Лепила-2

— Надкостница — чепуха, — бормотнул Серега.

Он попробовал осторожно убрать платок от раны, но, цокнув языком, снова приложил его к обильно закровившей поверхности.

-Так, носилки мы забираем, — обратился он к судье.

Но тут уже возмутился я:

— Да вы что, дойду я, мне же не сонную артерию перерубило, и даже не лучевую. А так все соревнования испортим.

Я решительно поднялся на ноги, отобрал у Сергея платок, и, хотя и чувствуя легкую слабость в ногах, довольно таки уверенно двинулся по направлению к лагерю. Видя, что со мной не совладать, Виталик и Роман занесли носилки на противоположный берег для следующей команды, которая уже нетерпеливо там топталась, а затем догнали нашу небольшую группу, неспешно двигавшуюся к месту старта. Пока мы добирались до лагеря, нас обогнали три команды, бросавшие на нас то насмешливые, то сочувствующие взгляды. Поскольку этап засчитывался лишь при прохождении его командой в полном составе, о преодолении последнего препятствия — лазанье по двум натянутым между соснами веревкам — не приходилось и говорить: рана по-прежнему кровила, стоило лишь отнять платок от раны. Когда мы дошли до лагеря, нас уже ожидала вся наша немногочисленная команда — участники, прибежавшие раньше нас, рассказали, что у нас какие-то проблемы.

— Так, жгут накладывать не будем, хватит и давящей повязки, — деловито распорядился Семеныч, — но прошить сосуд все-таки надо. Давай его в машину, поехали домой.

Родная "Скорая" быстро домчала нас до родной же больницы, я прошел в перевязочную, расположенную на первом этаже, и улегся на стол, пока Семеныч покрикивал на медсестру приемного покоя. Именно в её обязанности и входила в нашей больнице помощь хирургу при проведении малых операций. Мне как раз такую и надо было проводить. ПХО — первичная хирургическая обработка, для нее все должно быть под рукой, но это в том случае, если под эту руку заранее положат все необходимое. Поскольку медсестры в приемном покое меняются с калейдоскопической быстротой, порядок в их подразделении весьма условный, вечно у них нет то одного, то второго. Набрать же более-менее постоянный персонал — затруднительно, не очень-то много желающих сидеть на сквозняке целый день, препираясь, то с посетителями, норовящими проскользнуть в отделение без накидок, то с родственниками больных, требующих немедленно подать им хирурга к сломанной ноге их дорогого пьяного племянника, хоть 10 раз им повторено, что хирург у нас один, на операции, второй — на учебе в области, пробитый череп по значимости несколько важнее сломанной лодыжки, а жизни больного эта лодыжка не угрожает, вон он, мирно похрапывает в кресле-каталке. В общем, приемный покой — это место, куда "ссылают" нерадивых медсестер ли ставят совсем молодых, сразу после училища. Долго в нем не задерживаются, стремясь всеми силами или вернуться в "нормальное "отделение", или вообще уволиться. Впрочем, и здесь иногда попадаются ценные кадры — Катьку Бабкину я именно отсюда в отделение себе надыбал, о чем нисколько не жалею. Вернее, не жалел до этого самого момента. Потому что, являйся Катька медсестрой приемного покоя, у нее точно нашелся бы и нормальный шовный материал, и бикс с простерилизованным инструментарием, не то, что у нынешней холтомы. Ну, вот, несет, Слава Богу!

— "Кубик новокаина" найдется, Семеныч? — с надеждой поинтересовался я.

-"Кубика" тебе много будет, это ж только на полостные операции, тебе же хватит и одной десятой миллилитра, да и то, доза слишком велика.

Мы оба прыснули. С месяц назад мы хохотали гораздо громче, слушая, как Семеныч вслух зачитывает отрывок из очередного детективного романа, живописующего будни хирургов:

-"...Пыхтя, парни в кожанках втащили своего командира в приемный покой. Хирург Болотников осторожно развернул полы кожаной куртки и озабоченно покачал головой. Из раны выпирали белые купола кишок..."

-А из чего его так, — полюбопытствовал я, — из гранатомета?

— Не, из пистолета, — покачал головой Семеныч.

— Надо полагать, из кольта 45-го калибра, да еще заряженного разрывными пулями, что у него так живот разворотило.

— Ага, особыми обескровливающими разрывными пулями, — поддержал разговор Гоша.— "Купола кишок" не розовые, не серые даже, или там, багровые, а "белые".

— Тихо, слушай дальше: "...Его надо оперировать,— отрывисто бросил Болотников.

— Нам в больницу нельзя, — замотал бритой головой один из парней. — Ты, это, доктор, так как нибудь.

Подумав немного, хирург кивнул головой:

— Ладно, несите его в ординаторскую..."

