"На грани"

— Вот завтра ты мне все про эти пансионаты и узнаешь! — безапелляционно сообщил он и сполз с дивана. — Антон, ну кто так делает? Это же не отсюда!

Пальчиков проявился сам. Точнее, о нем Стасу напомнили, позвонив из управления. Лазарев слушал, кусая губы, и понимал, что опоздал, промедлил. Всего на один день, но его успели опередить. Инструкции были предельно четкие и не терпящие возражений. Дело следовало передать другому следователю, прекратить беспокоить "уважаемого человека", а чересчур дотошному Артемьеву популярно объяснить, что бывает в таких случаях. Хорошо, что письменных извинений в трех экземплярах не потребовали. И на том спасибо. Внутри все переворачивалось от язвительного голоса, распекавшего его на все корки, но ничего сделать он не мог — приходилось слушать и беситься молча. Чертов Артемьев! Его же предупреждали!

В отделе Кости не было, сегодня у него был выходной. Едва расправившись с текучкой, Стас поспешил домой, горя желанием вбить в его голову хоть немного здравого смысла. До вечера ждать было нельзя — присутствие Антона сильно ограничило бы его в выбираемых выражениях.

— Мне звонили, — прямо с порога, не дав Косте сказать ни слова, заявил он. — По поводу Пальчикова. Так вот, Костенька, ты передашь это дело, скажем, Маше. На это есть прямое указание, так что ни у тебя, ни у меня, нет выбора. Тебе все понятно?

— Нет, — упрямо покачал головой Костя. Его глаза потемнели. — Я не буду этого делать. Стас, у меня есть доказательства. Я..

— Что ты? — теряя контроль, взревел Стас, хватая его за ворот. — Ты хоть представляешь, как этот урод разговаривал со мной? И все из-за тебя! Из-за твоего упрямства! Тебе эта девчонка кто? Дочь? Сестра? Любовница? Она наркоманка, Костя, а наркоманы — не люди. Она и так сдохнет через пару лет и это в лучшем случае! Какая тебе разница, где это произойдет?

— Мне есть разница, — побелевшими от гнева губами, проговорил Костя. — Не все продаются, как ты, Стас. У кого-то еще совесть пока не отвалилась.

Это ударило под дых. Откровенная брезгливость, промелькнувшая в глазах Кости, прорвала барьер, из последних сил сдерживавший его разрушительную натуру, еще ни разу не проявившуюся по отношению к Артемьеву. С ним, до самого крайнего момента, Стас пытался действовать по-другому, но сейчас просто не смог остановить себя.

Сильный удар отбросил Костю назад, но он не упал, быстро восстановив равновесие. В тесном коридоре было неудобно, не развернуться, мешали висевшие на вешалке вещи, но взбешенный Стас не обращал на это никакого внимания. Весь его мир сузился до одной единственной цели, и он не замечал ничего вокруг. Костя что-то пытался сказать, остановить его, но добился лишь того, что снова пропустил удар, пришедшийся по все той же злосчастной брови. Кровь залила лицо, мешая видеть противника, и Стас, перехватив его руку, с силой впечатал кулак в солнечное сплетение. Костя согнулся пополам. Стас пинком опрокинул его на пол, и замер, пораженный. Костя почти не сопротивлялся. Его взгляд был устремлен куда-то дальше по коридору, за спину Стаса, и тому внезапно стало не по себе. Предчувствуя неладное, он обернулся и похолодел. У дверей кухни, с бутербродом в руках, стоял Антон, глядя на них полными ужаса глазами.

— Антон... — Стас, желая объясниться, шагнул к сыну, но тот отпрянул от него, как от чумного. — Ты... Мы тут...

— Ненавижу, — отчетливо произнес Антон и замотал головой. — Ненавижу тебя!

— Антон! — Стас бросился к нему, но мальчишка опрометью кинулся к себе в комнату и заперся на замок. — Антон, открой! Открой, твою мать!

Стас с силой саданул кулаком по двери, из-за которой доносились надрывные рыдания, а потом, прислонившись к ней спиной, бессильно сполз на пол и закрыл лицо руками. Он все испортил. На этот раз он все испортил сам.

