|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Когда старкора Дантеса послали расследовать пропажу буквы "к" из вывески магазина на Советской, он сперва не подумал плохого. Такие пропажи в Корректорском отделе считались рутиной. Доехать до объекта. Записать показания, держа в уме, что дел наверняка наделал кто-то из работников. Обычно все заканчивалось штрафом — в зависимости от того, как серьезно умудрялись исказить написанное.
Дело было утром. На Советскую Дантес поехал один. Напарник, Гарик Шульц, снова отпросился в ФМС.
— Сколько можно? — спросил Дантес.
Шульц только пожал плечами.
В троллейбусе было пусто, холодно и сонно. Кондукторша покосилась на серьезного парня, посадившего на колени плюшевого медведя. Подошла, переваливаясь; от грузного тела, втиснутого в тугой пуховик, веяло безнадежностью:
— А ну, молодой человек, оплотим за проезд...
Молодой человек, стараясь не слишком злорадствовать, потянулся за удостоверением:
— Комитет охраны речи. Сейчас посмотрим, кто кому что "оплотит"...
Иногда он любил свою работу.
Тетка, ругаясь под нос, сунула в карман пуховика штрафную квитанцию. Интересно, подумал Валентин, сколько их там набралось.
Дантес глядел на вывеску. Да, сразу видно, что дело здесь не в случайно оторвавшейся или просто не горящей букве; она явно была стерта.
— Кот, начальник, баррикада, — корректор на всякий случай проверил все позиции. Зоны нет, уже хорошо...
Он вздохнул и толкнул тяжелую дверь.
Магазин назывался "Узница фантазий". Продавались в нем ткани, мулине для вышивки и прочие безобидные женские штучки. Впрочем, когда старкор прибыл на место происшествия, товары уже не были такими безобидными. Ткани понемногу темнели, чернели и превращались в латекс; стены багровели; мулине сплеталось в странные, смутно пугающие косицы.
Работа здесь стояла, небольшой женский штат собрался у кассы и что-то возбужденно обсуждал.
— Валентин Дантес, Охрана речи. Могу я поговорить с вашим директором?
— Да не мы это, — чуть не плача, говорила директриса — крашеная блондинка лет сорока. — Мы недавно новую вывеску повесили, правильно ж все было! Ой, подождите, мы ж фотографировались... — она суетилась, нашла фотографию, сделанную несколько дней назад во время вечеринки, погнала девушек за "кофе для товарища корректора — и печенье, Зина, печенье не забудь!". Директриса явно больше всего на свете страшилась ЧП и, на взгляд Дантеса, к стирательству отношения не имела — так же, как ее молодые и бестолковые товарки.
— Да что это вообще за название? — устало покачал головой Дантес.
— Зато исконно русское! А то вон на Фронтовиков магазин для мам обозвали "Медея". Вот что такое "Медея", я вас спрашиваю? Ой, — спохватилась она, — только я вам ничего не говорила,
— Это все равно не в нашей компетенции, — успокоил Дантес. — Этим занимается Отдел по борьбе с заимствованиями. А теперь хорошо подумайте: вы не замечали в последнее время ничего странного?
В этот момент у Дантеса и возникло плохое предчувствие. Действительно, у служащих магазина не было никакого резона вытаскивать "к" из собственной вывески. Скорее всего, букву убрал кто-то другой. По опыту Дантеса, это могло означать только одно.
В городе работал стиратель.
Стиратель — это всегда плохая новость. Все члены Коллегии были первоклассными стирателями, сказывался опыт вымарывания написанного. Но попадались такие и среди обычных людей. Необученные и незарегистрированные — и оттого вдвойне опасные. Обычно дар их проявлялся в моменты сильного душевного напряжения, страха, гнева. Профессионалы работали чисто, стирая только то, что им заказано. Случайные же люди творили такое, что обоим Отделам не расхлебать. Часто достаточно было стереть одну букву в слове, меняющем судьбу...
