Вдали от суеты

В этот самый момент, туча тучей, вошел шериф. В руке он держал экземпляр Утреннего Аргуса. Подойдя к редактору и ткнув в раздел некрологов, он сказал:

— Прочитайте этот возмутительный бурлеск и назовите мне имя писателя, чтобы я мог достойным образом его наказать.

Редактор прочел следующее.

"Утрата нашей маленькой Ханни приносит нам столь невыносимую муку,

Что мы задаемся вопросом, как вообще можно ее перенести?

Когда мы узнали о смерти малышки, ее тетка сказала,

Едва сдерживаясь под тяжестью навалившегося горя:

Она была маленьким серафимом, но ее отца, который служит шерифом,

Это, кажется, мало волнует, потому что этот бездельник продолжает радоваться жизни.

Она ушла от нас, мы надеемся, на Небо, когда ей было всего семь лет

(Похороны, кстати, начнутся в одиннадцать), где никогда не будет испытывать боли".

— Как следствие, я могу запретить публиковать в газете объявления. Человек, который мог поступить подобным образом с чувствами отца, безусловно варвар и подлец!

Шериф вышел; полковник Бэнкс положил голову на стол и застонал.

— На самом деле, — прокомментировал мистер Слиммер, — этот человек, должно быть, невменяем. В данном случае я попытался поставить себя на его место и описать все так, как если бы был членом семьи, в соответствии с данными мне инструкциями. Стихи прекрасны. Этот намек на горе тетки, как мне кажется, необыкновенно удачен. Прекрасный образец удачного сочетания силы и слабости. У этих людей нет души — они совершенно ничего не смыслят в искусстве.

Пока поэт мыслил вслух, на лестнице послышались торопливые шаги, в редакторскую ворвался человек средних лет, схватил полковника за остатки волос и три-четыре раза крепко приложил его головой об стол. Дав таким образом некоторый выход переполнявшим его чувствам, он, продолжая удерживать голову редактора и время от времени ею встряхивая, поднес к его лицу газету и завопил:

— Вы, старый бесчестный негодяй! Отвратительный вампир! Старый седой упырь! Что вы имели в виду, поместив в своей газете подобные вещи о моем умершем сыне? Что вы имели в виду, напечатав отвратительные стишки, старый развратный бумагомарака, проклятый щелкопер!

"Похороним Варфоломея в лесу,

В прекрасном месте выкопаем ему могилу,

Там, где жужжат шмели и поют дятлы,

Где вокруг порхают долгоносики.

Зимой, когда кругом снег и слякоть,

Ему будет уютно в его маленькой кроватке,

А его брат Артемас и сестра Джейн,

Будут навещать его, взяв с собой санки".

— Я вам покажу порхающих долгоносиков! Я вам покажу слякоть! Я вам покажу, старый рехнувшийся идиот, пение дятлов! Что вы знаете об Артемасе и Джейн, презренный буканьер, палач английского языка? Какие санки? Когда я разберусь с вами, старый сумасшедший идиот, вам понадобятся не санки, а катафалк!

В конце каждой фразы посетитель с громким стуком прикладывал редактора головой об стол. Когда гневная тирада кончилась, полковник Бэнкс объяснил ситуацию и надлежащим образом извинился, пообещав, в то же время, отдать ему первому на растерзание мистера Слиммера, едва тот появится.

— Предательство со стороны полковника, — пробормотал поэт, обращаясь к клерку, — поистине ужасно. Не он ли пожелал, чтобы я могуществом поэзии возвысил самые банальные вещи? И при этом никогда не упоминал о долгоносиках, дятлах и прочих созданиях Природы? Этому человеку не понравилось упоминание о санках. Может, этот идиот предложит какую-нибудь другую рифму для слова кровать (bed — sled — СТ)? Или он хочет, чтобы мои стихи были вообще без рифмы? Это человек безумен! Таких необходимо изолировать от общества других людей!

Едва возмущенный и возбужденный отец Варфоломея удалился, вошел рыжеволосый человек, глаза которого метали молнии. В руках он держал дубинку, его сопровождала собака, настроенная не менее воинственно, чем ее хозяин.

— Мне бы хотелось увидеть редактора, — процедил он сквозь зубы.

