Дело об ураденной буве

— Очень может быть, — отвечал тот равнодушно.

— Знаешь, любопытно, — начал Валентин. — Я поискал в базе Александрийского — и нашел списки семинаров молодых авторов. Оказывается, что Поэт их тоже посещал.

— Что и требовалось доказать...

— А еще я нашел имя корректора, которого Отдел посылал присматривать за этой братией. Догадываешься, чье имя?

Шульц вытянул ручку из стакана, служащего канцелярским прибором, и стал постукивать ею по зубам.

— Положи это, Шульц, — сказал Дантес. В кабинете сделалось тихо. Шульц перестал постукивать; он глядел на напарника, не мигая; не моргнул, даже когда в лицо ему уставился "штрих". — Положи перо. Я не шучу.

Медленно-медленно Шульц отвел руку и разжал пальцы. Ручка упала на паркет.

— А ты ведь мог выстрелить в старого друга... Мог...

— Сядь, — сказал ему Дантес. Шульц послушно сел и поглядел на напарника с каким-то веселым интересом:

— Что, думаешь, списался Шульц, стал грошовым графоманом?

— Я слишком хорошо тебя знаю. За деньги ты бы не продался, — Дантес наугад раскрыл книгу, сунул другу под нос. — Все, что ты делал, было сделано исключительно из-за этого. Но чем несчастный текст тебе сдался, Шульц? Чем тебе сдался "Книжный мир"? Ведь Чичко его не трогал, это ты устроил там зону...

— Валь, а тебе не приходило в голову, что мы занимаемся ерундой? Копаемся в буковках... Ну, оштрафовал ты сегодня парикмахершу, а она завтра снова будет ходить в магазин и стричь ножницами... Ну, убрал там кто-то точку из заглавия — так ведь дело не в точке. Дело в содержании. Дело в том, чтобы те, кто пишет, несли за это ответственность...

— Ну... что же ты в редакторы не подался? Тебя бы взяли...

— В редакторы? — недобро хмыкнул Шульц. - Без российского гражданства? А потом... Первый отдел не этим занимается. Я же тебе не про дело "Майн кампф"... Я про те книжки, которые с точки зрения редакторов безвредны. Которые могут быть совершенным абсурдом, и при этом их авторы не задумываются, что меняют картину мира... что должны отвечать. Некоторые задумываются... но ведь все равно пишут! Тот же Йейтс! "Шан ван Вогт" — и сразу после этого Дублинское восстание! Так ведь никто и не догадался проверить! Хотя Йейтс сам написал практически чистосердечное признание! Разве, не будь такой книги, — он ткнул обвиняющим перстом в "Процесс", — бюрократия дошла бы до такой степени абсурда?

— Гарик, — Валентину становилось не по себе, — но ведь литература — это всего лишь отражение действительности...

— Да? Кто это сказал? А не наоборот? Все эти убийства, войны, кровь-любовь... мы повторяем это все, оттого, что это написано! Потому что "нужные книги в детстве читали" — давай, оштрафуй меня за цитирование! А если б не читали — так может, и жили бы спокойнее.

— Они ведь наверняка предлагали тебе помочь с паспортом, — тихо сказал Дантес.

— Да при чем здесь паспорт, — устало проговорил его напарник. — Мы не с тем боремся, Валь, и не в тех масштабах!

— Вот теперь, Гарик, — произнес Дантес, глядя в горящие лихорадочным пламенем голубые глаза, — ты меня пугаешь.

Шульц пожал плечами.

— Как они на тебя вышли?

— Это я на них вышел, — усмехнулся тот. — Встретил Поэта в ФМС, как раз в тот момент, когда я был готов все на свете переписать. Он предложил помощь — как ты верно догадался. И, естественно, попросил кое-что в ответ. Тогда я и узнал, что он работает на Коваленко. У меня получилось войти к нему в доверие. Это я напомнил ему о Чичко... И идея с "Узницей" тоже была моя. Цитатнику не понравилось, что Резник перехватил у него место, но тогда они думали лишь пошутить... "Пассаж" был их идеей — как месть за игорный дом.

— И на подследственного у Скворцова ты надавил?

— Я, я... Я знал, что Поэт испугается и в худшем случае исчезнет один, а в лучшем — вместе с Чичко... Впрочем, — спохватился вдруг Шульц, — все хорошо, что хорошо кончается. Ты все равно ничего не докажешь.

— Докажу, — пообещал Дантес.

— О, нет, — взмолился напарник, увидев, как Валентин достает из-за пазухи микрофон. — Только не этот трюк... Это даже не клише, это просто махровый штамп.

— Про штампы ты с коллегами разговаривать будешь, — Дантес выключил микрофон, — На нарах.

И все-таки...

Дантес смотрел на то, как Шульца обыскивают — чтоб не осталось ни малейшего клочка бумаги, ни кусочка грифеля. Ему трудно было свыкнуться с мыслью, что друг теперь — стиратель. А как известно, кто может стереть, тот может и написать.

И все-таки...

Разве сам он никогда не думал так же, как Гарик? Не считал, что мир станет лучше вовсе без авторов с их Коллегией и их страстью писать чужие судьбы?

Он подошел на прощание к бывшему напарнику.

— Дешевый ты графоман, — он ухватил его запястье и сильно сжал. Повернулся и пошел прочь. Он надеялся, что Шульцу хватит ума не потерять сунутый в рукав огрызок карандаша.

Что ж, если сумеет...

То, пожалуй, у Дантеса скоро будет свой человек в Коллегии Авторов.