Сказка о счастье

Сима задумалась.

— Владислав Петрович, это ведь другое. А вы счастливы?

Мужчина подумал еще немного.

И пожал плечами.

— Наверное, да.

— Скажите, а взлететь вам никогда не хотелось?

Вопрос был ужасно важен для Симы. Тем более она видела — этот серьезный мужчина, встретившийся на пути, не будет отмахиваться и огрызаться. "Вот еще, глупости говоришь...". Чем-то он напоминал ей ее отца.

— Сложно сказать. В юности иногда снилось — летаю. Сейчас уж и ощущение забыл.

Сима еще внимательнее вгляделась в мужчину. А ведь и верно...

— А вы по дереву никогда резать не пытались?

Мужчина удивленно хмыкнул.

— Ишь ты, стрекоза... Пытался. Давно. Забылось уже, что и как...

— А опять начать не хотите?

— Да некогда мне этой глупостью заниматься.

Сима внимательно глядела на человека. Хорошего человека. Доброго. Или лучше сказать — не злого. И понимала — и так бывает. Человек сам оборвал себе крылья. И считает, что счастлив. А крылья ему просто не нужны. Незачем. Ног хватает. И стоит он крепко, и в небо не тянется... а крылья — были ли они?

Мужчина ведь и не помнит, как это — летать.

А она? Может ли она дать ему крылья? Имеет ли она право вернуть ему забытое?

Сима на миг задумалась. А потом улыбнулась своим мыслям. Может ли? Имеет ли право?!

Смешные вопросы.

Люди изначально созданы крылатыми. С душой, способной взлететь — и сиять. Просто они об этом не всегда знают. А синяя птица обязана помогать людям. Даже если они не понимают, что нуждаются в помощи. Помогать встать на крыло. И спрашивать тут незачем. Разве можно спрашивать слепого — что он думает о красном или синем цвете?!

Нельзя. И жестоко.

Какое-то время они молчали. Сима обдумывала свой поступок. Владислав Петрович сосредоточился на управлении машиной. И чуть улыбался про себя. Ишь ты... счастлив? А что — для счастья нужно начинать резать по дереву? Смешно!

Машина затормозила в городе на автостоянке. Совсем рядом с домом Владислава Петровича.

— Тебя куда довезти-то, стрекоза?

Сима покачала головой.

— не надо. Вы уже довезли. Владислав Петрович, поглядите мне в глаза.

Мужчина на миг развернулся к девочке, собираясь спросить — что ты еще придумала? И вдруг...

Под ногами качнулся пол. Куда-то исчезла машина. И он сам исчез. И все окружающее. И город. И весь мир.

Не было ничего. И никого.

Было только небо.

Невероятное. Синее. Пронзительное.

И он летел, разрезая воздух мощными крыльями. Золотистыми — как мед. Летел — и плакал от восторга. Плакал, кричал, пел... в глазах отдавались синие всполохи и играли мириады красок. И откуда-то мужчина знал — он будет все это помнить. Обязательно. И иначе никак. Будет помнить. Будет... летать!?

— Отец, тебе что — плохо!?

Владислав Петрович даже не сразу понял, что обращаются к нему.

Он сидел в машине, на автостоянке. В распахнутую дверцу заглядывал какой-то парень. И лицо у него было тревожное и серьезное.

— Да нет...

Владислав Петрович поразился своему голосу. Такому неуверенному, такому ломкому...

— спасибо — произнес он. — Не надо...

— точно? А то я смотрю — машина открыта, человек сидит — и плачет... думал беда какая...

Владислав Петрович улыбнулся.

— Нет. Не беда. Вовсе даже радость. Спасибо, друг.

Парень кивнул, убегая куда-то по своим делам. А Владислав Петрович махнул рукой на все — и отправился домой. Вести машину ему не хотелось. Хотелось лечь на диван, закрыть глаза — и еще раз попробовать пережить этот восторг.

Что же сделала та девочка? Наркотиком, что ли, прыснула? Но зачем? Все на месте и машина, и деньги, и документы... непонятно.

