Дело об ураденной буве

— Поэт! Я боюсь, что его подставил...

Валентин вытащил из кармана мобильный и стал звонить Поэту, но на том конце провода молчали.

— Беспокойно мне как-то, — покачал он головой. — Съезжу-ка я к нему домой, проверю...

Дома у Поэта никого не было, и даже не пахло присутствием. Дантес очень надеялся, что Поэт уехал куда-нибудь отдыхать. А не попал под перо Коваленковских ребят.

По пути в Отдел Валентин снова заехал в "Узницу Фантазий". Магазин был на ремонте, но Дантес сумел отыскать директрису.

— Были разговоры, как же, были, — вздохнула та. — Нам в понедельник так и сказали: здесь вам последнюю зарплату выписывают, а дальше — как получится... А что ж вы меня сразу не спросили?

Дантес не поверил бы бумаге с подписью Резника, но вот продавщице он верил: выходит, в момент кражи "Кузница" — или "Узница" — уже сменила хозяев.

— Слышь, Шульц, — сказал младред Скворцов, зашедший к корректорам на кофе. — Я все хотел спросить, да неудобно было. Почему Дантес такой... такой...

— Нервный? — обернулся Шульц. — И ты бы нервничал... Валя не от хорошей жизни с медведем ходит. Он ведь закончил филологический факультет, подавал большие надежды, едва не записался в Коллегию... Друг у него там был закадычный, Матвей Бельский...

— Тот самый?

— Тот самый, — Шульц вытер салфеткой подставку электрического чайника, проверил, не осталось ли где пятен от кофе. — Только разошлись у них дорожки в конце концов, Валя к нам пошел, а Бельский... ну, сам знаешь. После того дела с переводчиками-нелегалами Коллегия Валю сильно невзлюбила... очень сильно. Так сильно, что его взяли и заказали.

— Как? — поразился Скворцов.

— А вот так... У него была нормальная жизнь, жена, дети, место в редактуре... А потом в один прекрасный день все полетело под откос.

Следователь поморщился. Ему тоже не нравилось, что Шульц злоупотребляет метафорами.

— На работе разыгрался скандал, так что его перевели к нам, и еще просили сказать спасибо, что не уволили; жена вдруг забрала детей и уехала к любовнику за границу и даже телефона не оставила, похоже, не помнит, что был такой. Знакомый почерк, правда?

— А кто переписал, так и не узнали?

Шульц убрал в шкаф оставленные на столе папки.

— Дантес говорит, что Бельский. Говорит, что знает его манеру — пять лет на одной скамье...

В Отделе Дантеса ждали хорошие новости.

Чичко, Яков Алексеевич, — возбужденно рассказывал Шульц, — семьдесят шестого года рождения, уроженец Белгорода. Сидел у нас в "Запятых" за подделку биографий — по заказам, разумеется. Потом уехал на родину, отсидел там — и пропал. По слухам — вернулся к нам. Но самое интересное — не в этом. У нашего кружка постмодернистов одно время был спонсор. Компания "Белое перо". А владелец этой компании — угадай, кто? Коваленко Юрий Георгиевич.

— Цитатник? Ты только погляди... Все складывается в единую картину.

— Сдается мне, в городе война кланов. Парень захотел закопать бывшего партнера... и закопал, глубже не бывает.

— Без стилистики, — сказал Валентин.

— Какая уж тут стилистика!

— А не поговорить ли нам, Гарик, с господином Цитатником?

Поговорить оказалось легко. Коваленко как раз сидел у Скворцова, который пытался допрашивать его по поводу игорного дома. Впрочем, допрашивать получалось с трудом. Огромный, тяжелый, в костюме от Лоренцаччо, которому только исключительное качество мешало лопнуть по швам, Цитатник со скучающим видом полировал ногти и время от времени огрызался крылатыми фразами.

— А болтать-то мне когда, — сказал он, — мне болтать-то некогда.

— Давно не виделись, Юрий Георгиевич, — сказал Дантес, усаживаясь напротив Цитатника. — Вы слышали, что случилось с "Пассажем"? Жуткая история...

— Ах, какая смешная потеря! — отмахнулся Коваленко. — Много в жизни смешных потерь...

— И разумеется, вы к этому не имеете ни малейшего отношения.