Но зачем стихийнику связываться с вывеской магазинчика швейных товаров — этого Валентин уразуметь не мог.
Разговор с начальником кооператива, что владел "Кузницей" — то есть "Узницей", — дал немногим больше. Нет, он не видит, кто мог бы стереть букву; нет, у кооператива в последнее время не было неприятностей; он вообще не понимает, в чем дело. Начальник явно нервничал и показался Дантесу куда подозрительней директрисы магазина.
Магазин менялся, и не в лучшую сторону. Хорошо, что название не превратилось во что-то еще более эксплицитное. Валентин поднял с прилавка неведомо как там оказавшийся черный кожаный хлыст. Женский персонал, сгрудившись у кассы, глядел на старкора с опаской.
— Я заберу это, — сказал он, — как вещественное доказательство.
— "Кузница Фантазий", — покачал головой шеф. — И кто им только дал лицензию на такое название?
— Мы и дали, — буркнул Валентин. — Будто не помните, что в начале девяностых творилось... Экспериментаторы, пушкин кот...
— Только стирателя нам не хватало. Оборот англицизмов в городе превышает все границы, олбанцы ходят, как у себя дома, "дело переводчиков" до сих пор не раскрыто...
Валентин молчал. Шефу явно в очередной раз досталось сверху за низкую исправляемость.
— Ну и какова твоя версия?
— Даже не знаю. Сперва я подумал, что кто-то пошутил...
— Попробуй поискать среди уволенных сотрудников, — подсказал шеф.
— Вряд ли. В последний раз у них увольняли пять лет назад, — Дантес вернулся в мыслях к нервничающему начальнику кооператива.
— Значит, обиженный клиент.
— Вы полагаете, это стихийник?
— Кто же станет заказывать такое, с позволения сказать, предприятие?
Оба синхронно вздохнули.
Нарочито бодрым шагом Валентин прошел по коридору до их с Шульцем кабинета. Он только успел усадить Мишку на его привычное место рядом с кофеваркой и включить кофе, как в дверь просунул голову Скворцов, младред из игорного отдела:
— Дантес, прошу, будь другом? Сходи за меня на похороны слова...
— По расписанию твоя очередь, — заметил Дантес.
— В том-то и дело, что по расписанию, — вздохнул Скворцов. — У меня там человек сидит — из Резниковских, он что-то знает об игорных домах. Ребята его задержали за феню. И если мы от него за двое суток ничего не добъемся, придется отпускать. В общем, не до поминок мне сейчас..
— Ладно, — сказал Дантес, думая о своем. — Cхожу.
Скворцов просиял и собрался было уйти, но тут взгляд его упал на хлыст, который Дантес бросил рядом с компьютером:
— А это у тебя что?
— Шульц оставил, — не моргнув глазом, отвечал Валентин. — Он тут по вечерам устраивает жесткое немецкое...
— Стыдно, — сказал Шульц, появляясь в дверях. — Стыдно, Дантес.
Выглядел он взъерошенным и недовольным — как всегда с тех пор, как началась история с документами. С порога Шульц пошел прямо к кофеварке. Бросил на стол толстую книгу, которую держал под мышкой. Налил себе полную чашку кофе — по мнению Дантеса, еще не готового. Опрокинул чашку залпом, как рюмку водки, и уставился за окно:
— Это еще что?
За окном шел дождь и рота красноармейцев.
— Семинар молодых авторов. Тут, недалеко...
— Выходит, старых нам уже не хватает?
— Когда это у тебя закончится? — спросил Скворцов, который был в курсе эпопеи о документах.
— Видимо, никогда. Теперь им нужно свидетельство о смерти моего деда. Дед пропал без вести где-то в Белоруссии. У кого мне получать свидетельство? У Советской Армии?
Валентин усмехнулся:
— Ты там читаешь? — книга оказалась "Процессом" Кафки.
— Видел бы ты, какие там очереди... И потом, это, — взгляд Шульца любовно скользнул по обложке, — помогает.
