Два цветка на букет

Я приподнял покрывало: взгляду предстали стройные голени цветом белее луны Альбы. Даже скудный обзор из-под кровати позволял понять, что дамочка облачена только в лёгкий розовый сарафан, под куцым подолом которого светят кожей отнюдь не одни коленки. Ага, вот и случай узнать, отличаются ли условно 'женщины' от нас с Катионом чем-нибудь помимо...

Хм. Нет, не отличаются.

— Где-где, — беззлобно усмехнулся Чад, — под тобой он, обожаемый толстяк! Лежит и наслаждается зрелищем.

'А-а-а!' — вспрыгнули молочные бутылочки икр. Задрав моховой занавес и оставив меня тупо моргать от яркого света, Падхи отскочила на середину комнаты. Младшие синие разразились дружным хохотом; Ка-Нон гулко сопел в ноздри.

Думаете, поймали на горячем? Ну нет, мы ещё поборемся!

— Что?! Где?! — резко сев, я стукнулся макушкой о верхнюю лежанку, стараясь не переборщить с притворным жестом. — Ой!..

Младшие снова хихикнули.

— Вылезай, к тебе пришли, — сурово приказал синий начальник.

Я выполз из ниши и неуклюже поднялся на ноги, стараясь избегать жгучего взгляда Падхи. Но, видать, отворачивался дюже усердно для того, кто только что проснулся и не понимает, что произошло.

— Зачем пялился мне под юбку? — жадно прижимая бахрому к бёдрам, завопило огненноглазое чудовище. — Всё прошлого мало?!

Ух, а лгать телесно, пожалуй, так же сложно, как и мысленно. Вот как теперь надо поступить, чтобы выглядело естественно?..

Развернувшись к девушке, я пробежался взглядом по её одежде, якобы пытаясь понять, где там можно подсмотреть. Розовая бахрома купальника не то сарафана расходилась на груди, обнажая маленькие бугорки молочных желёз, и едва прикрывала ягодицы. Рядится, как... как морок — а толку чуть, все эти показные 'прелести' лишь действуют на нервы.

— Ты! — вспыхнула дамочка, заметив мой интерес. — Махровый лицемер — а туда же, тычинки выставляешь!

— Вовсе нет, — я старался сохранять спокойствие, глядя в лицо истеричке, — в отличие от некоторых, свой пол в койку тащить не намерен. Не намерена, — подчеркнул последнее 'а', ненавязчиво напоминая девчонке, что все 'тычинки' остались в прошлом тысячелетии.

Казалось, ответ только раззадорил её. Повиливая бёдрами, огненноглазое бедствие стало медленно приближаться — и, как предвестником пожара, потянуло душным приторно-резиновым амбрэ цветущих лилий. Стараясь держать расстояние, я бочком передвигался к водопаду, где толпилась вся троица соседей. Хм, судя по большому вкусно пахнущему ведру около Ка-Нона, сегодня на завтрак каша, а не воздух.

— Не суй носок не в свою причёску! — резко подав вперёд руку и овеяв лицо цветочной резиной, Падхи швырнула моё тело вперёд спиной прямо на водопад.

Голову прижать!.. Завалиться на бок!.. Ф-фух, позвоночник вроде цел?..

В бок уткнулся твёрдый горячий обод, и что-то тёплое липко растеклось по пояснице. Кровит... обширно?

— О-о-ох... — Низ спины объяло тупой ноющей болью.

Последовавший за стоном гогот Чада и Альфа вызвал дикую ярость. Ха-ха, как смешно: соседа в лепёшку расшибают! Эх, гори я красным как следует, поплясали бы эти субчики...

— А ну, прекратить!

Во внезапной зловещей тишине синий начальник сделал три шага вперёд и застыл напротив виновницы беспорядка.

— Ты сюда мусорить пришла?! — От обычной сутулости носатого не осталось и намёка; прямой и напряжённый, как струна, он взирал на незваную гостью сверху вниз. — А чистить кому?

Пользуясь замешательством огненноглазого чудовища, я слез с ведра и спрятался между водопадом и Чадовой спиной. Резкая медовая волна схлестнулась с каплями запаха лилий и заложила ноздри влажным отёком.