Коваленко возвел глаза горе:

— Доколе, о Катилина...

— Да, если подумать, "Пассаж" не должен вас беспокоить... Но вот "Книжный мир"...

— — В Коллегии Авторов будут очень, очень недовольны... — пидбрэхнул Шульц.

— Что это за географические новости? — в голосе Цитатника прозвучало искреннее недоумение. — Что он Гекубе? Что она ему?

— С Гекубой, — сказал Дантес, — разбирайтесь сами. Но учтите, что из-за атаки на "Книжный мир" пострадало и, быть может, утрачено произведение мировой литературы...

— Что говорит! — с каким-то восхищением сказал Коваленко. — И говорит, как пишет!

— Гарик, — процедил Дантес, — у меня сильное желание...

— Хладнокровнее, Валя, — остановил Шульц, — у нас ведь ничего нет пока на гражданина Коваленко. И поэтому мы не будем принимать мер. Чего нельзя сказать о Коллегии Авторов. Ее такие мелочи, как презумпция невиновности, как-то... не беспокоят.

— Да уж. Боюсь, что выйдет — как там у классиков сицилийской литературы? "Лука Брази спит с рыбами"...

Цитатник несколько побледнел.

— Мы понимаем, Юрий Георгиевич, что вы не лучшего мнения об органах Охраны Речи...

— Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй, — подтвердил тот.

— И тем не менее кажется, что сейчас сотрудничество со следствием в ваших интересах... Нам пока от вас много и не надо. Только скажите — знаете ли вы некого Якова Чичко.

Возможно, Коваленко и сказал бы что-нибудь, но в это время появился его адвокат. Заявил, что забирает своего подзащитного, ибо никто не потрудился предъявить тому хоть какие-то значимые обвинения.

— Карету мне, карету, — потребовал Цитатник.

— Шофер внизу, Юрий Георгиевич...

Коваленко с видимым трудом поднялся со стула. У самой двери обернулся. Посмотрел на корректоров тяжелым взглядом и сказал:

— Если ваша жизнь дорога вам, держитесь подальше от торфяных болот.

— Скажи мне, Шульц, — сказал Валентин в коридоре. — Хотел спросить... откуда Поэт тебя знает?

— Знает? — напарник вытащил сигарету, щелкнул зажигалкой.

— Он назвал тебя обергруппенфюрером. И он в курсе, что мы работаем вместе.

— Хороший вопрос, Валя, — Шульц затянулся от души. — В самом деле, разве это не подозрительно? А может, ты еще спросишь, что я делал у "Книжного" во время облавы, когда исчез Чичко? Ведь кому проще было забрать его у младкоров? Ты спрашивай, Дантес. Не стесняйся.

— Гарик...

— Ты считаешь, я не вижу, как ты на меня косишься в последнее время? Я знаю, что ты думаешь. Ты думаешь, будто я продался Коваленко и теперь подчищаю свидетелей. Все правда; только не забудь, что я еще и немецкий шпион...

— Гарик.

— Мало мне того, что в ФМС меня едва не в лицо зовут фашистом! А ведь я родился здесь, и, веришь или нет, никого не убивал подо Ржевом! Так еще и мой собственный друг...

— Твою орфографию! — расстроился Дантес. Кажется, эта история с паспортом не прошла Шульцу даром.

— Знаешь что, Валя, может оказаться, что разыскивать уже некогда, — сказал Шульц, когда они втроем сидели в кабинете Скворцова. Последний имел сконфуженный вид. — Понимаешь? Если этот Чичко работал на кого-то... того же Коваленко... самое простое — это навести на него КОР, а потом сделать так, чтоб думали, будто он в бегах.

— Пожалуй, — кивнул Дантес. — Я все за поэта беспокоюсь... Ладно, давай разберемся, что мы имеем?

— Зря ты стараешься, Валентин, — немного виновато сказал младред. — Все равно это дело теперь в редактуру отдадут.

— Утром отдадут. А сейчас еще... еще вечер. В общем, начинается все с "Узницы".Утром пятнадцатого там крадут "к". Зоны нет, жертв нет и вообще похоже на мелкую проделку. Так?

— Так, — согласился Шульц.