Стас ничего не чувствовал. Все замерло, исчезло, отступило на задний план, только отчетливо слышались всхлипы, раздающиеся за хлипкой перегородкой, которую он мог бы легко сломать. Физически это было очень просто, одно небольшое усилие, но Стас даже не сдвинулся с места. Как никогда раньше он понимал, что это станет точкой невозврата в их и без того нелегких отношениях с сыном. Это насилие ему не простят — никогда.

— Отойди, — прозвучало сверху, и Стас машинально поднял голову. Костя уже успел смыть кровь и выглядел вполне прилично, не считая снова начавшего распухать глаза. Он негромко постучал в дверь:

— Тох, это я. Открой, пожалуйста. Стас, — тихо, но жестко обратился он к Лазареву, — иди на кухню. Я поговорю с ним.

Это было болезненно, но Стас понимал справедливость этого требования — даже не просьбы. Что Костя собирался сказать Антону? Мог ли он сейчас, после случившегося, желать добра? Стас не был в этом уверен.

Он безропотно поднялся на ноги, освобождая проход. Костя одобрительно кивнул и снова постучал в дверь, уговаривая Антона открыть. Стас несколько секунд молча разглядывал его сосредоточенное лицо, пытаясь прочитать, о чем он думает, но так и не смог этого понять. Костя полностью закрылся, отгородился от него непроницаемыми шторами. Его трудно было винить за это. Стас устало мотнул головой и поплелся на кухню.

О чем они разговаривали там, за закрытой дверью, что Костя говорил Антону, как объяснял случившееся, Стас не слышал. На кухонном столе были разложены продукты — здесь явно собирались готовить что-то сложное и, несомненно, праздничное. Для него? Может быть. Теперь он вряд ли узнает доподлинно, каким мог стать вечер.

Время тянулось безумно медленно. Стас машинально утащил с блюдца кусок отварного мяса, который сжевал почти механически, не чувствуя вкуса. Внутри образовался вакуум, холод стал таким сильным, что обжигал. Все было кончено, это он понимал отчетливо. Он не сможет объяснить Антону, что произошло.

Его самого поразила и напугала собственная вспышка гнева. Тогда, с Мухиным, он действовал абсолютно хладнокровно, четко рассчитывая удары и моральный прессинг. Он хотел сломать сопротивление, напугать, заставить подчиниться. С Костей же все было по-другому. Стас помнил злость, смешанную с обидой, помнил неистовое желание ударить, заставить замолчать, причинить боль, чтобы заглушить собственную. С каких пор идиотские обвинения стали такими неприятными? Почему его так задевало, что Костя может влипнуть в куда большие неприятности, если не перестанет упрямиться? Почему это стало таким важным? Стас обхватил голову руками, с кристальной ясностью осознав одну очень важную вещь. Не только Антон не простит его. Он сам себя не простит.

Глухо хлопнула входная дверь, и Стас едва не подскочил на месте. Ушел? Но как же... Голова шла кругом. Стас порывисто поднялся и вышел в коридор.

Дверь в детскую была приоткрыта. Стас поколебался несколько мгновений, а потом вошел в комнату. Антон сидел на подоконнике и смотрел в окно.

— Он ушел, — сказал мальчишка, не оборачиваясь. Стас, забыв о том, что Антон не видит его, зачем-то кивнул, подтверждая очевидное. Мальчик не пошевелился, все так же вглядываясь в стекло. Стас помедлил, а потом подошел ближе, подспудно ожидая, что тот опять отпрянет, но Антон лишь слегка напрягся. Это уже можно было считать хорошим признаком.

— Я не хотел... — попытался было он, но замолк, не находя нужных слов. Не хотел чего? Бить? Напугать? Унизить? Бесполезно, Антон видел то, что видел.

— Я знаю.

— Что? — Стас не поверил своим ушам. Антон, не глядя на него, соскользнул с подоконника и забрался с ногами на кровать.

— Он сказал мне, что... Что так бывает. Что вы оба были правы, но по-разному. Как это может быть? Ты либо прав, либо нет.