Присмиревшая драчунья послушно собрала кашу в шарик, а потом уложила в ведро. Её руки и мысли перемещали вещество так умело, что на живом ковре не осталось и следа от влаги. Да, мастерица; она может позволить себе больше вредительских выходок, чем, допустим, я — просто потому, что имеет власть смягчить последствия своих безобразий.

Хм... Но такое допущение даёт врачу право уродовать детей, коль скоро он сможет их вылечить, а строителю — разрушать туалеты, коль скоро он сумеет построить не хуже. Что-то здесь неправильно... ядовито.

— И ещё вот это, — синий глава жестом велел мне подойти, после чего развернул спиной к Падхи. — Видишь пятно? Отчищай.

По пояснице пробежался лёгкий ветерок. Один порыв — и грубая кожа перестала липнуть к телу, вместе с неопрятностью унеся и боль, и страх. Смиряя мурашки удовольствия, я проклинал собственную мнительность: памятуя об урне, испугался 'крови', балбес. Теперь, если Альф успел подглядеть мысли, пятно труса с моего облика придётся смывать куда дольше, чем злополучную кашу с туники.

— Кстати, Зар-изар, — пройдя полуокружность, Падхи широко полыхнула глазами, — я, собственно, здесь зачем. Дари ждёт тебя сразу после завтрака, — и, на ходу поправляя одежду, выпорхнула из комнаты, оставив занавесь широко отдёрнутой.

Из коридора повеяло едкими парами — они вылились из носа прозрачными каплями и очистили нюх. Я обернулся: Ка-Нон с сомнением ковырялся в ведре, куда баламутка собрала брызги завтрака.

— Давненько Падши так не буянила, — задумчиво потянул Чад, раскладывая остальным кашу, признанную Ка-Ноном 'годной к употреблению'. — Смотри, продолжишь дразнить — накличешь беду.

Как ни крути, к злобе дамочки изрядно причастна моя прежняя жизнь. 'Валил на беспамятство', 'прошлого мало': в первый раз странная оговорка худо-бедно списывалась на порханку, сейчас — как будто бы на носок, но если сложить оба случая вместе, становится ясно, что за обмолвками Падхи стоит нечто большее, чем обычная неприязнь. Кому же она собирается мстить? Древнему человеку? 'Расплата с долгами'... Наверное, после обретения связи с ноосферой люди пережили едва ли не всемирную катастрофу. Не приведи небо, мой труп сохранился с тех времён — и воссоздавался на потребу недовольным, дабы единолично получить в морду за все ошибки предков. Особенно ежели морда эта — именитая (не лучшим образом), из намозоливших глаза в учебниках истории.

— Дразнить? — сглотнув комок плотно сжатых гордости и страха, я с предвкушением принюхался. — Это вряд ли. Извинения, возражения, молчанка — всё без разницы. Есть такие люди. Злятся на тех, кому возразить кишка тонка, вот и вымещают на слабых.

— Метко сказано, — хмыкнул Чад. — Верно, ярится, что не сдалась никому такая вся красивая. А с какого бы праздника, если сама себе жизнь усложняет? В девках-то едино за счёт брата сидит.

— Крепкий орешек, — осклабился Альф, на мгновение отвлёкшись от вылизывания пальцев. — А кто раскусит — сердцевина гнилая... — мальчонка перешёл на шёпот, — ...и старая.

— Как, — я торопливо сглотнул, — старше Ньяра?

В комнате воцарилась таинственная тишина, как будто кто-то мысленно приказал всем глядеть только в тарелки.

— Ну, — наконец признался Чад.

Палец, обмазанный в каше, застыл в двух сантиметрах от рта. Выглядит огненноглазая дива едва ли не ровесницей Альфа. А брат ещё моложе. Власть детей..? Или опять сказываются пережитки древности, и возраст с внешностью ныне соотносится примерно так же, как с размером носков?

— А врач? Ещё... старше? — Вопрос для сверки: пыльный королевич смотрелся тёртым жизнью даже по сравнению с нашим синим начальником.

Чад с Альфом переглянулись, но их опередил Ка-Нон, отрезав:

— Без возраста, — так мрачно, будто огласил смертный приговор.

