Мы сидели в ординаторской, приканчивая остатки пятничного великолепия. Картошки, правда, уже не было, Серега со Степановной ее окончательно приговорили, но вот консервные продукты еще оставались. За неимением "Абсолюта", или, на худой конец, "Гусарской", мы пили свою "Анестезиологическую". Бесплатно даю рецепт: 40 частей 960 медицинского спирта, 60 частей 5% глюкозы, коробка 5% витамина С — и все, никакие древние айсберги не пляшут, главное, не полениться, и хорошенько потрясти емкость с продуктом, не менее 10 минут, только тогда достигается оптимальное перемешивание, хотя Гоша говорит, что даже 10 минут — это мало, и требует минимум 30-ти. Это он, конечно, загнул, за полчаса все изойдут слюной, так что и пить-то некому будет. Однако, главной нашей гордостью, было все-таки не содержимое, а сам сосуд. Исполнение было Гошино, но идея моя. На красно-белом фоне, явно заимствованным Гошей со "Смирновской", полукругом шла надпись "А н е с т е з и о л о г г г". Вместо короны был нарисован медицинский колпак, с реявшими сбоку, наподобие знамен, хирургическими повязками. В центре красовалось знаменитая чаша со змеей, под ней — два скрещенных ларингоскопа. Обрамляли этикетку глубокомысленные фразы, типа "in vino — veritas, in aqua — sanitas". Я взял бутылку и повернул ее тыльной стороной. Вся она была покрыта вырезками из аннотаций к медицинским препаратам, заботливо скомпонованными и подклеенными.

А кто сделал? — Дмитрий Олегович сделал, вместо того, чтобы мирно спать на спокойном дежурстве. Себя не похвалишь, стоишь, как оплеванный.

Я не удержался от удовольствия прочитать текст.

-...Препарат употреблять до — или после еды, по указанию лечащего врача. Разовая доза может достигать 50, в некоторых случаях — 100 мл, и эту дозировку не следует превышать, во избежание побочных эффектов, которые могут проявиться в виде тошноты и рвоты, а также нарушения эректильной функции у мужчин.

Противопоказан беременным, кормящим матерям и детям. После употребления запрещено управлять транспортом и работать на механизмах с движущимися частями...

Там было еще много чего — и способ употребления, и лечение побочных эффектов, и про коррекцию дозы во время употребления, но Семеныч меня прервал:

— Ладно, хорош читать, здесь тебе не красная яранга, давай разливай, да пойдем, надо с тем животом определиться.

— Вы про мальчишку?

— Да, надо, наверное, все-таки к нему слазить, чтобы ночью хорошо спалось, и голова не болела.

— А показания какие?

— "А хай не лезе".

— Логично. Ну, тогда давайте — и пошли. У паренька, правда, после повторного анализа, лейкоцитарная формула сдвинулась влево, как душа интеллигента после прочтения очередного номера "Молодой гвардии", так что мы с чистой душой поставили диагноз: "аппендицит", после чего, с песнями и плясками, побежали в операционную и отрезали там червеобразный отросток, сиречь аппендикс. А потом до вечера бездельничали. В отделение народу было немного, Серега всех разогнал. ЧМТ все еще тянул, и я только удивленно покрутил головой, посчитав ему пульс — 66! Чудеса, да и только, опять же — зрачки оставались на том же уровне, не сужались, правда, но и не расширялись! Вечером к нам в отделение зашел Семеныч и попросил, чтобы мы взяли "покапать одного мента". Собственно говоря, это был не мент в чистом виде, а так — работник прокуратуры. Ехал он из командировки из тридесятого царства за тридевять земель, а, поди ж ты — не доехал. Больно уж командировка была хороша. Настолько хороша, что даже тренированная прокурорская поджелудочная железа не смогла осилить всего выпитого и съеденного, и на беспредел ответила жестоким приступом панкреатита. Можно было бы его и в хирургии отлить, но Семеныч — змей, все же уговорил меня, особо напирая на то, что лить больному надо много, а у нас (гадкий льстец) знающие и многоопытные кадры, чего не скажешь о хирургии, коя нам даже в заготовки для подметок не годится. Опять же, — втолковывал он, — прокурор — все-таки, шишка, глядишь, когда слово замолвит...