А войдя во двор своей пятиэтажки, Владислав Петрович вдруг увидел...

У них во дворе росли деревья. И среди них одна березка. Старая такая, уже почти рухнувшая. Вот ее сегодня и спилили, чтобы не дай бог не рухнула ни на дом, ни на машины. Или — того хуже, на людей. Оставался небольшой пенек. А ствол, распиленный на несколько частей, беспомощно лежал на сером асфальте. И было что-то такое беззащитное в нежной белой коре, раскинувшейся в серой городской пыли...

По березе не режут. Дерево не слишком подходящее...

И он ведь не помнит — КАК.

И инструментов нет...

Владислав Петрович сделал шаг. Второй. Третий.

И вдруг обратился к дворнику Михалычу, который стоял и курил рядом с деревом.

— Здорово, Михалыч. Спилили, значит?

— И тебе не хворать, Петрович. Спилили. Жаль, конечно, а только надо. Еще рухнет, покалечит кого, беды не оберешься.

Владислав Петрович кивнул головой.

— А теперь ее куда же?

— А куда? Вот, отдохну чуток да перетащу к помойке. А там вывезут.

К помойке?!

Владислав Петрович отдавал себе отчет — раньше он прошел бы мимо. А сейчас... сейчас...

— Михалыч, я сейчас подгоню машину — помоги мне ее погрузить. На дачу дрова нужны. Ты не думай, я заплачу...

— Петрович, ты чего!? — возмутился дворник. — Подгоняй. Я тебе по знакомству и так помогу. Только ты ведь всю машину обдерешь...

— Да и х... с ней! Поможешь?

— Помогу.

— Тогда жди... я сейчас!

Владислав Петрович соврал. Уже через час машина стояла в гараже, а сам он осторожно перегружал березу в сухой угол. Потом выбрал обрубок попригляднее, нашел подходящий нож, несколько пилочек..., положил рядом сверло...

* * *

Вечером его нашли в гараже. Довольного, счастливого по уши — и ожесточенно сражающегося с неподатливой древесиной.

— Слава, ты куда запропастился!? — возмутилась его жена, Людмила, подходя к мужу. Она сердилась. Муж удрал, не отвечая на звонки, куда-то в неизвестность, а они сегодня собирались по магазинам... да и вообще — тревожно. Не дети ведь уже! А если сердце?! Или еще что!?

Людмила была решительно настроена на скандал. Но сделала шаг внутрь гаража. Другой. И вдруг задохнулась от восхищения.

— Славка!

Из дерева под его пальцами словно проступал тонкий лик. Икона?

Нет.

Женское лицо. Вроде бы ее. Но такой красивой она никогда не была. Даже в молодости. И все же... уже намечены были прожилками волосы, вычерчены глаза, губы, загадочная улыбка, при виде которой Джоконда позеленела бы от зависти...

Люда задохнулась от восхищения. И вместо ругани тихо спросила:

— Тебе ужин сюда принести?

Владислав Петрович кивнул, не отрываясь от работы. А Людмиле показалось на миг, что за его спиной растут огромные лебединые крылья. Смешная фантазия, правда?

* * *

Сима кое-как добралась до скамейки в парке. Присела, перевела дыхание.

Ей тяжело давалось пребывание в этом городе. Очень тяжело. Город был злой и мертвый. И пытался убить и ее. Но — разве это важно?

Еще один человек обрел крылья. Еще один. А она?

А она обрела тянущую боль в сердце. Два огонька из трех погасли. Она отдала себя этим людям. Показала им небо. И теперь только они могут решать, лететь им — или остаться в пыли.

А она... а что — она?

Она отдохнет — и пойдет дальше. У нее еще осталось одна попытка. Один человек. Один огонек, который она может зажечь.

Она — должна.

Теперь Сима чуть лучше понимала, почему отец не хотел отпускать ее. Потому что Птица — не удержится. А всем крылья не дашь. Наверное, она умрет.

Но Сима не жалела. Незримые крылья полоскались у нее за спиной. Синие глаза сияли. Она мечтательно улыбалась.