Белый комочек каши сорвался с ногтя в тарелку, звучно плюхнув о глину. Примерно так, только звонче, воображаемый дождь барабанит о несуществующие стёкла в комнате Катиона.

Когда наши пальцы и языки подобрали последние капли питательной смеси, синий глава дал приказ расходиться по делам: Чад работал в лаборатории, а за Альфом числилась уборка общих помещений. Памятуя о падхином 'Дари ждёт тебя после завтрака', я направил стопы к студёной переправе; каменный пол коридора бодряще холодил голые пятки.

Девчонка не заметила меня под кроватью — это хорошо. Значит, сильна она отнюдь не во всех проявлениях сфер и, самое главное, не в мыслечтении. Прийди в комнату врач или Марта, скрыться бы не удалось, даже провалившись под пол. Да и говорить с ними (если нет цели соврать) — подобно мечтанию: довольно и смутной мысли, чтобы дать себя понять. У Альфа иначе: он раскрылся очень характерно, будто подслушивал то, что звучит в сознании громче всего. Слова, формулировки — а не то глубинное, что их порождает. По сути, такое 'мыслечтение' даёт очень мало: часто ли доводится проговаривать про себя побуждения, не связанные с речью?

А вот Дари не проявлял никакой склонности подсматривать в чужие головы. Может, поэтому мне так тяжело с ним общаться: приходится очень тщательно подбирать слова (щедро заполняя паузы на продумывание высокомудрыми 'ээээ...' и 'нуууу...'). Эти запинки не удивляют: древнему человеку и положено строить фразы согласно представлениям своего времени. А язык — не анатомия: за тысячу лет ой-ой как поменяться должен.

Хм... Хотя... мои трудности касались прежде всего неумения точно выразить мысль, а не ошибок в словоупотреблении, за исключением кое-каких терминов, означающих новые для древнего сущности. А вообще-то речь должна бы пестреть архаизмами — равно в синтаксисе и лексике.

Начальник встретил меня у проходной запруды, не дав додумать.

— Здравствуй, серый, — усмехнулся он, пахнув сухой пыльцой.

Все-то у тебя 'серые', господин. Допустим, Катион не имеет цвета в домене: до чёрного не хватает, а синий уже перерос. Но я-то!.. В свете позавчерашней догадки звание, роднящее с Альфом, Чадом и Ка-Ноном, уже не претило, а даже начинало нравиться.

— Пришла мыслишка одна. — Желтокожий смотрел мимо меня, слегка прищурив светлые глаза. — Кое-кто ниже по течению, — он кивнул в сторону чёрного провала коридора.

— Вигитт? — схватился за соломинку я, больше всего на свете опасаясь, как бы не прозвучало другого имени.

— Он самый, — кивнул Дари. — Если понравитесь друг другу, можешь попасть в ученики.

— Так... Ка... Ка... — 'Катион', — никак не могли вымолвить губы. Не нужны никакие посторонние Вигитты, если уже отыскался человек, взваливший на себя не только приятные хлопоты, но и тяготы опекунства. Но — а ежели за мою строптивость врачу попадёт ещё хлеще? Разве что найдутся достаточно весомые причины отказа...

Порханка! В случае с Падхи она спасла мне жизнь. Потому ли, что контакт со спорами слишком вреден полноценному разуму, или же причина в том, что безразличие к аннигиляции — неопровержимое доказательство моего беспамятства (а значит, месть бессмысленна)? Как бы то ни было, спросить стоит: хотя бы чтобы получить ещё одну подсказку, почему взбалмошная девчонка так меня ненавидит.

— А с садом... как? Там... чёрные плодики... Одна Марта...

— Х-р-р! Нашёл проблему! Да со спорами любой недоумок справится, даже она!

Вот и исчерпывающий ответ, что заставило истеричку передумать. Я просто-напросто не тот, кого она хотела бы прибить урной! Да, ещё осталась некая иррациональная ярость — но это только отзвук той бури, которая бы разыгралась, не 'удружи' Ньяр с гипнозом тогда, в лесу.

