Хозяйка

— Ты что, с дуба рухнула?

— И я тебе не малявка!.. — Отрубила она. — А что, не нравлюсь?

Славик опять закашлялся. Вот и пойми попробуй этих баб — то "маньяк", то "не нравлюсь?".

— Я вообще-то домой шла, — примирительно сказала она. — Слышу — орёт кто-то. Ну, я и свернула с дороги посмотреть.

— И не страшно? Ночью одна по кладбищу, а тут кто-то орёт? Да тут действительно мог бы какой-нибудь некрофил своим грязным делом заниматься.

Она пожала плечами.

— Нет. Я всегда домой через кладбище иду. Так ближе.

— И неупокоенные не пугают?

— А чего нас бояться? — она скорчила страшненькую рожицу, потом рассмеялась. — Нет, и в правду, чего их бояться? — она пожала плечами. Хитро стрельнула глазками. — Я вот не боюсь, привыкла. А ты, небось, в штаны наложил? "Вот! Вот!" — визгливым голосом перекривила она его.

— Показалось, — заливаясь краской стыда, опустил он глаза к земле. И обомлел. Он смотрел туда, где, по идее, должны быть ножки этой девушки, но... Их не было! Он медленно поднял глаза. Девчонка уже сидела напротив него за столом. Когда она успела? Парень опять опустил глаза вниз. Красивые ножки были тут как тут — рукой дотянуться можно. Фу, бред какой-то. Мерещится Бог знает что.

— "Показалось"? А что тебе "показалось"?

Он рассказал. Почему-то ей совсем не хотелось врать. Девушка-то — случайный прохожий. Сегодня здесь, а завтра и не вспомнишь о ней.

Когда Слава закончил, она посерьёзнела.

— Да, — махнула рукой, достала из сумочки пачку дамских сигарет, вытащила одну. Славик всё ещё дрожащей рукой дал подкурить. — Бывает здесь всякое. За всё то время, что здесь рядом живу, насмотрелась. Жуткого. Страшного. Необъяснимого. Воры за цветным металлом шарудят, бывало — таблички надгробные снимают. Мафия своих хоронит. Чокнутые, случалось, бегают. И некрофилы, — она опять стрельнула глазками, — бывают. Шатаются, пугают. Пьянь забредает. А кладбище же. Любой шорох за походку зомби примешь. Вот, помню, было у меня однажды. Погнался за мной здесь кто-то. Я его — шокером, а ему хоть бы хны. Схватил за волосы, дышит каким-то смрадом. Насилу чудом вырвалась. Прибежала домой, а бабушка как увидела ("Ага, значит, с бабушкой живёт" — подумал Славик.), схватилась за сердце — и упала в кресло. Я ей: "Ты чего?" А она, мол, посмотри на себя в зеркало. Я — глядь! — а волосы все...

— Что? — еле разлепил губы белый как снег Славик.

— В крови и земле, что. Там, где меня хватали.

— И... и кто же это был?

— Не знаю, — он взглянул ей в глаза и увидел страх. Такой же, как и у себя.

Всё время мерещилось что-то на самом краю зрения. Словно был кто-то рядом. И только Славик взглянёт в ту сторону — тут же исчезало. А потом появлялось вновь. Она заметила.

— Не смотри. Увидишь — свихнёшься.

— Что? Что увижу?

— СВОИХ увидишь. Звать будут. Сам уйдёшь.

— То есть, — но он уже понял, кого имела в виду девушка. Своих уже умерших близких, друзей, родственников. — А ты откуда знаешь?

— Знаю, — она словно стала на много лет старше. — Знаю. Н-дык, а ты-то что здесь делаешь?

— Та так, — потупился он. — Поспорил.

— А-а-а, — улыбнулась она. — Понятно.

Всё — таки странная какая-то девушка была. Бледная, даже почти белая. Может, луна её так освещает? А может, она призрак? Но нет — давал ей подкурить — случайно дотронулся до руки. Осязаемая. Прохладная, правда, какая-то. Но ведь ночь на дворе. А может тоже, как и он, боится. Зато его — ни капельки.

