"На грани"

Он пил. Страшно, в одиночестве накачивая себя алкоголем до потери чувствительности. Только так удавалось немного сдерживать разраставшуюся в душе черную дыру, которая высасывала из него все силы. Боли не было — он давно разучился ее чувствовать. Боль можно причинить живому, человеку из плоти и крови. Стас же таковым себя не ощущал.

Он существовал будто параллельно остальному миру, приходя в себя лишь для того, чтобы купить в ближайшем магазине еще сигарет и водки. Все остальное его не интересовало, тонуло в тумане. И в этом забытьи таилось спасение. Можно было не думать, не вспоминать, это избавляло от необходимости собирать себя заново. Так его словно не существовало, ведь того, что всю жизнь служило ему опорой, тоже больше не было.

Были и краткие вспышки просветления. Однажды ему звонила мать, плакала, что-то говорила об Антоне, но Стас просто бросил трубку, а потом отключил телефон. В другой раз, он вытащил сигарету из попавшейся под руку пачки — старой, кажется, даже помятой, будто она валялась где-то не один день — а закурив, удивился непривычно легкому вкусу.

"Костины", — с опозданием дошло до него, и Стас принялся остервенело мять пачку, растирая сигареты в труху. А потом до бессознательности глушил накатившую горечь и обиду. Через некоторое время у него начались галлюцинации.

Он видел Костю. Тот с удивлением оглядывал захламленную гостиную, а в его глазах плескалось незнакомое болезненное выражение. Он что-то говорил, но Стас не слушал — кто же обращает внимание на глюки? А потом ему просто надоело, и он поднялся, пошатываясь, добрел до шкафа, где лежал "левый" ствол, припрятанный когда-то на всякий крайний случай, и, достав его, направил на галлюцинацию.

— Проваливай... — сказал он, с трудом ворочая языком, отвыкшим произносить слова. — Обратно... в... подсознание. То, что я... не дает тебе право... портить мне... белую горячку. Почему опять ты? Где... в конце концов... белочка? Или... человечки.

Руки тряслись, в глазах двоилось, и пережить двух Артемьевых сразу оказалось выше его сил. Стас нажал на курок, но услышал лишь сухой треск. Пистолет оказался не заряжен, и тогда, переполненный досадой, он просто швырнул его в Костю. Это движение окончательно лишило его равновесия, и Стас, пошатнувшись, мешком рухнул на пол. И отключился.

Очнулся он спустя несколько часов — на диване. Не веря своим глазам, оглядел чисто убранную комнату, а потом поплелся на кухню, осененный неприятным предчувствием. Через несколько минут Стас смог убедиться, что в доме нет ни капли спиртного, зато в холодильнике обнаружился богатый ассортимент минеральной воды. Это пришлось весьма кстати.

— Ты и вправду собирался выстрелить? — поинтересовались за спиной, и Стас едва не захлебнулся. Вода попала не в то горло, и он закашлялся, забрызгав водой футболку. А потом, справившись с собой, повернулся, уже зная, кого увидит. Костя стоял на пороге кухни и, на этот раз, совершенно точно не являлся глюком. Стас молча вглядывался в его лицо, пытаясь вызвать в себе былую злость, но та словно растворилась, исчезла. Осталось лишь грызущее беспокойство, причинявшее дискомфорт и едва различимая, тщательно задавленная тоска, начинавшая снова поднимать голову. И, в отчаянной попытке заглушить ее, Стас запустил в Костю бутылкой, которую все еще сжимал в руке. Тот быстро пригнулся.

— Ты повторяешься! — сообщил он, выпрямившись, и в его глазах на мгновение мелькнули прежние огоньки. — Стас, — добавил он, посерьезнев, — ты только сразу не убивай меня, хорошо? Выслушай.

Стас молчал, не двигаясь с места, и это подстегнуло Костю.

— Я пришел извиниться, — быстро произнес он. — Я свалял полнейшего дурака, и знаю, что ничего нельзя исправить, но... Я хочу, чтобы ты знал: я бы хотел, чтобы можно было повернуть время вспять. Правда. Вот и все. Я, оказывается, тоже извиняться не умею. Стас, я себя так чувствую... Ты не простишь, но... Может, тебе будет легче знать, что я, оказывается, потерял куда больше, чем предполагал. И от этого так погано... Тебе ствол вернуть? Я могу зарядить даже...

Стас не произнес ни звука, только внимательно смотрел, не желая принимать услышанное. Вернуть все? Да кому оно нужно... Память нельзя стереть, предательство нельзя загладить извинениями. Но, может быть, можно простить? Если очень хочется.