Полковник страшно побледнел и ответил:

— В настоящее время редактор отсутствует.

— В таком случае, когда можно ожидать его появления?

— Ни через неделю, ни через месяц, ни через год, никогда больше! Никогда больше нога его не переступит порога этой комнаты! — закричал Бэнкс. — Он бежал в Южную Америку с твердым намерением провести там остаток своей жизни. Он уехал. Удрал. Если вы хотите видеть его, вам лучше последовать за ним на экватор. Он будет рад вас видеть. Я бы советовал вам, как другу, не медлить, и отправиться следующим же пароходом.

— Это печально, — сказал посетитель. — Я прибыл из Дэлавер-Сити с целью познакомить его вот с этой самой дубинкой.

— Он тоже будет весьма огорчен, — саркастически заметил Бэнкс. — Он будет сожалеть, что не встретился с вами. Я напишу ему и сообщу, как вы жаждали встречи с ним.

— Меня зовут МакФадден, — сказал посетитель. — Я пришел сюда, чтобы проломить голову человеку, написавшему некролог в стихах о смерти моей жены. И если вы не скажете мне, кто это сделал, то я проделаю это с вами. Где тот человек, который это написал? ВОТ ЭТО:

"Ушла из жизни миссис МакФадден;

Теперь она не будет знать ни горестей, ни забот;

Ревматизм поразил ее ноги,

Пока она мыла лестницы и подвал.

Напрасно она ставила горчичные пластыри,

Напрасно делала припарки виски и ромом,

В четверг душа ее покинула тело,

Отныне ставшее совершенно неподвижным".

— Человека, который позволил себе написать о миссис МакФадден в подобной насмешливой, черствой, шокирующей манере, — сказал редактор, — именуется Джемсом Б. Слиммером. Он живет на Бланк-стрит, четвертая дверь от угла. Я бы посоветовал вам обратиться непосредственно к нему и воздать за обиду, нанесенную миссис МакФадден, ударами дубинки и собачьими укусами.

— И это, — вздохнул за дверью поэт, — тот самый человек, который напутствовал меня отвлечь ум МакФаддена от созерцания ужасов могилы. Этот монстр, посоветовавший мне озарить лицо МакФаддена тихой улыбкой, поддался его натиску. Если это рыжеволосое чудовище не улыбнулось, прочитав про виски и ром, если эти замечания по поводу ревматизма не отвлекли его от ужасов могилы, моя ли в том вина? Этот МакФадден — просто пресмыкающееся! Он имеет о поэзии не большее понятие, чем мул о кратком катехизисе.

Поэт решил удалиться и не выслушивать долее критических замечаний по поводу своих произведений. Он спрыгнул со стула и тихо прокрался к лестнице черного хода.

Клерк рассказывал, что полковник Бэнкс в тот же самый момент также решил избежать дальнейших разбирательств и двинулся в направлении, ранее взятом поэтом. Они столкнулись на лестничной площадке, и полковник уже было собирался вцепиться в мистера Слиммера, но этому помешала разъяренная старая дама, на ощупь поднимавшаяся по лестнице. Вонзив свой зонтик в Бэнкса и прижав того в угол, она протянула номер Аргуса мистеру Слиммеру и, указав на некролог, попросила прочитать его вслух. Тот сделал это дрожащим голосом, испуганно поглядывая в сторону разъяренного полковника. Стихотворение было следующего содержания:

"Маленький Александр умер;

Положите его в гроб;

Не часто выпадает шанс,

Устроить достойные похороны.

Отнесите его тело

На кладбище

И упокойте его в усыпальнице

Рядом с дядей Джерри".

Дама, державшая полковника в углу, сопровождала декламацию следующими замечаниями:

— Вы пустомеля! Слышите? Вы негодяй! Что вы имели в виду, когда подобным образом писали о моем внуке? Змея! Тряпка! Этим вы пытались разбить сердце одинокой вдовы? Я прибью вас здесь же, вот этим самым зонтиком, тряпка! Получай, гадкий, мерзкий, отвратительный бродяга! Разве вам не известно, что у Алека никогда не было дяди Джерри, ни вообще какого-либо дяди, похороненного в склепе, негодяй!