Вокруг были всё те же шорохи, бормотание, ляпанье, словно толпа кого-то бродила невдалеке, сдерживаемая до поры до времени кем-то или чем-то. Но, чувствуя чью-то поддержку, будь то хоть девчушка на восемь — десять лет моложе, уже не так страшно кажется тебе. Даже наоборот. Грудь расширяется, появляется мощь в руках. Защитник, блин, хренов. Не боись, мол, мы, то есть я их всех расшвыряю. Не тронут. Словно с полчаса назад не сидел сам под столом и не визжал от страха.

Уже несколько раз за неспешно протекаемым разговором он обращал внимание на едва различимое далёкое движение тумана, которое, казалось, приближалось и удалялось, словно искало кого-то. И сейчас оно направлялось именно к ним. Он как-то с вызовом, со смешком (только что рассказали друг другу пару анекдотов на тему кладбища, нервно посмеялись) взглянул в это движение.

И смешок оборвался на полуслове, а рот так и не закрылся.

* * *

* * *

* * *

— А знаешь..., — тихий, задумчиво — вкрадчивый голос девушки вывел его из ступора. Он, этот голос, стал словно спасительным ветерком, подувшем на балансировавшее на краю пропасти сознание, готовое навечно рухнуть в тёмное, полное страхами, ужасами и может, даже смертью, каверну — так в то мгновение чувствовал себя Славик. Этот голосок словно вырвал его из цепких лап гибели, выбросил в мир реальный. Он спасительно, даже истово уставился на девушку. — Знаешь, есть у тех, кто живёт рядом с кладбищем, — продолжала она, — одна легенда. Да так, даже не легенда, а одна из "страшилок"... Вроде есть на каждом погосте свой хозяин. Или хозяйка.

— Конечно, есть, — пробурчал Славик, не зная, куда девать глаза, чтобы не смотреть ни туда, откуда, казалось, приближалось ЭТО, ни туда, где махали ему прозрачными руками мёртвые, ни на вновь затрясшиеся кресты и памятники. — Могильщики, там, землекопы, может, монашки какие.

— Нет, — мягко поправила она его. — Не те. Не они. А Хозяйка. Настоящая.

Славик пожал плечами. Что можно ожидать от тех, кто живёт у кладбища и видит смерть и мистику каждый день и ночь? Хай и Хозяйка. Какая-нибудь "новая русская" или "новая украинка". Крыша съехала, уже и кладбища приватизировать начали. А что? Смысл есть. Куда ты денешься, если хоронить всё равно надо. Сделает многоярусные могилы, отгрохает зальчик, где сразу помянуть можно, возьмёт всю погребальную суету в одни руки. Хорошие барыши можно нажить.

— И вот, — продолжала тем временем девушка. — Если кто из случайных прохожих или с умыслом каким забрёдших на погост повстречает её, и она с ним заговорит...

Славик тем временем, отчаявшись остановить свой взор на чём-нибудь конкретном, глянул на небо. В самом-то деле, ну не на ножки её, хоть и соблазнительные и симпатичные, уставиться?! Неприлично как-то. Ещё действительно подумает, что маньяк какой-то. Посмотрел на небо — и не узнал его. С небом творилось что-то непонятное. Буро-сизые тучи, словно в ускоренной съёмке, кто-то мешал и гнал от горизонта к горизонту. Тут и там сверкали зарницы, словно пульсирующий лазер на дискотеках. В разрывы то чёрно-смоляных туч, то почему-то белых пушистых облачков проглядывали то солнце (?), то луна. Налетел сначала холодно — колючий ветер, потом сыпануло снежной крупой (это в июне-то месяце?!), потом швырнуло в лицо пригоршню воды, опять ветер — теперь уже жаркий — обдул вихры, и вновь холод, и опять жара. Дурдом! Что у него с головой?! Шарики за ролики — таки поехали? Он опустил от непонятного неба глаза и наткнулся взглядом на лежащие рядом лепёшку снега и крупную градину, тающие и истончающиеся. Точно дурдом.

— ...И после этого пропадает человек, — продолжала, а скорее уже заканчивала девушка. Он как — то за этими природными катаклизмами пропустил всю её "страшилку". "Блин, сколько уже говорим, а я до сих пор имени её не знаю". — Совсем пропадает. Говорят, Хозяйка забирает его к себе.

