлению к дерзкому человечишке, посмевшему сделать вызов их вечному покою.

Волей-неволей, но Славику стало не по себе. Непонятный, безотчётный страх гадкой гадюкой заструился по хребту, заморозил внутренности, укусил сердце. Ему стало жутко, невыносимо жутко. Хотелось закричать, но горло свело судорогой, а из перекошенного рта вырывался только хриплый сип.

Он уже почти отчётливо видел в тумане фигуры подбирающихся — как ему казалось — мертвецов. Вон один словно прыгает к нему. У него нет ноги и правой руки, зато зубы торчат наружу. Вон другой, слепо натыкаясь на кресты, шарит вокруг себя костяшками. Он ничего не видит — у него нет головы! Третий — тот вообще словно мумия — весь закутан в саван, но из-под опущенного на лицо капюшона невидимые смотрят на него глаза, испепеляющие саму душу.

"Как посссс-с-ссмел ты-ы-ы-ы ссмеятьс-с-ся здес-ссссь" — прошипело у него в голове.

У Славика затряслись губы, сердце то падало в пятки, то натыкалось на горло, силясь выскочить из этого склепа ещё живого тела.

Из тумана вдруг вынырнула пара горящих красным глаз. И ещё одна. Невидимые чудища закружили вокруг него, подбираясь всё ближе. Их скрывал туман, но глаза, эти адские огоньки, смотрели прямо на него, в него, вовнутрь! Рык, рёв, хохот. Мёртвые смеялись над ним, пока ещё живым, но чем, чем они могли смеяться?

— Бу-у-у! — ударило сверху. Славик вскрикнул, закрылся руками. Прямо с дерева, всего в десятке шагов от него вперился в него мёртвым взглядом кто-то большой и страшный. Глаза — плошки, не мигая, смотрели в его душу.

Что-то зашелестело совсем рядом. Славик с криком загнанного зверя повернулся на шорох. Плита ближайшего памятника зашевелилась, из-под неё толчками стала выбиваться земля. Кто-то вылазил наружу. Заорали подбирающиеся звери с адскими красными глазами, утробно захохотал туман. И тогда Славик закричал от уже не сдерживаемого ужаса. Лишь хохот загнавшего добычу охотников был ему ответом.

— Ты чего кричишь? — рявкнули у него над головой.

Славик, закрывши голову руками, свалился под стол. Красная пелена заволокла его глаза.

* * *

* * *

* * *

— Ты чего кричишь? — чуть раздражённо повторили. Совсем не шипяще-утробно, как туман, не зло-громко, как деревья, не яростно, как подбирающиеся звери. Просто эдак. Как-то по девчачьи. Славик безумным взглядом выглянул из-под стола. На него смотрела непонимающе, вся аж светящаяся в свете вышедшей из-за туч луны, девчушка лет пятнадцати отроду в простом сарафанчике и с дамской сумочкой на плече.

— Прячься, блин! — рявкнул он ей. — Съедят! — и опять укатился под стол.

— Кто? — так же раздражённо, но уже с интересом опять спросила девушка.

— Звери! — завизжал он.

— Какие "звери"?

Не, ну как она не понимает? Она что, не видит, что творится вокруг? Славик обернулся на туман, ожидая увидеть раскрытые пасти, клыки и шагающих зомби, но... Всё то же тёмное кладбище, всё тот же туман. Но никаких мертвяков, никаких шевелящихся крестов. Всё чинно — благородно. Он, сконфузившись, всё ещё недоверчиво выбрался наружу. И тут же узрел красные светящиеся глаза чудищ. Они не ушли! Они его ждут!

— Вон! — завизжал он, указывая трясущейся рукой на подбирающуюся смерть.

— Где? — она обернулась. — А! Тю! Брысь!

С раздражённым мяуканьем и рассерженным шипением промелькнули в тумане силуэты двух здоровенных котов.

— Вон! — опят взвизгнул Славик, закрываясь от глаз — блюдец на дереве. Девушка фыркнула.

— Ты что, никогда сову не видел? — и действительно, словно кто-то сдёрнул с глаз пелену, и Славик различил на дереве силуэт совы, в самом центре которого на него смотрели не мигая два глаза. "Угу!" — поздоровалась с ним птица.

— А вон, — уже неуверенно показал Славик на всё ещё осыпающуюся из-под плиты памятника землю. Девушка с интересом, наклонив голову, посмотрела на это действо. Потом таинственно прижала палец к губам, поманила. Тихо, мол. Горка земли всё росла и наконец, из неё показалась... Славик уже хотел снова закричать, но вовремя осёкся, потому что из горки земли показалась мордочка крота, выползающего наружу лишь по ночам. А кладбище там или не кладбище — это ему как-то по барабану.

— Тьфу! — сплюнул Славик. Крот тут же скрылся. Девушка досадливо притопнула ногой.

— Я ж говорила — тихо, а ты!.. Давно не видела такого, а он тут орёт сначала, потом плюётся.

Пока она ворчала, парень с трудом переводил дыхание. Достал сигарету, долго пытался подкурить. Пальцы тряслись. Он невесело усмехнулся. Так и свихнуться можно. Да, ничего не скажешь. Геро-ой! На кладбище ночью?! Один?! Ха! Брюс Виллис, блин! "Живые мертвецы"! Никогда больше на бабские пересуды не куплюсь! Лучше уж... "Сам себе докажу!" Дебил, блин. Если б не эта девчонка... Да. Девчонка. А ОНА то что здесь делает? Одна. Ночью. На кладбище. И не боится ж. Тут мужик один непонятно зачем очутился, а она подходит безбоязненно да ещё и орёт тут.

— А ты кто? — спросили они одновременно. Усмехнулись.

— Давай ты, — сказал ей Славик. — Я всё же старше.

— А какая тебе разница, кто я? — её брови на, гм, симпатичном таком личике, взметнулись вверх. — Может, ты ещё спросишь, где я и живу и с кем, и что я здесь одна ночью делаю?

У Славика сигарета чуть изо рта не выпала.

— Именно, — только и ляпнул он.

— Ну, с кем живу, я тебе не скажу. А вот если захотел даже в мыслях меня изнасиловать, то на твой счёт у меня вот что есть, — она достала из сумки шокер, сверкнула разрядом. — Так что даже и не пытайся.

Славик поперхнулся, закашлялся.

— Нужна ты мне больно, малявка. У меня девушка есть.

— Ой-ой-ой. У всех у вас, я смотрю, девушки есть. До поры до времени. А вот что ты один на кладбище ночью делаешь? А? Может, ты сексуальный маньяк какой, извращенец в придачу, а? Некрофил?!

— А что, похоже?

— А кто ж вас, мужиков ночных кладбищенских знает? — она хитровато так прищурила глаза. Он опять чуть не закашлялся.