Вдалеке, над вечерним городом бухал ударник, и мелькали цветные сполохи. Работала "Магма" — новомодная "кислотная" дискотека. 9 из 10, дергающихся там, спроси, "а что такое — кислотная?" — презрительно на тебя посмотрят — тоже, дескать, динозаврище. А начни докапываться, только плечами пожмут — кислотная и кислотная, все так говорят, и почему — хрен его знает. Хотя, может, кто и слышал про ту кислоту, лизергиновую.

С этой вот "кислотной магмы" нам его и привезли. Когда Нинка притянула мне электрокардиограмму, я пожал плечами — классический передний инфаркт, "студенческий", все как положено, в первых трех грудных отведениях вместо нормальных зубцов — "купола", ни дать, ни взять, парашютный десант. Брадикардия — 50 ударов в минуту. Сколько там дедушке... или бабушке? Я посмотрел на возраст, аккуратно прорисованный пухленькой Нининой рукой, и удивленно присвистнул.

— Ни фига... ему что, правда, 17 лет?!

— Его с дискотеки забрали, прямо там плохо стало.

— Давай-ка живенько к нему, — схватив экстренный набор и (береженного Бог бережет!) дефибриллятор мы поспешили в приемный покой.

— Обезболили?

— Фентанилом.

— Атропин вводили?

— Нет..., — я недовольно крякнул.

— Чтобы остановку он не дал, — озабоченно пробормотал я. Молодые вообще переносят инфаркт хуже, а в 17 лет — таких у нас вообще не было.

Рослый парень в черной майке с изображением страхолюдного паука метался на кушетке, то скребя пальцами по дерматину, то хлопая ладонью по кафельной стенке.

— Жжет..., хреново мне... жжет, дайте что-нибудь. Лицо его посерело, и было покрыто крупными, с горошину каплями пота.

С приятным удивлением, насколько это, возможно, было в такой ситуации, я обнаружил, что больному уже поставили катетер в вену, и в нее даже что-то капается. Светленькая девушка суетилась рядом — Оксана, вроде ее зовут, — надо же, вечно на сестринских конференциях она сзади сидит, а глянь-ка, что-то запоминает, надо бы к ней приглядеться, а то ведь Галка Лужникова замуж намылилась, а там и до декретного недалеко. Надо, надо этот ценный кадр себе заныкать, пока Семеныч на него свою жадную лапу не наложил. Ладно, это после, а пока... что мы имеем?

— Давление сколько?

— 80 на 40, — отрапортовала Оксана.

Кардиогенный шок мы имеем. Так, очевидно, фентанил ему по барабану.

— Морфин ему, в вену, 10 миллиграммов, — повернулся я к Нинке. У Оксаны, в свете последних, да и не последних решений, наркотиков в приемном покое, ясное дело, быть не могло.

— Это сколько? — вылупила та глаза.

— Если он у вас 1%-ый, то один миллилитр, — терпеливо объяснил я. — Да и... атропина кубик. — Я подумал, что, скажи я "один миллиграмм атропина" — опять придется объяснять, сколько в 0.1% растворе содержится миллиграммов, если ампула — один миллилитр. Хотя мерить все кубиками — чисто отечественная привычка. Я столкнулся с совершенно жуткими ее последствиями лет пять назад, когда молоденькая сестричка, едва окончившая училище, пунктуально выполнила вальяжно брошенную фразу "...и десять кубиков эуфиллина ему прокапай". Вот только эуфиллин она выбрала не 2.4%, а 24%! Слава Богу, мужичок, несмотря на бронхиальную астму, оказался крепким и вдобавок — сообразительным. Поняв, что спустя пять минут после начала инфузии у него темнеет в глазах, он завопил благим матом, и, несмотря на уговоры прибежавшей медсестры, что "так бывает", выдернул-таки иголку из руки, после чего благополучно отключился. Поверь он медсестре, и "потерпи" еще немного — неизвестно, подняли бы мы ему давление из той ямки, куда оно ухнуло. Ну, благо атропин только 0.1%-ый — не промахнутся, чай.

Спустя пару минут после введения парень притих и задышал ровнее.

— Ну, что, отпускает? — поинтересовался я.