— Зачем? — пожал плечами Славик. Его взгляд испуганно скользнул по небу. Ничего необычного. Темно. Блестят звёзды. Точно крыша едет. Только как-то тяжко на душе стало. И какие-то жёлтые листья, пахнущие осенью, иные аж бурые от времени, валяются у ног. Тают снежинки.

— Такой человек становится её подчинённым. Но для мира живых он пропадает.

— Та, глупости, — махнул рукой Славик.

Девушка только загадочно улыбнулась.

* * *

* * *

* * *

Вновь что-то изменилось во всём, что окружало их. Словно кто-то громадный, незримый дунул, вздохнул как-то — и поколебалась под его дуновением пелена, пошла волнами, словно от кинутого в реку камешка. Закричала совсем по-человечески сова, взмахнула крыльями, сорвалась со своего насеста и, испуганно молотя воздух, унеслась прочь. Из ничего вновь возникло ТО САМОЕ, которое надвигалось. Вновь, но теперь уже неотвратимо, властно, стало приближаться. Славик увидел ЭТО. Захотел закричать, но скулы лишь искривились, а из груди вырвался лишь хрип.

Когда-то давным-давно в детстве он читал книжку какого-то подросткового писателя, Успенского, что ли. Про детские страхи. Там, про зелёные пальцы, чёрную простыню, красные тапочки. Не мог после этого спать ночами. Он верил в эти страшные разноцветные предметы. На ночь чуть ли не как молитву твердил "не приходите, не приходите". Но они приходили. Урчал за дверью "детской" чёрный лимузин, желая увезти его от родных; стучала в окно летающая рука, душащая во сне детей; шуршала в шкафу одежда, которая совсем не одежда. Долго с ним это было, пока, наконец, его мама не заметила его скрываемые от всех страхи и пересидела с ним ночь. В ту ночь он заснул нормально. И они больше не приходили. Славик перестал в них верить. А потом были акулы. Он боялся после какого то "ужастика" про акул заходить даже в лужу. Ведь там были зубастые бестии! Много всего было и в детстве, и в юношестве. Но как-то однажды он провёл целую ночь в подвале рядом с трупом какого-то бедняги, погибшего от пули омоновца в те незабываемые страшные дни октября 1993 года в Москве. Рядом с трупом и десятками крыс, прочуявших кровь. Всю ночь он сидел на этом мёртвом, казалось, ещё шевелящимся, человеке и палкой отбивался наугад на слух в кромешной темноте от прущих на него и его "приятеля" серых тварей. С тех пор он ничего не боялся.

Оказывается, вот где жили они, его страхи. Вот где они копились, где ждали его. И вовсе теперь не страхи это были. Сонм видений, ожиданий, опасений, боязней, на которые он махал рукой и силой воли задавливал поглубже — вот куда они пропадали.

На него шёл Ужас. У него не было тела, не было очертаний, цвета, формы. Он просто был. И он его нашёл. Он долго искал, он ждал удобного момента. Ужас пытался прорваться сквозь сны, но тут что-то выручало Славика — и он просыпался. Здесь же — нет. Здесь Вячеслав не спит. И не сможет проснуться. У этого надвигающегося кошмара было единственное желание — чтобы Слава не смог более никогда проснуться. Ближе. Ближе...

Как можно описать то, что случилось с парнем? Он словно стал маленьким мальчиком, семилетним несмышлёнышем, у которого рядом нет ни папки, ни мамки — никого. А на него идёт здоровенный дядька с тесаком в руках. Бежать некуда — тупик. Слава понимал, что всё это неправда, быть такого не может. Это же просто-напросто кладбище. А вокруг только могилы и деревья. Нет никаких ужасов. Сам себе придумываешь. Сам себя с ума сводишь. Но ничего поделать не мог. Глаза его видели приближающуюся Смерть, скалящую окровавленные клыки и сжигающую адским огнём из несуществующих глаз. А душа его корчилась, словно под пыткой, только в стократ хуже. Ибо у каждой пытки есть свой конец, а у этой впереди — вечность. Кричал внутри себя от боли, корчился от жутких видений, порывался бежать, но не мог. Потому что не во власти уже.

Он уже не чувствовал тела. Душа его, всё ещё цепляющаяся за грешную землю, не знала, что держится всё на том же ужасе.