Костя, казалось, истолковал его молчание по-своему. Он вздохнул, повел плечами, словно пытаясь освободиться от невидимых глазу пут, и кивнул.

— Ясно. Я пойду, Стас. Прости, всю твою выпивку я выкинул...

Закрыв за ним, Стас глухо выругался и от всей души шарахнул кулаком по двери, вымещая злость. Голова тут же отозвалась вспышкой невыносимой боли, и он, поморщившись, прижался лбом к холодному косяку. Какого черта?

Горло драло сушняком, снова захотелось выпить — чего угодно, хотя бы воды, и Стас, вернувшись на кухню, открыл кран и долго смотрел на прозрачную струю. Пустой, раздраженный алкоголем желудок отреагировал на первый глоток спазмом, но Стасу удалось справиться с собой. Он жадно глотал сырую воду, чувствуя, как с ней возвращаются силы, и становится легче дышать. А потом выпрямился и снова, будто видя все в первый раз, огляделся по сторонам.

В квартире было пусто и тихо, только теперь тишина не давила, а убаюкивала. И Стас, решив оставить размышления на завтра, завалился спать — трезвый, впервые за последние недели.

Утром в его дверь позвонили. Стас, не так давно проснувшийся, вышел в коридор и, прежде чем взглянуть в глазок, помедлил, надеясь... На что? Он и сам не знал, а может, не хотел признаваться себе. Один взгляд, и Стас шумно выдохнул, узнав своего гостя. Радость тут же смешалась с разочарованием.

— Димыч, — произнес он, отпирая дверь и делая шаг навстречу. Высокий, под два метра ростом, мужчина, не растерявший в свои почти сорок густых вьющихся волос, подошел к нему и порывисто, крепко обнял, заключая в поистине медвежьи объятья.

— Хреново выглядишь, Стасик, — сообщил ему Димка уже на кухне, сидя за столом, уставленным нехитрой закуской. Стас криво усмехнулся и мрачно покосился на стакан с минералкой, добытой из недр холодильника. — Будто ты пил, не просыхая, не меньше месяца.

— Я и пил, — оскалился Стас, чувствуя себя гаже некуда. — И еще бы не отказался.

— Нет уж, — тряхнул головой Димка, сразу став похожим на медведя.

"Мы ведь его так и звали — Медведь, — вспомнилось Стасу. — Только он с его силищей и мог допереть меня тогда. И ведь не бросил... А имел все права на это, после той грызни-то... Дурак-человек, медведь одним словом".

— Нет уж, — повторил тот. — Ты мне трезвый и дееспособный нужен. Вот.

Он порылся в карманах и выудил оттуда визитку, которую выложил на стол и подтолкнул к Стасу. Тот посмотрел на нее с вялым интересом.

— Охрана? — усмехнулся он. — А вы, Дмитрий Алексеевич Дягерев, стало быть, директор? Очень оригинальное продолжение службы в органах. Думаешь, я буду сторожить супермаркеты? Иди ты к черту, Димочка.

— А тренировать моих ребят? — нисколько не смутившись, поинтересовался Дягерев. — Бойцов найти — раз плюнуть, а вот грамотного командира им... Мне очень такой нужен, Стас. Позарез просто. Подумай. Если что решишь — позвони мне.

Он поднялся, демонстрируя необычную для своих габаритов грацию, сразу выдававшую в нем человека непростого, тренированного, и неожиданно улыбнулся.

— Почему-то мне кажется, что ты позвонишь.

В ванной из зеркала на него смотрел постаревший, обрюзгший мужчина с одутловатым лицом. Стасу стало противно. Он быстро сбросил одежду на пол и забрался в душ, а потом остервенело тер себя мочалкой, пытаясь отмыться от невидимой, но явственно ощущаемой грязи. И вместе с утекавшей в канализацию водой, он будто избавлялся от невыносимой тяжести, придавливающей его к земле. Становилось легче.

Первым делом он позвонил матери, едва не расплакавшейся от звука его голоса.

— Я забираю Антона, — сказал он, и ему никто не возразил. — У нас... дорога тут не достроена. Надо бы закончить.

Потом был долгий разговор с Димкой, объяснявшим ему новые обязанности и знакомство с подчиненной группой, которую следовало в ближайшее время вымуштровать и привести в порядок.

— Желательно, без травм, — как бы в шутку заметил Дягерев, и Стас серьезно кивнул в ответ. Повторять ошибки он не собирался. И это касалось не только работы.