Не обращая внимания на то, что грузный слуга не намерен сдвигаться с места, начальник поволок меня — поразительно легко, будто тащить приходится не человека, а мешок с сеном — вниз, к тяжёлой двери. Толкнув к кирпичной кладке, дёрнул за верёвочку с колокольцами, и механизм под потолком издал мелодичный перелив: 'Нзонн-нонн-тонн, вонн-донн-тонн'. Как по волшебству, плита въехала в стену, и пришлось ввалиться за порог, дабы не вынуждать Дари запихивать меня туда силой.

Помещение, где обитал таинственный Вигитт, выглядело чем-то средним между пляжем и канализацией: моховая дорожка ветвилась среди песчаных впадин, вода к которым подводилась множеством стеклянных труб. На боковых стенах — полки: множество разномастных прозрачных сосудов. И всюду — сверху, слева, справа, впереди — богатые деревья коралловых грибов, вроде тех, на двери в лабораторию, — только эти ещё и светились. Среди флуоресцентного леса его хозяин смотрелся вполне своим: он расположился в роскошном кресле лицом ко мне, и серые с неясно-жёлтым отливом волосы, ветвями сбегая по тёмной спинке 'трона', посвечивались в полутьме. Сияние отражалось в огромной чаше на коленях сидящего и переливалось в воде живыми пятнами.

'Ишь, лунноволосый', — картинность зрелища вызвала чесночный приступ раздражения, и до рези в горле захотелось перенестись из 'тронной залы' в грязную каморку Катиона или хотя бы под убористое крыло орлоносого синего главы.

Сняв чашу на пол, Вигитт поиграл пальцами на подлокотнике, и, издав мягкий щелчок, дверь за моей спиной закрылась.

— Это... меня Дари послал.

Ну вот, опять случайные слова. Ничего удивительного, что хозяин комнаты не ответил. И лишь странное эхо отозвалось, как насмешка: 'Репу слал... ослал... осла...'.

— Можно... потрогать? — Кивок на сияющие грибным светом ёмкости. Хамство, конечно, зато на такое уж не смолчать.

'Нож порога... рога... рога...'

Вигитт сохранял невозмутимое выражение лица — если, конечно, это Вигитт, а не иллюзия, которую он посадил здесь в роли предмета мебели.

Да, в жизни ничего не даётся даром. Тем более — от начальства. Впрочем, невзирая на холодный приём, можно попытаться вынудить Вигитта прекратить развлекаться карикатурами и дать непрошеному новичку хотя бы прямой 'от ворот поворот'.

Эхо в комнате. Оно не могло возникнуть естественно — грибные мохнушки погасили бы неровный звук голоса. И не похоже на природное по механике. Ну-ка, поищем закономерность...

— Пожалуйста, пустите выйти, — я вслушался в перекличку отражений.

'Тевы... выти... выти...'. Понятно. Бездумно повторяем два предпоследних, а потом — два последних слога. Ну, пересмешник, ну, держись!

— Я тогда... посижу в углу, помолчу?

'Глупо.. молчу... мочу... учу...'

Когда 'эхо' наполнило комнату, Вигитт внезапно ожил. Коснувшись линии роста волос, он звонко и открыто рассмеялся, и этот смех, искренний и беззаботный, так не похожий на снисходительные 'ч-х-ха' Катиона, ещё пуще разозлил меня.

'А вот не думай, что все сразу тебе в ноги бухнутся, светоч новоявленный — только из-за того, что мастерски делаешь красивое лицо!'

— Нравится начинать знакомство с оскорбления? — в ответ на моё хмурое дыхание скрестил руки мастер. — В домене, знаю, ты преуспел в этом искусстве. Но в мире не один наш десяток, а миллионы разных людей. Сможешь для каждого найти шпильку так же творчески?

— По ходу... — пробормотал я, чувствуя, как в груди поднимается неуместная волна стыда.

— А зачем дожидаться? — Серые глаза колко прищурились. — Ты хотел прикоснуться к книгам? — Тонкий перст указал на крайнюю левую долю шкафа высоко под потолком. — Найдёшь в углу чистый лист и запишешь... ну, хотя бы тысячу разных оскорблений. Этого тебе на пару месяцев хватит. Справишься — простим тебе приступ остроумия, иначе... — Вигитт улыбнулся одними уголками губ, — не дорос ещё так шутить.