Пропало всё. Перед глазами были только зубы, жвала, щупальца, полуразложившиеся трупы, дула автоматов и лезвия окровавленных ножей. И впивались уже не в кожу, а в само сознание ледяные и огненные крючья, таща его из бренного тела.

— И-и-и-и-и, — долетел, казалось, издалека, дикий визг. — Бори-и-ись! — словно тонкий детский голосок провизжал ему в ухо. И следом за этим: — Моли-и-ись!

Глаза заволокло красным маревом, но одеревенелый язык, проскрежетав по иссушенному нёбу, как по наитию, преодолевая воистину гигантское напряжение, выдавил из горла хрипом:

— ...Тче на... иже еси на..., — Бу-у-ум! — словно ударило его чем-то по голове и проволкло по камням, обильно счёсывая всеми впадинками и выемками тела по острым валунам. Покорёжило, вывернуло наизнанку. Но ничего. Ни молитва, уже без труда вылетающая хрипом из разбитого рта, ни боль, заполонившая тело, ничего не смогло вернуть сознание в тело, а Ужас повернуть вспять. Он, может, лишь приостановился на время. "Нет! Не хочу!" — забилось в мозгу. С утробным рыком ЭТО кинулось опять вперёд.

Кто-то схватил за плечи сзади. Тонкие женские пальчики с нечеловеческой силой сжали его руки.

— Он чувствует твой страх. Он чувствует твоё поражение. Отринь его! — завизжала с таким же, казалось, ужасом в голосе, девушка.

Слава понял. Он понял, чего хотел Ужас. К парню пришла его собственная злость. "Ах, ты меня хочешь?! Ты душу мою хочешь? А накося выкуси, тварь! Пусть я сдохну от разрыва сердца, но я тебя, падаль, теперь не боюсь. Ну, иди сюда, иди!"

Ужас остановился. Помялся в нерешительности.

— Иди! Иди сюда! — вскочил Слава на трясущиеся ноги. — Съешь меня! — он порывисто шагнул вперёд, от слабости чуть не упал. — Сожри!

Ужас отступил назад, глухо заворчал — и медленно уполз.

* * *

* * *

* * *

Парень упал бы, не подхвати его вовремя девушка под руки, усадила на лавку. Славик застонал, перед глазами вспыхивали чёрные круги, сознание с трудом возвращалось в больную голову, во всех членах тела воцарилась болезненная слабость. Он почувствовал, что из глаз льются слёзы облегчения, трясущейся рукой пощупал между ног. Фух, хоть здесь сухо. В рот непостижимым образом влетела сигарета — девушка помогла. Оба облегчённо закурили.

— Кто это был? — хрипло, сплюнув кровью, спросил он. — Или нет, ЧТО это было?

Она долго не отвечала. Тоже, видно было, трясётся от страха. Махнула рукой.

— Вестник. Посланец. Страшила. Много их таких тут бродит.

— Каких — "таких"? — простонал он. — Каких ещё "таких". Нет "таких" в природе. Не должно быть!

— Много ли ты о природе знаешь? — буркнула она. — Поживёшь с нами — позеленеешь.

— Ты — то откуда знаешь?

— А ты думаешь, волосы у меня действительно чёрные? Да я крашу их уже с семи лет!.. Они седые давно... А ты молодец. Не каждый вот так вот выживет после встречи со своим "анти — я".

Он невесело усмехнулся, закурил ещё одну сигарету. "А кто тебе говорит, что я выжил? — спросил он самого себя. — И как после всего этого НОРМАЛЬНО жить?"

Светлело. Кладбище усыпало. Ничего более вокруг не происходило, словно приходящий вестник был последним козырем не упокоенных. Он с девушкой неспешно разговаривали. После третьих петухов белая пелена медленно спряталась в землю, а на смену ей пришёл нормальный утренний туман.

— А бабушка тебе ничего не сделает, за то, что ты ночь где-то всю прошлялась?

— Кто? А-а-а. Та не. Ты просто к нам зайдёшь, и я скажу, что с тобой была.

Славик поперхнулся, закашлялся. Это ж как бабушка должна будет понять? Но долг платежом красен — она всё же его спасла.

— Да ладно, пошутила я. Сиротка я. Вот так. У дяди живу. А ему всё равно. Так что не дрейфь, под венец не потащу.