— Дальше, — продолжал Дантес, — нападение на "Книжный мир". Почерк вроде бы другой. Наличие зоны говорит о чем?

— О стихийнике, — подал голос Скворцов.

— Или об очень сильном стирателе, — сказал Шульц.

— Вот только в подполе там обнаруживается притон. Из тех, на которые ты, Скворцов, охотишься. Как-то очень... вовремя обнаруживается.

— Ты на что-то намекаешь, Валентин?

— Я пока ни на что не намекаю, — отмахнулся тот. — Казино у нас принадлежит Резнику, и Резник же купил "Узницу"... Следите?

— Уже несколько дней следим, Валя, — потянулся Шульц. — Упрощай структуру предложения.

— Дальше. У владельца нашего "Пассажа" есть друзья.

— Если можно так выразиться — друзья друзей, — добавил Шульц.

— Не цитируй, — поморщился Валентин. — И вот я узнаю имя этого писателя, нахожу его в казино... и на казино вдруг делают облаву.

В этот момент сотовый у Скворцова заиграл Моцартом.

— Слушаю, — сказал следователь, и вдруг расплылся в широкой улыбке.

— Ну, Дантес, теперь ты меня оставишь в покое. Взяли твоего Чичко.

— Как — взяли?

— Ты будешь смеяться, — сиял Скворцов. — Звонили из аэропорта. Он пытался улететь первым классом, как обычно летает Коллегия, но у него кончилась авторская лицензия. В общем, его поймали, когда он пытался подправить число пассажиров на рейс... И теперь везут к нам.

— Мне таки совсем неинтересно говорить без адвоката, гражданин начальник, — с ходу заявил Чичко.

— Адвокат задерживается, — отвечал Валентин, закрывая на ключ дверь кабинета. — А мы пока... так побеседуем.

— Может, не надо, Валя? — с опаской спросил Шульц. — А то будет, как в прошлый раз, потом не отпишемся...

В широко раскрытых глазах писателя читалось желание и одновременно — нежелание знать, что было в прошлый раз.

— Давай мы за это не будем, начальник, — попросил Чичко. — А поговорим мы за то, что вывеску в "Пассаже" я не трогал. И в "Книжном тоже.

— А друзья твои, верно, думают не так, — усмехнулся Шульц.

— Ну, положим, — сказал Чичко, — "Кузница" — это моя работа. Ну так это же немножечко маленькая шалость! Это ж не стоит выеденного гроша, я вас умоляю! А тут серьезные люди пытаются меня упаковать за "Пассаж"!

— Это Коваленко тебе его заказал?

— Начальник, да ты посмотри на меня! Вот где я, а где "заказал"? И за Пассаж за ваш я не знаю ничего...

— Ты еще скажи, что и Коваленко не знаешь, — посоветовал Шульц.

— Таки шо, если знаю?

— Перестань изображать одессита, — велел Дантес. — Одесса от нас далеко...

— Магадан ближе, — подтвердил его напарник.

— А Белгород, к твоему сведению, до сих пор российский. Получишь за умышленное искажение произношения. Статья сто двадцать первая РК РФ, слышал? Так говоришь, и вывеска в "Книжном мире" — не твоих рук дело?

— Не моих, не моих! Тебе любой скажет, я честный человек. Но чужое-то на меня зачем вешать, разве оно мне нужно?

— Ладно. Ты скажи все-таки — кто помог тебе бежать во время облавы?

— Ну шо ты стоишь у меня над душой, начальник, как памятник коню маршала Жукова? — тоскливо вопросил Чичко. — Зачем же я друзей буду выдавать?

— Не хочешь выдавать — хорошо. Шульц, давай посчитаем, сколько у него получится... За "Кузницу". За "Книжный мир". За "Пассаж".

— Да я ж вам родным языком говорю! — взвыл писатель.

— И за попытку к бегству, — добавил Шульц.

— И за попытку. Слышишь, гастролер из Одессы? Раньше бы тебе высшую меру дали, а теперь...

— Нет, вы гляньте, люди добрые! — безнадежно воззвал Чичко. — Подывитеся!

— И сто двадцать первую статью я ему все-таки приплюсую, — не выдержал Дантес. Он наклонился над подозреваемым:

— Ты лучше по-хорошему признайся, кто помог тебе бежать. Или я тебя на двадцать лет отправлю Розенталя читать!