Когда мистер Слиммер пришел к выводу, что вскоре настанет его черед, он попросту сбежал, оставив полковника в руках разъяренной вдовы. В Нью-Кастле его больше не видели, поскольку в тот же день он вернулся в Сассекс, где и продолжил общение с музами. Полковник Бэнкс отказался от идеи написания некрологов в поэтической форме, и Аргус вновь обрел свой прежний, довольно заурядный, вид.

Тем не менее, он может похвастаться, что по крайней мере один раз на протяжении выхода в свет произвел сенсацию, которая произвела на общество глубочайшее впечатление.

Боб Паркер прошлой ночью вернулся домой очень поздно, и, когда я открыл входную дверь, чтобы впустить его, пробормотал невнятно "извините, что припозднился". После чего внезапно оттолкнул меня в сторону и стал подниматься по лестнице весьма странным образом, разворачиваясь лицом по мере подъема в сторону двери, где застыл я, донельзя удивленный таким его поведением. Когда я закрыл дверь и вернулся в свою комнату, мне вдруг пришло в голову, что могло случиться нечто очень серьезное; отчасти из любопытства, отчасти из желания быть полезным, я постучался к Бобу.

— Что-нибудь стряслось? — поинтересовался я.

— О, нет. Просто немного задержался в городе, — ответил Боб.

— В таком случае, моя помощь не требуется?

— Нет, через пару минут я собираюсь лечь.

— Ваше поведение было таким странным, когда вы пришли, и я подумал, что вы, может быть, заболели.

— Никогда в жизни я не чувствовал себя лучше, чем сейчас. А поднимался так потому, что очень устал.

— Весьма необычное проявление усталости, — пожал плечами я.

— Мне нечего сказать! — воскликнул Боб. — И, пожалуйста, ничего не говорите вашей жене. Не нужно беспокоить ее по пустякам.

Тем не менее, я лег спать, убежденный, что что-то не так, и решил, на следующий день, выбить из Боба признание, что случилось. После завтрака мы вместе с ним сели на крыльце покурить, и я заметил:

— Боб, мне хочется, чтобы вы объяснили мне ваше странное поведение на лестнице прошлой ночью. Мне кажется, вам стоит мне все рассказать. Я не собираюсь вмешиваться в ваши личные дела, но, полагаю, с вашей стороны будет правильным это сделать, чтобы я мог помочь вам, если случилось нечто серьезное. Вам известно, что в настоящий момент я являюсь по отношению к вам в некотором смысле наставником, и, в таком случае, мог бы вас предостеречь от необдуманных поступков.

— Я вовсе не против рассказать вам все, — отвечал Боб. — Но, как бы грубо это ни прозвучало, мне не хотелось бы, чтобы это завтра обсуждал весь город.

— Можете мне доверять.

— Вы ведь знаете Магрудеров? Так вот, я ходил к ним вчера вечером, чтобы повидаться с Бесси. Поскольку вечер был прекрасный, мы решили посидеть на крыльце. Она сидела в кресле у края, а я примостился у ее ног, на ступеньке. Мы сидели и болтали обо всем и ни о чем, время шло, пока, наконец, не наступило девять, и мне не пора было возвращаться домой.

— Мне кажется, вы вернулись гораздо позже.

— Видите ли, какой-то безмозглый плотник, чинивший весь день стулья на крыльце, ставил свой горшок с клеем на то самое место, на которое сел я; в результате, когда я попытался встать, то обнаружил, что не могу сдвинуться с места.

— Кажется, вы и сын мистера Кули имеете склонность попадать в одни и те же ситуации.

— Возможно. Заметив, что я делаю попытки подняться, Бесси сказала: "Пожалуйста, не торопитесь, ведь еще очень рано". Я отвечал, что, разумеется, могу еще немного задержаться. В результате я задержался еще на пару часов, а когда в разговоре возникала пауза, пытался решить загадку: каким образом уйти, не рискуя показаться смешным. Для мужчины нет ничего ужаснее, чем выставить себя в глупом виде перед женщиной, которую он любит. Я колебался, стоит ли просить Бетти идти в дом, а самому частично раздеться и отправиться домой в костюме шотландца, или же рвануться изо всех сил и вернуться домой дворами, чтобы никому не попасться на глаза, и все никак не мог принять решения. Наконец, около полуночи, Бесси, полусонная, поднялась и сказала, что она в полном отчаянии и просит извинения, но ей пора.