— Да, вроде, есть еще, но уже не так, — слабым голосом отозвался тот.

— Давайте к нам его, только в темпе, — дал я команду санитаркам. — Вшей потом у него погоняете...

В отделении мы перегрузили парня на кровать, и, налепив электроды на безволосую грудь, я подключил монитор. Давление хоть и повысилось, но все же оставалось ниже сотни.

— Язвы желудка, операций в последнее время не было? — спросил я парня.

— Нет..., — голос у него уже был сонный, помимо морфина начинал действовать реланиум, который мы тоже ему закатали, чтобы успокоить.

— А боли когда начались?

— Час назад, где-то.

Само то. До шести часов от начала — есть шанс успеть растворить тромб, образовавшийся в кровеносной системе сердца. Нет, но откуда у него в семнадцать лет тромбу взяться? Он ведь формируется на атеросклеротических бляшках, а чтобы их заиметь — надо пожить: табачку всласть покурить, сальца поесть, да, в конце концов, просто отмерить своих 40 — 50 лет. И не сказать, чтобы хиляк какой — мускулистый крепкий пацан.

— Там друзья его интересуются, что с ним, можете выйти? — сунулась в палату любительница детективов Светка.

— Сейчас, сейчас, — пробормотал я, настраивая монитор. Какую там цифирь тревог установить? Ну, давление, скажем, не ниже 90, пульс — 50, дыхание — фиг с ним, тревогу отключим, а то задержит дыхание или дернется — монитор и зазвенит, не набегаешься. Ну и ладненько — я нажал на кнопку, красный прямоугольник с надписью "включена пауза тревог" исчез с экрана монитора. Теперь, если что — умная немецкая машина даст нам сигнал, и даже напишет, что там у нашего пациента не в порядке. Блин, насколько проще с ним работать, и изобрели их кучу лет назад, а нам вот дали только в позапрошлом году. Скольких спасти можно было бы...

Выйдя из отделения, я увидел двух парней и девчонку, приблизительно одного возраста с моим пациентом. Девчонка, видно, только что ревела — глаза ее были красными и тушь подразмазалась.

— Как там Олежка, доктор? — все еще всхлипывая, спросила она.

— Лечится, — пожав плечами, ответил я, — заболевание у него тяжелое, будет пока что у нас.

— Вы то кто?

— Мы так, типа друзья, — хрипловато ответил парень в клетчатой рубахе навыпуск.

— "Типа" — то есть не совсем друзья.

— Да нет, друзья, друзья. Мы вместе школу заканчивали. Экзамены недавно вон сдали, ну... выпили сегодня немного, пошли на "Магму", он нормальный был, а потом, где— то уже после 10-ти — ему хреново, ой, плохо стало.

— Угу. А раньше он чем-нибудь болел? Ну, сердечными какими-нибудь болячками? Может, от физкультуры был освобожден?

— Да нет, — слабо улыбнулась сквозь вновь накатившие на глаза слезы девчонка. Он, наоборот, спортсменом был, даже за школу ездил, по бегу.

— А пили что?

— Шампанское, — пожал плечами клетчатый. — Ну, по бутылке "9-ки", "Балтики" взяли еще. У меня была мысль, что может, они по дешевке купили где-нибудь паленой водки с какой-то кардиотоксичной гадостью, но пиво и шампанское — сочетание, конечно, то еще — однако все же не смертельное.

— А как все началось?

— Да мы сами не знаем, он веселый был, ему видать, сильно в голову ударило, прыгал, смеялся, а потом схватился за грудь, в сторону отошел и скорчился. Мы к нему, а он и говорит — как будто кто-то утюг внутрь груди засунул, и рука, говорит, левая отваливается. Мы звонить, "Скорая" быстро приехала, а он все равно серый стал. Он не умрет? — девушка жалобно смотрела на меня, губы ее подрагивали, как у маленького ребенка. В сущности, это и были дети, только вчера окончившие школу, перед которыми уже маячила замечательно интересная взрослая жизнь, длиной лет в триста, самое малое. Жизнь, в которой все они будут вечно молодые, красивые и здоровые, где совершенно нет места таким словам, как "инфаркт", "инсульт", "перелом позвоночника с полной утратой контроля функции тазовых органов". Все это было для других — бабушек с лавочек у подъезда, в крайнем случае — для чужих родителей.