— Валя, Валя, тише, не нервничай.

— Ладно, — сказал Чичко, вдруг потеряв акцент. — Ладно, я расскажу. Но учтите: "Книжный" я не трогал. Что я, сам себе враг? И не вешайте на меня что попало...

Когда писатель уже подписывал показания, у Дантеса зазвонил телефон.

— Алло? Поэт? Твою орфографию, где ты был?

— Валь, — приглушенный голос Поэта из трубки, — у меня неприятности. Мне нужна твоя помощь. Мне срочно надо уехать. Ты можешь встретиться со мной, дружище?

Поэт сидел за пластиковым столиком летнего кафе, до времени выставленным на тротуар. Перед ним стояла бутылка пива и несколько стаканчиков, которые он придерживал, чтоб не улетели. Дантес опустился в холодное белое кресло. Шульц сел рядом.

— Что же ты не предупредил? — упрекнул Дантес. — Я уж начал думать, что тебя тоже... стерли.

— Не дождутся, — нервно отвечал поэт. — Но хотели бы... По твоей милости. Поэтому домой мне сейчас нельзя.

— Ладно. Знаешь... я ведь Чичко так и не нашел, — сказал ему Дантес. — Не представляешь, где он может быть?

Поэт покачал головой:

— Может, уже за границей. Там постмодернистов любят. А может, на том свете.

Валентин медленно проговорил:

— Ты ведь утверждал, что не знаешь его фамилии...

Они с Шульцем почти одновременно выхватили "штрихи".

— Сядь, — сказал Дантес . — Перо на стол. Ну?

Поэт неохотно положил свой "Паркер" на пластиковую поверхность.

— Чичко все рассказал, — сообщил Дантес. — Уже подписал против тебя показания. Это ты, Поэт, привел его к Цитатнику. И через тебя шли все приказы.

— Кому ты веришь, Валя?

— Своему здравому смыслу, — ответил старкор. — Ты знал, что я пойду в казино. Тебе выгодно было организовать побег Чичко и свалить на него вину. И ты ходил на курсы молодых авторов вместе с Коваленко. Сколько же он тебе заплатил?

— Тебе столько не заплатят, — буркнул Поэт, нервно теребя в руках салфетку. И вдруг — вскочил, толкнул стол на корректоров и со всех ног кинулся прочь.

— Держи!

— Валя, у него перо!

— Вижу!

Поэт на ходу вытаскивал из кармана запасную ручку и блокнот. Писать, когда бежишь — редкое умение, но некоторые члены Коллегии владеют им в совершенстве.

— Шульц, осторожнее!

Но было поздно. Поэт рухнул, как подкошенный, сраженный белым лучом "штриха".

— Убит? — спросил Дантес.

— Как бы не так, — сказал запыхавшийся Шульц, обозревая распростертое на земле тело. — Нокаут.

— Думаешь, он что-то вспомнит, когда придет в себя?

Вопрос остался риторическим.

Темнело. В КОР заканчивался очередной рабочий день. Дантес с Шульцем сопроводили Поэта в больницу, выслушали негодующий монолог врача — все-то от вас поступают с тяжелой амнезией, — вернулись в участок, где составили отчет и нашли в архиве учебник Розенталя для Чичко. Все было ясно как день, так что показания Поэта вряд ли что-то изменили бы.

— Очередные разборки, — потянулся Шульц. — Даже скучно как-то.

— "Разборки"! Смотри, оштрафую за жаргон...

На сем Шульц ушел домой — завтра снова надо было в ФМС. Дантес остался еще не надолго в кабинете. Опустил шторы, выключил кофеварку. Что-то не давало ему покоя.

Он взял со стола оставленный Шульцем "Процесс", полистал. Там все так же не было содержания.

"Что он Гекубе, что она ему?" — не оставляла его фраза, сказанная Цитатником.

Что он Гекубе?

— А, ты нашел мою книгу, — раздался за спиной спокойный голос. — Я, веришь ли, забыл...

Шульц потянулся за томиком, но Дантес отвел руку:

— Все равно ее теперь невозможно читать. Хотя... некоторым книгам это только на пользу, не правда ли?