— Легко себе представить, в каком состоянии я находился, когда вдруг спросил ее, не думает ли она, чтобы отец ее оказал мне честь дать взаймы верхнюю ступеньку крыльца их дома? Она странно поглядела на него, после чего отправилась к отцу. Тот вышел, я попросил его наклониться и объяснил ему возникшую ситуацию. Он расхохотался, взял топорик и пилу, аккуратно срезал часть ступеньки, в результате чего я вернулся домой с добрым футом древесины на своих брюках. Теперь вы понимаете, почему я поднимался по лестнице таким странным образом? Причина была в том, что мне не хотелось, чтобы вы заметили прилипшую ко мне доску и начали расспрашивать. Вот, собственно, и все. Пустяки, не правда ли?

Вдруг мистер Паркер вскочил и опрометью бросился на другую сторону улицы, по которой в тот самый момент проходила мисс Магрудер.

Как только мистер Паркер исчез, на крыльцо вышла миссис Аделер и, положив руку мне на плечо, спросила:

— Ты не собираешься написать рассказ о попытке Аргуса создать раздел поэтических некрологов?

— В общем, да. Почему бы мне этого не сделать?

— А ты не боишься, что это, возможно, кое-кого оскорбит? Тебе ведь известно, что некоторые люди думают, что это правильно — писать некролог в форме стихотворения. К тому же, кажется мне, это общепринято, относиться к такой серьезной теме как смерть с известной долей легкомыслия?

— Видишь ли, дорогая, те лица, которые публикуют в газетах смешные стишки, в которых выставляют свое горе напоказ перед публикой, вряд ли поступают достойным образом.

— Ты в этом уверен? Мне, например, не кажется невозможным, что стихотворение, тебе или мне представляющееся глупым и легкомысленным, является попытка несчастной, скорбящей матери найти в этом хоть какое облегчение своему нестерпимому горю? В таком случае, тебе не следует смеяться пусть даже и над таким, кажущимся глупым, криком страдающего сердца.

— Эти слова свидетельствуют о твоей безмерной доброте, дорогая. Но мне бы хотелось поведать историю о глупости мистера Слиммера, поэтому я поступлю следующим образом: я напишу рассказ таким образом, чтобы любой, кто его прочтет, понял — семейство Аделер не относится к тем, кто лишен подобающих понятий о пристойности.

Такова история, и высказанное по ее поводу возражение; для тех же, кому она в какой-либо мере может показаться оскорбительной, пусть послужит утешением тот факт, что последнее было учтено до того, как могло быть высказано возмущенными читателями, предпочитающими излагать скорбь по умершим в стихотворном виде.

Глава IX. — Причины, по которым мне необходимо обзавестись лошадью. — Своеобразная характеристика. — Прогулки возле реки. — Лошадь превращается в преследователя. — Она становится ночным кошмаром. — Эксперименты с ее хвостом. — Как умерла наша лошадь. — Кое-что о пиратах. — Мистер Джон — ужасный пират. — Душещипательная история.

Вполне вероятно, я никогда не купил бы лошадь, если бы не настоятельные рекомендации со стороны. Я не часто езжу верхом или в коляске; но при иных обстоятельствах, возможно, она была бы неплохим приобретением, если бы только расходы на ее содержание не были неизмеримо велики по сравнению с тем удовольствием, которое можно получить от обладания ею. Мне всегда казалось проще взять лошадь в городской конюшне, как только в ней возникала необходимость; этого взгляда я придерживаюсь и сейчас. Но всем остальным казалось, что я непременно должен обзавестись лошадью. Особенно усердствовала миссис Аделер. Она настаивала на том, что у нас достаточно средств, и что она не понимает, почему мы не должны пользоваться тем, чем не могли бы пользоваться в случае недостатка этих самых средств. Она говорила, что ей часто хочется совершить небольшую прогулку вдоль реки, вечером, с детьми, или же навестить своих друзей, живущих в других городках по соседству, но она не может довериться лошади из городской конюшни, про которую ничего не знает.