— Болезнь эта тяжелая, надо будет лечиться серьезно. Он молодой, так что, будем надеяться, справится.

Тут я немного согрешил. У молодых, а таких молодых с инфарктом, видеть мне еще не приходилось, инфаркт протекает как раз хуже — сердце не адаптировано к такому стрессу, никаких дополнительных сосудов, отмирает сразу здоровый кусок миокарда. Должен вообще-то вытянуть, девушка вон у него красивая, а любовь, как известно — мощный источник положительных эмоций. Они ему пригодятся.

-...Мы его бы и сами отвезли, так Винт ведь тачку угробил, — говорила в это время девушка.

— Винт? — я вспомнил свое недавнее дежурство, и меня кольнуло какое-то неприятное ощущение.

— Ну да, Олег с ним в одном подъезде живет, он тоже на "Магму" пришел, рассказывал, как он Черепа на себе из горящей машины вытаскивал. Олег еще посмотрел на него, а у Винта весь фэйс покарябанный и говорит: "Ну и рожа у тебя, Шарапов." Были бы еще в школе — у Винта точно новое погоняло бы появилось.

— Винт — козел, — вступил в разговор, молчавший до того хмурый парень. На щеке у него малиново цвела небольших размеров гемангиома — сосудистая опухоль, и потому, как он прятал подбородок в воротник мастерки, было видно, что он привычно стесняется этой своей, пусть и небольшой отметины, инстинктивно стараясь сделать свое лицо меньше, — за копейку удавится. "Аудюху" сложил, а батя ему сказал, что самому ему теперь машину заиметь — от селедки уши, все деньги на ремонт пойдут. Так он Гепика вчера за грудки тряс, орал, чтобы тот ему долг отдавал, а долг весь — Гепик у него на полторашку пива занял. Он и с Олежкой что-то шушукался сегодня, точно деньги у него цыганил.

— Ну, ладно, а стрессов у Олега вашего не было в последнее время? Переживаний каких-нибудь, он ведь экзамены сдавал? — вспомнил я.

— Нет, — пожала плечами девушка. — Он не отличник был, так, средне учился, так что, когда экзамены сдавал, в голову сильно не брал. Он в физкультурный поступать хотел, а там, говорит, мозги не сильно нужны, лучше бегать уметь.

— Так, может, перетренировался?

— Думаете? — с сомнениями посмотрела она на меня, а затем на обоих парней — те отрицательно затрясли головами. — Вряд ли.

— Так, ребята, мне, пора, пошел я друга вашего лечить.

— А к нему зайти можно? — умоляюще посмотрела на меня девушка. — Ну, хоть на минутку?

— Лучше завтра. После 9 утра. Будет уже другой доктор (надеюсь, будет — мысленно поправил я себя), так что я ему передам, если ситуация будет позволять, чтобы вас пустил.

— Спасибо, до свидания, привет там ему передавайте.

— Передам, передам. От кого?

— Скажите Слава, Петя и Наташа приходили.

— Хорошо.

Ребята ушли, я вернулся в отделение. Зайдя в палату к Олегу, я удовлетворенно поцокал языком, глядя на монитор. Пульс — 76, давление, правда, все-таки не очень. Ну, хоть ритм синусовый, значит, проводящая система относительно цела.

— Как дела, танцор? — бодрым голосом спросил я Олега.

— Нормально, — слабым голосом отозвался тот.

— Привет тебе от друзей. Петя, Слава и Наташа к тебе заходили, да я не пустил.

— Натаха? — радостно улыбнулся он, не открывая глаз, — она — хорошая. И сонно забормотал что-то.

Пациент дремал, но боль его все же немного беспокоила. Стрептокиназа уже полностью ушла в вену, оставив лишь крупные пенные пузыри на дне флакона. Будем надеяться, что хитрая вытяжка из стрептококков сейчас восстановит проходимость сосудов. А давление он все-таки не держит, нет, не держит, хоть и гормоны мы ему ввели — так положено, перед инфузией стрептокиназы, гормончиков подбросить, дабы анафилактический шок человека не хватил. И нитроглицерин ему тоже надо вводить.... Ну что ж, значит опять — ходьба по канату.