Пока не почувствовала рядом что-то неладное. А потом встала, пересилив себя — и пошла туда, где ощущалось человеческое горе.

Интерлюдия 2

Та же поляна. Тот же мужчина. Тот же лис.

— Уже двое. Лис, ты понимаешь, их уже двое. За один день.

— И что? — Лис равнодушно взмахивает хвостом.

— Еще один человек — и моя девочка умрет.

— Нет.

— Нет!? Птица может дать крылья трем людям! И — все! Потом — смерть.

— Как ты любишь передергивать. Она умрет, да. Но только если ни один из людей не осознает, ЧТО она для них сделала. И не произнесет волшебные слова.

— они не смогут осознать. Они слепы и глухи. Для них счастье — не крылья. Деньги! Власть...

— Хватит, — лис раздраженно дергает ухом. — Что ты вообще хотел!? Чтобы она всю жизнь прожила здесь? Да!?

— Она моя дочь.

— Это не дает тебе право обрезать ей крылья. Если любишь — ты ее отпустишь.

— На смерть?

— Если любишь — ты отпустишь. А смерть — или нет... она все равно умерла бы. Но сейчас она умрет в полете. А в твоих руках она умерла бы сломанная. Что тебе больше нравится?

Мужчина сникает.

— Ты безжалостен, хранитель.

Но в ответ слышится только равнодушное:

— Небо тоже безжалостно.

Песня третья. Аня.

Аня сидела на скамейке. Было тоскливо донельзя. А чего еще можно было ожидать? Когда тебя ругают, при всех называют дурой и чуть ли не посылают по матери?

Руки просто опускались.

Тяжело ли ребенку из деревни поступить в университет? На бюджетное место? Да не куда-нибудь, а в медицинский?

Почти невозможно.

Но Аня все равно решила попробовать. Школу она окончила с золотой медалью. И не купленной. Нет, каждая ее пятерка была оплачена ночами труда. Аня всю жизнь мечтала стать врачом. Хирургом. Помогать людям. Возвращать им жизнь.

Аня знала — родители не смогут ее содержать. Куда там — когда трое младших на шее. Огород, свое хозяйство — это выручает. Но ты поди, одень всех! И дом поддержи! А если отец попивает "горькую"? Если ни водопровода, ни канализации?

Учиться в таких условиях адски тяжело.

Аня знала — ей едва ли оплатят билет на автобус. И то — мать считала учебу несусветной дурью. Лучше уж выйти за Степана Петровича, который жил через два дома. Жена у того умерла уж года два как и он заглядывался на Аню.

Родители не препятствовали.

"А что, — говорил отец, — Ты, Анька, девка ладная, гладкая. А что учиться не будешь — так оно и лучше. Кому в доме ученая баба нужна? Нам бы кого попроще".

А Ане снилась операционная. И сама она — у стола. И короткие четкие команды.

— Скальпель. Зажим. Тампон....

Так что получив на руки аттестат, Аня как следует его припрятала вместе с медалью. И стала готовиться к отъезду.

Но странное дело — родители не мешали. Она удивлялась — почему? Потом мать высказала прямым текстом.

— Все равно ты не поступишь. Побегаешь, да и вернешься. Но так хоть на нас зла держать не будешь.

И Аня уехала.

На время экзаменов ее поселили в общежитии. А потом... тогда еще не было ЕГЭ. Было собеседование. И ее явно валили, задавая такие вопросы, которых просто не было в программе. Но она — знала. И сотню раз благодарила местную старенькую фельдшерицу, которая давала девчонке свои книги. По анатомии, физиологии, гинекологии, фармакологии... старушка была твердо уверена, что из девочки выйдет замечательный врач. И помогала ей во всем.

Самым сложным оказалась химия. Но учебники Некрасова и Глинки осечек не давали. И Аня, не веря своим глазам, смотрела на списки зачисленных.

"Анна Некрасова".

Зачислена.

* * *

Она не поехала домой. Дорого.

Просто позвонила. И отправилась в общежитие.

Комнату ей выделили. Да, не самую большую. С двумя соседками и у туалета. Ну и что?