— Как это уместно, — заметил Валентин, перелистывая книжку. — У нас тут как раз буква "к" пропала.
— Опять египетский бог! — меланхолично сказал тот.
— Что это ты выражаешься в родных стенах? — удивился Скворцов.
Шульц не выражался. Был уже у них случай, когда стихийный стиратель решил исправить у себя в истории болезни смертельный диагноз и стер букву "к". Воплощение египетского бога Ра отлавливали по городу всем отделом.
Валентин рассказал ему об "Узнице". Скворцов неожиданно навострил уши:
— Постойте-ка... Это та "Кузница", что на Советской?
— А что?
Младред покачал головой:
— Отчего же мир так тесен...
У игорного отдела были неплохие информаторы. От них Скворцов и узнал, что не так давно глава одной из городских "семей" Павел Резник делал недвусмысленное предложение кооперативу, который владел галантереей на Советской. Резнику нужно было помещение. Официально — для нового книжного магазина. Неофициально, как понимали это корректоры — для еще одного подпольного казино.
История Шульца была долгой и грустной. Так получилось, что детство и юность он прожил немцем, но, когда вырос, захотел сменить гражданство. Он, как положено, обратился в паспортный стол, где немецкое гражданство ему убрали. И почему-то поставили израильское. Внук арийского офицера Генрих Шульц отнесся к этому с одесским спокойствием. Он вежливо объяснил чиновникам, что почел бы за честь принадлежать к Избранному народу, но упомянутый народ может принять это за оскорбление. В ответ ему пообещали исправить ошибку сразу же, как только Шульц принесет справку, что он не еврей.
С этого момента и начались злоключения старкора Шульца, достойные пера любого автора из Коллегии. Однако Коллегию в связи с этим делом долго проверяли, и ни к чему не смогли прицепиться. Заключили: просто не повезло.
Шульц действительно выглядел типичным немцем: статный, белокурый, со льдистыми голубыми глазами, совершенный контраст с чернявым, кудрявым и горбоносым Дантесом. Они вообще были полной противоположностью друг друга — вплоть до того, что Дантес страдал близорукостью, а Шульц — дальнозоркостью. Вот и теперь, проверяя картотеку, он смотрел в компьютер издалека.
— Так, гляди, — Шульц сидел в классической позе американского детектива: ноги на столе, в руке — чашка с кофе. Носки его туфель указывали на плакат, невесть кем и когда повешенный на стену: "Жи-ши" пиши с и", — Вайсман, Леонид, пятьдесят девятого года рождения, поэт, еще при советском привлекался за стихи без знаков препинания, но суть не в этом... Он подчищал согласные в стихотворениях конкурентов. За что и был с треском выставлен из Коллегии.
— Вайсман пять лет как в США, — покачал головой Дантес. — Следует проверить, не вернулся ли... хотя вряд ли, учитывая, что он у Коллегии в немилости.
— Ладно... Мельников, Сергей, семьдесят четвертого... В Коллегии не состоит, привлекался по сто четвертой статье, подтирал юридические тексты, работал по заказу...
— Исключено. Сергея я знаю, он в "Запятых" по второму заходу Розенталя читает.
— Мбонбо, Патрис, гражданин ЮАР, собственно — литературный гастарбайтер.
— А он-то при чем? — подивился Дантес.
— А вот при чем... Мне рассказывали — он надписи стирал со стен и заборов. Ну, ты понимаешь, что за надписи...
— Понимаю, — печально сказал Валентин.
— Естественно, не руками. Шаманил по ночам. Выйдет с бубном — утром стена девственно-чистая. Его арестовали, допросили, так он все твердил: "Некрасиво, моя не нравится, моя непорядок убирать...". Ну и отпустили... за недостатком доказательств. Может быть, зря отпустили.
— Постой-ка, — воскликнул Дантес, — а тот, что запустил египетского бога? Он ведь должен был уже выйти из больницы...
— Вышел, — сказал напарник, — совсем вышел. Рецидив у него случился...
Они помолчали.