— Все сложнее, — устало потерев виски, ответил Стас. Он тщательно подбирал слова, боясь вспугнуть момент такого хрупкого, почти невесомого перемирия, установившегося между ними. — Правда, она разная бывает. Я только хотел...

Он опять запнулся, не в состоянии произнести то, что собирался, но Антон снова удивил его.

— Защитить его, я знаю, — кивнул мальчишка. — Так дядя Костя сказал. Просто... у тебя такие методы, — едва слышно добавил он, еле сдерживая слезы. Оба замолчали. Стас переваривал услышанное, тщетно пытаясь понять, что делать дальше. Нужные слова, как назло, не шли на ум, да и не был он никогда силен в риторике. Одно то, что Антон сейчас все-таки разговаривал с ним, казалось немыслимым чудом, за которое нужно было быть благодарным Косте.

Стас тихонько выругался. Артемьев, как обычно, стал альфой и омегой всего случившегося с ним за последнее время. Это можно было бы счесть ненормальным, если бы не стало привычным, даже необходимым. И как может быть по-другому, ему теперь представлялось с трудом. Антон вздрогнул от звука его голоса и крепче обхватил себя за колени, съеживаясь.

— Он ведь не придет больше, да? — безнадежно поинтересовался он, и Стас не нашелся, что ответить. Врать он не хотел, это внушило бы ложную надежду. Сказать правду не хватало сил. Ведь Костя просто ушел, не дав ему шанса объяснить, не пожелав выслушать. Это было весьма красноречиво.

Антон молча плакал. Не так, как плачут дети — открыто и навзрыд, а по-взрослому отчаянно и горько. Видеть это было невыносимо, а ощущать себя причиной этих слез почти невозможно. И Стас, прекрасно понимая, как малодушно это выглядит, попросту сбежал из комнаты.

Было тошно. От самого себя, от мучительного осознания того, что выстроенный им мир покачнулся и дал трещины в самых важных, критических местах. Хотелось сбежать — на улицу, или же в алкогольный дурман, без разницы. От раздумий его спас телефонный звонок. Звонили из отдела, и Стас, наконец, найдя, на кого вылить всю переполнявшую его муть, от души обматерил дежурного.

— Сейчас буду, — коротко буркнул он, разобравшись в чем, собственно, было дело, и убрал телефон в карман. Все эмоции моментально схлынули, отступив на второй план. Его ждала работа.

— Я уеду. Надолго, — сказал Стас, остановившись около комнаты Антона. Изнутри не донеслось ни единого звука. — Сиди дома, уроки делай. Вернусь завтра днем. Школу один раз пропустишь. Понятно?

Его вопрос остался без ответа. Стас стиснул зубы, сдерживая резкий окрик. Господи, как же все это не вовремя, не к месту! Решив, не обращать внимания на бойкот, он начал одеваться.

— Я к бабушке хочу, — раздалось тихое, и Стас резко обернулся. На пороге своей комнаты стоял бледный как мел Антон, глядя на него воспаленными от слез глазами. От его взгляда перехватило горло.

— Хорошо, — совладав с собой, ответил Стас, стараясь не показать, какими силами давалось ему показное, внешнее спокойствие. — Только не сейчас, ей надо поправиться. Вот приедет она из пансионата, и после этого, ты, если захочешь, сможешь вернуться к ней.

Антон, кивнув, снова исчез за дверью. Это было полное и бесповоротное фиаско.

Костя появился утром — об этом Стасу, по его просьбе, сообщил дежурный. Пришел, как ни в чем не бывало, отшутился по поводу обновленного синяка, скормив любопытствующим идиотскую историю о ревнивом муже несуществующей подружки, а потом отправился к себе в кабинет. Стас не знал, что ему делать. Он прекрасно понимал, что поговорить все равно придется, но не мог заставить себя сделать первый шаг. Ждать, однако, было бессмысленно.

— Зайди ко мне, — велел он, заглянув в кабинет к Артемьеву. Маша испуганно покосилась на Костю, который, даже не поведя бровью, поднялся на ноги и без колебаний последовал за ним. Пока шли по коридору — молчали. Оказавшись наедине, они тоже не проронили ни звука. Скрежет ключа в замке нарушил тишину — и только. Костя остановился в центре комнаты и повернулся к запершему дверь Стасу.