— Типун вам на язык, Семеныч, размером с грецкий орех. И он же, это, не наш прокурор, — слабо попробовал отбиваться я.

— У них, у судейских, всяк друг дружку знает, а крумкач крумкачу не клюе аччу.

— Что? — ошалело спросил я.

— Ворон ворону глаз не выклюет, — наставительно произнес Семеныч. — Это на белорусском.

Аргумент про "крумкача" сразил меня наповал, и я безропотно согласился принять страдальца. Если бы я знал, что прокурорская "шишка" наставит вполне реальных шишек (и синяков) на моей голове — хрен бы я согласился, пускай бы мне Семеныч даже Конфуция на языке оригинала процитировал. Впрочем, сам дурак — что мне стоила внимательнее присмотреться к мелко подрагивающим и столь многообещающим прокурорским рукам.

"Прорвало" того под утро. Людочка, правда, потом говорила, что уже часов с 3-х, прокурор начал что-то искать в тумбочке, невразумительно бормоча себе под нос. Я было хотел обрушиться на нее с праведным воплем: "Так что же ты...", но осекся — сам хорош, два раза к больному жало сунул и спать завалился. Но разговаривал же прокурор нормально, никаких ведь идей бредовых не высказывал, про зеков интересно баял.

... Началось же все с того, что Людочка подошла переменить бутылку в системе. Прокурор, за минуту до этого вновь безуспешно, поискав чего-то в тумбочке, внимательно посмотрел на мою медсестру злыми глазами.

— Это ты взяла?

— Что?

— Пистолет, что. Сама знаешь. Думаешь, я не видел, как ты его спрятала и вынесла? Отдавай быстрей!

— Хорошо, хорошо, я сейчас, — успокаивающе произнесла Людочка, быстренько смекнув в чем дело, благо в подобной ситуации ей уже бывать приходилось.

Однако процесс уже пошел, больной уже вовсю "скакал на коне", демонстрируя всем желающим всю прелесть панкреатического психоза. Мощный выброс токсинов из воспаленной поджелудочной железы, вкупе с вынужденным воздержанием от алкоголя крепко шарахнули по коре головного мозга и мыслительный процесс в ней начал осуществляться по никому не ведомой сумасшедшей логике.

Была, правда, слабая надежда, что мы сможем отвлечь больного сладкими успокаивающими речами, а сами — вогнать ему в жилу этак с грамм тиопентала. Но лишь только больной увидел меня, как последний предохранитель у него в мозгу щелкнул, и готово — "тихо шифером шурша, крыша едет не спеша". Ей, по-видимому, не хватило лишь небольшого толчка, коим и стало мое появление.

— А, с-с-суки, взять хотите? Не дождетесь!

Молниеносным движением, вырвав из руки катетер, прокурор отбросил одеяло и вскочил на кровать. Несмотря на 48 лет, мужик он был, сразу видно, крепкий, густая растительность с редкой проседью покрывало рельефную мускулатуру рук и груди, глаза яростно блестели. Одним рывком он вздернул к себе штатив, полная бутыль с физ.раствором с тугим шлепком упала на пол, разбившись на несколько крупных осколков. Перехватив штатив, как копье, больной с яростным криком метнул его в нас. Людочка, взвизгнув, выбежала из палаты, я тоже еле успел увернуться. "Ему бы волосы подлиннее, а вместо трусов — набедренную повязку, и готово — Конан-варвар убегает из шемитского плена" — чего-то брякнуло мне в голову. Еще я подумал: "Хорошо, что Серега вчера перевел из этой палаты инфарктника в терапию, а то рецидива бы ему точно не избежать".