Стас думал. Прислушивался к себе, и не находил прежней злости. Обида не ушла, но она стала какой-то не значимой, второстепенной. Чего он хотел, Стас не понимал и сам, но явственно чувствовал, что не хватает чего-то важного. Мысли то и дело возвращались к Косте. Была ли его собственная вина в случившемся? Несомненно.

Сколько рубежей они перешли? Сколько границ переступили? От равнодушия к близости, от доверия — к предательству. Каждый раз, преодолевая себя, открывая что-то новое, приобретая и теряя. Жалел ли он об этом? Сейчас Стас мог ответить честно, хотя бы самому себе. Он не жалел. Может быть, все могло быть иначе — не так болезненно, не так остро. Могло — но не случилось, и это, наверное, даже оказалось к лучшему. С каждым шагом, с каждым поворотом, они оба учились чему-то важному. Кто знает, как бы обернулось дело, сложись все иначе? Только теперь Стас ясно осознал — у них обоих не могло быть другого пути, только этот: трудный и извилистый, накрепко вбивший в их головы простые истины. Оставалось сделать еще один, очень важный шаг. Еще один барьер, самый тяжелый, взять который удается единицам. Оставить в стороне уязвленную гордость и обиды, вычленить самое важное, то, что так не хотелось терять — и, не зажмуриваясь, шагнуть вперед, преодолевая последний рубеж — прощение.

Если бы не Димыч, он бы, наверное, никогда не понял этого.

— А это ведь я тогда на тебя рапорт написал, — сказал он Дягереву, когда они курили у его машины, обговорив все детали новой работы Стаса. Почему-то рассказать об этом именно сейчас показалось чрезвычайно важным. — Ну, ты помнишь...

— Помню, — ответил тот. — Стас, не бери в голову. Я это давно знаю.

— Что? — Стас резко повернулся к нему. Дягерев выглядел смущенным. — Но тогда почему?

— Почему что? Почему не оставил тебя там, под пулями? Хотел сам разобраться, по-свойски. Ну а потом, когда вместе в лазарете валялись, уже не до этого было. Да и ты не такой сукой оказался, как я сперва думал. А тот рапорт... все мы делаем ошибки. Думаешь, у меня скелетов в шкафу нет, за которые мне стыдно? Я простил... давно. Ну, а спустя столько лет, это вообще перестало быть важным. Сколько раз мы друг друга вытаскивали, Стас? Я как-то подумал: а вот поступи я тогда иначе, будь чуть-чуть злее, не было бы всего этого. И нас бы здесь не было. Может оно и неправильно, не по-мужски, но... мы оба живы. Мы через столько прошли вместе. Значит, все было верно.

Стас размышлял об этом, сидя в машине у некогда своего отдела. Решение далось трудно, сейчас он уже почти жалел о том, что приехал, поддавшись слабости, но уехать, отступить, не давал снова проснувшийся азарт. Кровь играла, возрождая уснувшие, но не угасшие желания. Разумнее было бы не давать им воли, перебороть, не наступать второй раз на одни и те же грабли, но... Если не рисковать в этом, то в чем же?

Костя вышел из отдела и остановился, чтобы закурить. Стас медлил всего одно мгновение, а потом, выбравшись из машины, медленно направился к нему, поглубже засунув руки в карманы. Костя прикурил, поднял голову и замер, забыв о все еще горящей зажигалке в руке.

— Не играй с огнем, Костенька, — прищурившись, произнес Стас, и Костя, охнув, затряс обожженной рукой. В его глазах постепенно проявлялось понимание, а следом за ним — шальные, лукавые искры.

— Ствол верни, зараза, — приблизившись вплотную, негромко сказал ему Стас, и Костя, улыбнувшись одними уголками рта, отрицательно помотал головой.

— Ни за что, — так же тихо ответил он. — Он мне дорог, как память. Ты в меня из него стрелял, между прочим.

— Из незаряженного! — напомнил ему Стас. — И ты заслужил. Так что, можешь считать, что мы квиты.

— И это значит... — Костя пытливо заглянул ему в глаза, и Стас, не выдержав, отвернулся.

— И это значит, что мы едем искать эту чертову станцию, которую ты пообещал Антону. А потом... увидим. Время отмотать нам, увы, не удастся, но... Кто сказал, что прошлое нужно перечеркивать?

Не оглядываясь, он направился к машине, как и раньше, не сомневаясь, что Костя последует за ним. Глухо хлопнула дверца, щелкнул ремень.

— Езжай через Раевского, — сказал Костя, откидываясь на спинку. — Там, в магазине, еще и модель депо есть. Я видел.