— Я нашел еще кое-что интересное, — сообщил Шульц, отставляя чашку с кофе. — Помнишь, редактура охотилась на кружок постмодернистов? Да кажется, кто-то наверху запретил их трогать...
— Помню, — кивнул Дантес, усаживаясь на угол стола, — дальше?
— Так вот в этом кружке, — Шульц явно растягивал удовольствие, — состоял один автор, который написал экспериментальный роман... Роман, в котором нет ни одной буквы "к"...
— Пушкин кот! Думаешь, это наш?
— Не делай скоропалительных выводов, — важно сказал Шульц. — Имени я, естественно, не узнал. Псевдоним — Ян Александрийский.
— Александрийский, — покачал головой Валентин, — твою орфографию... Он еще что-нибудь писал?
— В том-то и дело, что нет. Один роман — и исчез, как сгинул. Больше на него никаких сведений...
— Попробовать бы что-нибудь выведать у Коллегии...
— А Федеральную Резервную систему США взломать не хочешь? — хохотнул Шульц.
Пока они обсуждали версии, поступил следующий вызов. На сей раз все обстояло куда хуже.
Вызов пришел из "Книжного мира" — самого большого магазина книг в городе. Валентин на всякий случай сунул за пояс табельный "штрих". Мало ли, у кого там могут быть перья... Перо, ручка, карандаш в руках писателя — страшное оружие. Глазом не успеешь моргнуть — а вся твоя жизнь уже переписана подчистую, уж Дантесу ли не знать. Да что карандаш! Диктатуры рушились под давлением проклятий, что авторы-партизаны писали на стенах собственной кровью...
Валентин предпочел бы старый верный "ластик". Табельные "штрихи" были мощнее, но и повреждений наносили куда больше. Предназначались и "ластики", и "штрихи" для исправления ошибок в тексте, но и самого создателя текста могли как следует подтереть. Бывало, что после встречи с блюстителями орфографии нарушители теряли память. Забывали напрочь целые этапы своей жизни, и никогода уже не вспоминали — вспоминать буквально было нечего.
Идею об использовании "штрихов" в исправительной работе подавали много раз, но так и не внедрили — в Коллегии сказали, что не постесняются обратиться в Стратфордский суд по авторским правам.
А жаль, думал Дантес.
"Книжный мир" на Антона Валека назывался теперь "Нижный мир".
— Хорошо хоть, не "Нежный", — сплюнул Дантес.
— И не "Нижний". Связываться с Хароном мне бы не хотелось...
К магазину уже подогнали грузовики для эвакуации.
— Что такое? — Дантес поймал первого попавшегося младкора. — Зону обнаружили?
— Пока нет, — отвечал тот, — но вы же знаете, инструкции...
Дантес, прикрыв глаза рукой от солнца, глядел на покалеченную вывеску.
— Вот теперь я точно ничего не понимаю, — проговорил Шульц. — Покушаться на магазин, за которым смотрит сама Коллегия? Плевать в собственный колодец?
— И ведь что интересно, — сказал Дантес, когда они перелезли через поставленное ограждение, — второй раз исчезает одна и та же бува. Интересно, ому она могла помешать?
Шульц посмотрел на него странно:
— Повтори?
— Я сазал, ому эта бува... — Дантес остановился. — Пушин от!
— Вот вам, господа, и зона, — мрачно сказал Шульц.
Зашли в магазин. Магазин превращался невесть во что. Продавщицы сновали по магазину, упаковывая книги в специальные "эвакуационные" ящики — впрочем, если стиратель достаточно силен, никакие ящики этим книгам уже не помогут... Дантес невольно залюбовался тому, как слаженно и сосредоточенно они действуют, без тени паники на лицах. Да — здесь на работу не брали абы кого.
— Быстрее, девочи, быстрее! — воззвала менеджер. — Мы теряем 'афку!
А вот это было плохой новостью. Если зона "съела" книгу, непоправимые изменения произойдут во всех экземплярах издания, где бы оно ни находилось.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