Сложнее было устроиться на работу.

Если кто не знает — мединститут — это сродни каторге. От рассвета и до ночи. Если ты будешь тупо ходить на лекции, ты просто вылетишь после первой сессии. На тебя сваливается чудовищный объем информации. И впитывать его надо беспрерывно.

А ночью надо подрабатывать. Спасибо одной сокурснице. Таня вообще была редкостной стервой. И почему она решила помочь Анне — бог весть. Но однажды она подошла, и выдув пузырь из жевательной резинки, процедила:

— Тут папаше уборщица нужна. В банк. Пойдешь? Убирать после восьми вечера.

Аня не просто пошла. Побежала.

И четыре года каждый день выходила на работу. Четыре года отмывала грязные полы, вытирала пыль, выносила мусор... и была благодарна за эту работу!

Уборщицам в банках платят неплохо. Ей хватало на жизнь. Пусть одежда из секонд-хенда. Пусть она неухожена. Пусть...

Аня шла к своей мечте. И готова была заплатить любую цену.

Потом она стала подрабатывать уколами. Капельницами. Массажем. И ей стало чуть полегче.

А потом — ординатура.

И заведующий отделением Лев Михайлович. Седовласый, красивый... хирург от бога.

Аня с восхищением смотрела, как он делает операции, ловила каждое его слово, каждый жест, сотни раз в мыслях проделывала то же самое... какой радостью было, когда ей предложили постоянную работу!

А теперь...

Она первый раз поссорилась со Львом Михайловичем.

Она никогда бы не осмелилась настоять на своем, но...

— Тебе плохо?

Аня с удивлением посмотрела на появившуюся из темноты девчонку.

Странная.

Это первое, что приходило в голову.

Синие волосы, синие глаза, мраморно-белое лицо, простенькая одежда... но что-то такое, в манере держать себя, в ее речи, в движениях...

— Ты кто такая?

— Сима. А ты кто?

Аня вдруг развеселилась. Идиотский разговор на лавочке — это то, что надо, когда рушится жизнь. Точно!

— А я — Аня.

— И тебе плохо.

Девочка смотрела, по-птичьи склонив голову. И в синих глазах светилось участие.

— Что случилось? Расскажи? Я пойму, правда...

Аня пожала плечами. Почему бы и не рассказать?

Ей было сорок два года. Этой женщине, которую привезли на "скорой". Обследования, анализы...

Лев Михайлович поставил страшный диагноз.

Рак почек. И женщину не станут даже оперировать.

А Аня читала ее историю болезни. Разговаривала. Сама обследовала поступившую.

И готова была поклясться, что одна почка — нормальна!

Она будет функционировать! Надо убрать пораженный орган — и все будет хорошо.

Но Лев Михайлович сказал — злокачественная опухоль.

Все говорило в его пользу.

Опыт, анализы, положение...

А у Ани были только руки и чутье.

И она была уверена — она права!!!

Она попыталась поговорить с заведующим. Не помогло. Впервые они поссорились. Лев МИхайлович обозвал ее глупой девчонкой. Отругал. Сказал, что она подставит все отделение. Что пациентка потом их по судам затаскает... до смерти. Что Аня — просто дура. И лучше пусть эта женщина умирает где-то там.

А Аня была уверена в своей правоте!!!

Она ЗНАЛА!!!

Но разве можно спорить?

Её ведь просто выгонят...

* * *

Сима смотрела на сидящую перед ней девушку. И понимала — дальше она не уйдет.

Третий человек, который должен обрести крылья — перед ней.

Вот так вот.

Пока требовались щупальца, пока девушка ползла к своей мечте, цепляясь за все и стараясь не упасть — все было хорошо.

А когда понадобилось поверить в себя, расправить крылья и взлететь — испугалась.

Испугалась оторваться от земли под ногами и ощутить небо.

Испугалась самой себя. Испугалась потерять уже достигнутое.

А она ведь не простит себе этого.

Надлом останется.

Кто предал себя — тот не полетит никогда. Сломанная рука срастется.