Посчитав, по-видимому, что враги запуганы и деморализованы, прокурор — Конан решил, что пора выбираться на свободу. Победно рыча, он соскочил с кровати, но, поскользнувшись в луже разлитого содержимого бутылки, неуклюже шмякнулся на живот, хорошо еще, лицом не в осколки. Я моментально очутился у него на спине, но, по-змеиному извернувшись, и опрокинув при этом прикроватную тумбочку, "Конан" ловко саданул мне в левую скулу, да так, что я кубарем слетел с него, очутившись в углу палаты. Безумец же встал на четвереньки, нашарил возле себя полуторалитровую бутылку с минеральной водой, и, жутко оскалившись, швырнул в меня. Я, может быть, и увернулся бы, но после классического хука еще толком не пришел в себя, да и пространство для маневра совсем не было, так что получил торцом бутылки точнехонько в лоб, неплотно завернутая пробка соскочила, и, весело зашипев, "глотки здоровья" устремились на мой и без того не слишком сухой костюм. Ладно, хоть так — дальше, возле ножки кровати, лежала очень симпатичная розочка из разбитого флакона, и я уже реально ощутил ее остро зазубренные лезвия у себя в горле. Но, снова решив, что мне достаточно и того, что я уже получил, прокурор счел меня недееспособным противником, и, пробуксовав по увеличившейся луже правой коленкой, прямо с низкого старта рванул из палаты в коридор, откуда снова раздался визг Людочки — Конан-варвар неудержимо рвался к свободе. Запутавшись в расположении наших комнат, вначале он метнулся в подсобку, но быстро сориентировался и бросился к выходу из отделения. Я с ужасом подумал, что сейчас он выбежит по лестнице на улицу, а там, с его прытью, мы его вряд ли возьмем. Уйдет в леса, и будет там партизанить, весело хихикая. Но, к счастью, тут в отделение влетел поднятый санитаркой Семеныч, вдали за его спиной маячили еще люди, и хотя, вздумай псих пробиваться, всех их, за исключением Семеныча, он разметал бы, как кучу соломы, перед лицом превосходящих сил противника он решил отступить. Подходящим местом для отступления ему показалось как раз процедурная, по-видимому, ему глянулась обитая железом дверь. Прошлепав по полу босыми ногами, он скрылся за ней, однако сразу снова появился, держа в руках несколько туго набитых пакетов. Сначала я не сообразил, что это, однако потом вспомнил, что часть гуманитарки Николаевна перетащила именно сюда, и это, должно быть, натронная известь для наркозных аппаратов. Широко размахнувшись, прокурор запустил первый пакет в Семеныча. Тот от неожиданности не успел уклониться, пакет шмякнулся ему прямо в грудь и лопнул, сотни сероватых гранул запрыгали по полу. Второй пакет снова полетел в Семеныча, третий — в меня, но от них мы уже увернулись. Видя, что противнику нельзя нанести существенный урон, держать его на расстоянии (мы медленно приближались с двух сторон, причем я успел схватить подушку для отражения метательных снарядов) тоже не получается. Конан решил запереться в ближайшем замке и поднять мост. Что он и сделал, прыгнув в комнату и захлопнув за собой дверь. "Закроет дверь на замок изнутри — все, его тогда только автогеном оттуда вырежешь" — с отчаянием подумал я, но, к счастью, настолько хорошо больной не соображал. Он действовал проще — что-то с грохотом и звоном обрушилось за дверью.

— Холодильником, гад, забаррикадировался, — прохрипел Семеныч.