Дело, которым мне предстояло заняться, действительно было сродни хождению по проволоке над ареной. С одной стороны, надо было расширять сосуды сердца, чтобы обеспечить приток крови к поврежденным участкам миокарда (ведь что такое инфаркт миокарда? — кусок сердечной мышцы погибает, или, по крайне мере, сильно страдает, поскольку к нему не поступает кровь из за закупоренного сосуда), для чего в одну вену медленно со скоростью 6-8 капель в минуту мне надо было вводить препарат перлинганит — жидкую форму всем известных таблеток нитроглицерина. Раньше, по бедности, мы прямо спиртовой раствор нитроглицерина, тот, которым сердечники, сахар поливают, капали, чем приводили в немалый ужас иностранных врачей, слава Богу, теперь хоть закупили у немцев то, что надо. Однако перлинганит — очень мощное лекарство. Настолько мощное, что даже при небольшой передозировке может "уронить" артериальное давление до нуля. Именно поэтому он и вводится так медленно. Плюс к тому же Олег и так давление не хотел держать — сердце, участок которого отмер, просто не могло обеспечить нормальное давление в кровеносной системе, как не может бежать человек, который, ну, к примеру, отсидел ногу — она вроде бы и есть, но бежать абсолютно не помогает. С целью компенсировать побочный эффект перлинганита, а также, чтобы немножко "подхлестнуть" плохо работающее сердце, требовалось введение второго препарата — дофамина, тоже очень сильного медикамента. Он как раз давление поднимал, сосуды суживал, сердцебиение учащал, в общем, я оперировал палкой не то что с двумя концами, а, скорее, этакой суковатой корягой, и один из суков этой коряги мог запросто зашибить Олега в несколько секунд.

Причем, если проклятые капиталисты, да и просто клиники побогаче и современнее могли себе позволить вводить эти препараты через специальный дозатор, которому можно задать любой темп введения: хоть в миллиграммах, хоть в миллилитрах, хоть в часах, минутах, то мне приходилось высчитывать эту скорость чуть ли не с песочными часами в руках. А как я уже говорил, и перлинганит, и дофамин — лекарства настолько серьезные, что лишних 10 капель в минуту могут сыграть роковую роль. Ну, да ладно, в первый раз, что ли? Как там говорил Левша? "Мы люди бедные, мелкоскопа не имеем, а у нас так глаз пристрелямши."

"Жизнь на кончиках пальцев" — так, кажется, называется фильм про одного француза, лазящего по скалам без страховки. Сегодня можно было снимать вторую часть фильма — "Жизнь на кончиках пальцев анестезиолога".

Я стоял и следил за медленно набухающими в бюретке системы для инфузий каплями. 1 капля в 10 секунд — поэтому так неторопливо наливается она, а потом плюхается на невысокий уровень жидкости в прозрачном пластиковом цилиндрике. Некоторые капли, не в силах преодолеть пленку поверхностного натяжения так и продолжали какую-то секунду крошечной жемчужиной лежать на поверхности, затем все же сливались с ней в одно целое, давая понять, что еще несколько микрограмм лекарства, разносимые током крови, побежали по венам оказывать свое целебное действие. Дофамин и перлинганит, перлинганит и дофамин — один, если надо, увеличивать, второй уменьшить, или наоборот — вот и пляшешь вокруг системы, как шаман.

Олег реагировал на лечение тяжело, и поддавался ему с трудом. Едва уменьшалась доза дофамина, как давление стремилось убежать вниз, да и сердце замедляло свой ритм, как бы нехотя проталкивая кровь через сосуды, однако при попытке дать большую дозу — сердце, воспрянув от дремоты, начинало тарахтеть со скоростью 100 и больше ударов в минуту. Давление же весело прыгало с 70 на 140, немного помедлив, на 150 и явно примеривалось к рывку до 200. Кроме того, зажим отечественной капельницы все время норовил отойти, и по предательски начинал набрасывать пару лишних капель спустя какое-то время, после казалось бы, четко установленной скорости введения. При попытке же "выбрать" этот зазор, завернув зажим потуже, последний уходил в глухую оборону и намертво перекрывал систему, выдавая капли со скоростью сталактита в пещере Индейца Джо.