— Как Антон? — ровно, без тени эмоций, поинтересовался он. Стас пожал плечами.

— Лучше, чем могло быть. Благодаря тебе.

Костя поморщился и как-то растеряно потер здоровый глаз, словно он плохо спал этой ночью. Стас его хорошо понимал, он сам едва не валился с ног.

— По поводу Пальчикова... — начал он, усаживаясь на свое место, но Костя жестом остановил его.

— Я готов передать дело кому скажешь, — сказал он, и Стас посмотрел на него, как на умалишенного.

— Правда? — он откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. — А к чему был весь вчерашний спектакль, Костенька? Про неподкупность и принципы кто мне пел?

— Мне сегодня звонил врач Матвеевой, — не отвечая на его вопрос, произнес Костя и подошел к столу. — Она вышла из комы и, может быть, даже сможет дать показания. Со временем. Я даже не сомневаюсь, какими они будут. Так что тут разберутся и без меня.

— Вот как... — протянул Стас, глядя прямо ему в глаза, которые будто застлала непроницаемая пелена, надежно скрывавшая все мысли и чувства. — Что ж, одной проблемой меньше. Это радует.

— Рад, что ты рад, — отрезал Артемьев и протянул руку. — Ключ отдай.

Стас, не возражая, подтолкнул к нему ключ, и Костя кивнул в знак благодарности. Разговаривать было больше не о чем. Внутри натянулась, завибрировала невидимая нить, грозя оборваться в любой момент. Нужно было что-то сказать, остановить, но язык намертво прилип к пересохшему небу.

— Костя, подожди, — все-таки не выдержал он, когда Артемьев подошел к выходу. Ситуация была до ужаса знакомой и вызывала ощущение дежа вю. Костя обернулся.

— Я был не прав, — сказал Стас, пересиливая себя. — Я не должен был. Ты... мог бы?

— Не умеешь ты просить, Стас, — Костя, забыв про дверь, медленно двинулся к нему. В его глазах, до этого совершенно пустых, заиграли злые огоньки. — И извиняться не умеешь. Вот приказывать и давить — запросто. Ты — танк, бронепоезд, прущий напролом. Ты умеешь заставить, но не можешь увлечь за собой. Ведь людям, Стас, нужно что-то давать. Не деньги, нет. Не иллюзию власти, которой упиваются твои оголтелые ухари, вообразившие, что если у них есть ксива и ствол, то им все можно. А что у тебя есть, Стас? У тебя самого, внутри, чем бы ты мог поделиться? С Антоном, хотя бы. Что ты ему дал? Ну же, Стас. Чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты вернулся, — холодея от того, как глупо, пошло, по-бабски это прозвучало, произнес Стас. Его трясло, будто в лихорадке, ладони взмокли, лоб покрылся испариной. В висках пульсировало, гулко отдаваясь в ушах и заглушая давшиеся с таким трудом слова. — Ты нужен Антону.

— Нет, — покачал головой Костя. — Ему нужен отец. Ты. Он и ко мне-то привязался только поэтому. Парень тебя боготворит, просто, как и ты, не умеет это показывать. Подумай над этим.

Он внезапно улыбнулся и, подкинув ключ, поймал его на раскрытую ладонь.

— Но у тебя все еще есть шанс все исправить. Если захочешь, конечно. Только больше не оставляй его одного.

Он снова повернулся, чтобы уйти, и Стас понял, что у него осталась последняя попытка.

— А если не Антону, — сказал он в спину Косте и тот замер. — Если это нужно мне?

Костя, обернулся и посмотрел на него через плечо.

— Зачем? — прямо спросил он. — Не наэкспериментировался?

Стаса заиграл желваками, медленно поднялся, стараясь унять едкую желчь, переполнявшую кровь, и, выбравшись из-за стола, начал наступать на застывшего Костю. Тот молча смотрел на него, не делая ни единой попытки отступить, хотя выражение лица Стаса было способно напугать кого угодно.