Мы навалились на дверь, она немного приоткрылась. Заглянув в щель, я увидел, что прокурор стоит возле открытого окна, и мысленно возблагодарил Бога и начальство за поставленные на окна решетки. Ежели б не они — прокурор запросто мог упорхнуть из окна, аки ясный сокол. Однако его неудержимо влекло к себе бомбометание. С воплями: "Фашисты! Сволочи! Получите, гады!", он просовывал руку в одно из колец, методично бросая во что-то в низу все те же пакеты с известью, а также бутылки с инфузионными растворами. По-видимому, пойдя учиться когда-то на юридический, он загубил в себе олимпийского чемпиона по метанию чего-нибудь. Не уверен, правда, что есть такая олимпийская дисциплина: "метание бутылок с глюкозой в персонал больницы", но шансы на победу в нем у него были явно. С улицы доносился отборный мат шоферов "Скорой помощи", вперемешку со звоном бьющегося стекла. Хорошо хоть, свою позицию с тыла несостоявшейся олимпионик полагал абсолютно неприступной, а то ведь ему достаточно было стать у двери, вооружившись чем-нибудь потяжелее, и тюкать нас, как Леонид — персов в Фермопилах.

Мы дружно навалились на дверь, холодильник со скрежетом отъехал, и мы с Семенычем буквально ввалились в процедурную. Прокурор с воплем прыгнул к нам, но Семеныч ловко набросил на него одеяло, выиграв несколько секунд. Пока больной освобождался, мы налетели на него с двух сторон, повалив на пол. Пыхтя и матерясь, я сумел зафиксировать его руку. Навалившись всем весом, Семеныч еле удерживал извивающееся тело. Тут подоспела Людочка со шприцем. Вены на напряженной руке пациента были вздуты и так, безо всякого жгута, так что попала она сразу, несмотря на непрекращающиеся крики о том, что всех нас ждет говно-доля. Еще секунд тридцать на введение препарата — крики стали все тише и невнятней, тело под нами обмякло, вскоре раздалось ровное сопение.

— Ну что, все? — настороженно спросил Семеныч.

— Ага.... Вроде... — в два приема, выдохнул я.

— Тогда давай считать раны и товарищей.

Товарищей у нас оказалось моментально — пруд пруди. Это всегда так — как психу руки вязать или тяжелого больного по лестнице на носилках на третий этаж нести — рядом никого, а вот издаля на бесплатное кино позырить.... Убедившись, что непосредственный опасности больше уже не представляет, за любопытными головами, торчавшими в дверях нашего отделения, быстренько проследовали и остальные части тела, и коридор отделения быстро стал напоминать птичий базар. Вновь прибывшим красочно живописались подробности произошедшего, с неизменно — назидательной фразой: "... вот что водка с людями делает!"

— Ну, хватит, — бесцеремонно прервал я очередной рассказ "а я..., а Антоновна..., а он..." — давайте лучше помогите — кивнул я на спящего прокурора. — Быстренько схватили бревнышко и понесли.

Облепив прокурора, как муравьи гусеницу, мы доволокли его — килограмм 95, не меньше! — до кровати и взгромоздили на нее. Я лично зафиксировал храпящего, как пьяный запорожец больного широкими длинными завязками, сшитыми как раз для таких целей. Чем хороши наши немецкие кровати? На них сбоку есть замечательные ручки-скобы, к которым не менее замечательно привязываются и ручки больных, типа нашего сегодняшнего. Еще одна завязка — на ноги, каждую ногу в отдельный узел, а затем длинные концы завязки между ног — к спинке кровати, чтобы шевелить ногами мог, а вот брыкаться, или себя поранить — нет. Ну, и еще одна завязка, для полной безопасности — под мышки и поперек груди, только чтобы не ограничить подвижность грудной клетки. Теперь точно не встанет. Варварство? А как же! Только это в меня штативом бросили. Та-ак, что там с холодильником? К нашей превеликой радости, холодильник при подключении весело загудел. От удара немного вмялась дверца, да когда мы дверь в процедурную открывали, эмаль на боковине немного содрали. Терпимо.

Ну, а с ранами что? Левый глаз стал хуже видеть, на лбу тоже какое-то болезненное образование, Семеныч критически рассматривал полуоторванный карман своего халата, на щеке у него алела довольно глубокая царапина. Между тем, на птичьем базаре раздался клекот орла. То бишь Бобра. Это кстати не кличка, это у него "фамилия такой".