— Куда?? — вылупил глаза Гоша.

— "В ординаторскую", — терпеливо повторил Семеныч. — Автор, видимо, полагает, что ординаторская — это какое-то особое место у хирургов, где можно проводить полостные операции. Ну, типа, операционная.

— Тоже на "о" начинается, — пожал я плечами, — так что, разница небольшая.

-А куда они его там положили — на письменный стол, или прямо на полу устроились?

— У нас вон еще, подоконник широкий, можно на нем.

— Нет, неудобно будет, — помотал головой Семеныч. — Подойти к пациенту можно только с одной стороны, ассистент будет за окном, получается, на карнизе, стоять?

— Так он же один, втихаря решил ему кишечник перебрать, штору только закроет, чтобы с улицы не видно было.

— А, ну тогда, да, можно и на подоконнике. Слушай дальше: "...Быстро войдя в комнату, он подошел к раковине, и стал мыть руки, отрывисто бросив медсестре..."

— А по-другому, нежели "отрывисто бросать" доктор говорить не может?

— И вообще, бардак там у них, — возмутился Гоша, — медсестры по ординаторским сидят, а не на постах.

— Это специальная ординаторско-операционная медсестра, — "разъяснил" Семеныч тупому Гоше и продолжил: "...бросив медсестре:

— Чего стоишь? Неси йод, и набери кубик новокаина".

Дальше комментировать мы не смогли, поскольку зашлись в хохоте. "Кубика новокаина" славному хирургу Болотникову хватило бы, разве лишь на то, чтобы обезболить кожу на площади этак в полтора сантиметра диаметром, и на сантиметр в глубину.

— Это он, значит, "кубиком" его обезболил, вскрыл брюшную полость, надо полагать, перочинным ножиком, — отсмеявшись, продолжил Гоша

— Без перчаток, без стерильного белья и без инструментов. Это тебе, — кивнул Семеныч в сторону Гоши, — на аппендэктомию десять зажимов не хватает, а человек, вона, сложнейшую операцию запросто проводит.

— И еще заметь — без анестезиологов, — вставил я.— А вы вечно ноете: то вам наркоза мало, то релаксантов. Вон у него кишки из раны выпирают — и ничего, справляется! Чего вы у меня клянчите: "расслабь", да "расслабь", "руку не протолкнуть"...

— Ладно, спас он хоть его?

— А как же, за что и получил "...пластиковый пакет, набитый пачками долларов..."

Вообще-то, конечно, это бред сивой кобылы, помноженный на себя же. "Стремительный домкрат" Ляписа Трубецкого перед этим — практически, грамотное техническое описание. И подобным бредом наполнено большинство нынешних романов и сериалов любого толка: от слезливых мелодрам, до жесткого "экшн" — а. У нас уже стало традицией приносить очередной писательский опус в ординаторскую, (которая является, увы, обыкновенным рабочим кабинетом, где врачи пишут истории болезни, да иногда выпивают чашку кофе, ну, или чего-нибудь покрепче) и со смаком, как сегодня, обсуждать его Так что, если где-то коллеги ЛОР — врачи недоумевают по поводу необъяснимой икоты у модных авторов — каюсь, вина наша.

— А вот ты, Семеныч, рассказывал, что по молодости резекцию желудка под новокаином делал, у тебя, сколько тогда ушло? — поинтересовался Гоша.

— Давно это было, — с интонацией старого бурятского шамана произнес Семеныч и прищурился, глядя в потолок.— Сейчас уже и не помню, ну... несколько флаконов по 200 мл.

Не один и не два, точно. Это же надо создать тугой ползучий инфильтрат по методу Вишневского, все слои обезболить: кожу, потом подкожную клетчатку, мышцы, каждую в своем футляре, ну, и так далее... , много, короче. Однако, Бархатов рассказывал, на войне они только так и оперировали, эфира на всех не хватало, да и не всем его дашь, только "русским методом" и спасались.

— "Русский метод" — это буржуи так над нами издевались?

-Нет, почему издевались. Во всех зарубежных учебниках он так и называется, вполне официально. Метод сам по себе достаточно хорош, и довольно безопасен, дешев, опять же. Операции с его помощью можно проводить самые различные,... где она...— он тяжело поднялся и достал из тумбочки, возле которой сидел, потрепанную книжицу в бледно-зеленой обложке, — О! " Н.И. Григорьев. Оперативное лечение слепых ранений сердца, перикарда и средостения. 1953 год", — прочитал Семеныч на видавшей виды обложке. — Ну, вот, например, — он наугад открыл книгу и стал читать:

...— "Больной Ш., 49 лет, 7.VIII.1944 г. получил слепое проникающее ранение груди..., 24.I.1946 произведена операция. Обезболивание местное (0,5 % раствор новокаина 400см 3)...рассечение миокарда до инородного тела. Последнее захвачено кохеровским зажимом и извлечено...Рана грудной клетки припудрена стрептоцидом....Извлеченное инородное тело оказалось осколком мины, весом 2, 6 г...21.III. 1946г. выписан из клиники в хорошем состоянии....Через 11 месяцев после операции от больного получено письмо, в котором он сообщает, что боли в области сердца исчезли, чувствует себя совершенно здоровым и без ограничения выполняет работу рядового колхозника." — И таких примеров, — он постучал своим толстым пальцем по книге — здесь полно. Упоминается более 300 случаев самых разных ранений, и почти все — под местной анестезией. Товарищ Вишневский придумал, разработал и внедрил. Недостаток его в том, — продолжил он, захлопнув книгу, — что от хирурга требуется великолепное знание всех анатомических структур, надо знать, где какой "футляр", чтобы его новокаином накачать, а сейчас это уже и не надо. Вон, — он кивнул в мою сторону, — засунет анестезиолог трубу в трахею, пустит туда "сонного газа", тут тебе и релаксация, и обезболивание, надо только ход операции знать, и ни о каких футлярах не думать.

Я, в общем-то, достаточно хорошо знаком с местным обезболиванием по Вишневскому — еще с тех пор, как мне удалили аппендикс в 6 классе. Надо сказать, больновато было. Может, в руках Вишневского и хирурга, типа Бархатова, он и хорош — а вот последующие поколения хирургов имидж его основательно подпортили. В среде моих коллег-анестезиологов вообще не редкость встретить мнение, что, дескать, Вишневский отечественную анестезиологию на корню, своим методом обезболивания, зарубил. Типа, не будь его, Советский Союз начал бы развивать , по примеру Запада, другие методики — внутривенный наркоз, аппаратуру для проведения искусственной вентиляции легких и прочую лабуду. Что на это возразишь? В автопромышленности своего Вишневского не нашлось, который бы придумал, хоть что-то, но свое, не уступающее по характеристикам, пусть и на другом принципе построенном. Ну и что? Можно подумать, мы свой автопром по этой причине развили. А во всем мире, кстати, интерес к местным видам обезболивания с каждым годом растет. Хотя выполняем это обезболивание все равно мы — хирург без нас, что у нас, что на Западе, шагу не ступит. Может, действительно, так и надо. Прогресс не стоит на месте, разделение труда, каждый занимается своим делом и все такое... Проще сделать ультразвуковое исследование сердца, получив трехмерное цветное изображение всех его слоев, с распечаткой фотографий, и даже с готовой интерпретацией исследования — какой, по мнению машины, у человека, порок сердца имеется, нежели терпеливо выслушивать десятки больных, тренируя свое ухо, чтобы находить удлинение второго тона сердца, так называемое "расщепление второго тона" — искусство, сродни мастерству дирижера, вычленяющему фальшивую ноту из многозвучия оркестра. Можно сделать рентгеновский снимок, увидеть там громадный башмак "митрального сердца", и не отбивать себе безымянный палец, вырабатывая нужную силу перкуссии — чтобы определить границы сердца нужно стучать пальцем по пальцу не слишком сильно и не слишком слабо, только тогда станет заметной разница в звуке между легочной тканью и мышечным пластом сердца. Можно уже и латынь не учить — зачем, если международный язык медицины давно английский, "Сократ" стоит на каждом компьютере, а рецепт примут и на русском. А можно и вовсе без рецепта — написать на бумажке: "трихопол — 2т х3 р. в д." — и все, продадут тебе трихопол, разве что улыбнутся насмешливо, дескать, ещё один трихомонад "наловил", так ему и надо, кобелю. Куда нам до доктора Пирогова, который свою диссертацию на чистейшей латыни защитил.

И все же так приятно бывает побеседовать с теми, старыми, уходящими врачами, которые знают, что такое "ритм галопа" и "пушечный тон Стражеско", чем "лицо Корвизара" отличается от "лица Гиппократа", и могут к месту и с правильно поставленным ударением сказать что-то вроде: "Contra vim mortis non est medicamen in hortis", в то время как больной трясет очередным номером газеты "Деревенский целитель", предлагающим вылечить рак четвертой стадии настоем черной редьки на ягодах бузины. Они не спешат, они старомодны, и часто над ними подсмеиваются свежеиспеченные лепилы, не могущие, правда, шага ступить без компьютерной томографии и дюжины самых разнообразных анализов: от обследования кала на яйца глистов, до какой нибудь заумной иммунограммы. Как ни странно, часто они могут помочь больше, а если помочь нельзя — могут хотя бы выслушать....

... — Сейчас будет укол, — привычно предупредил меня Семеныч, вернув из глубины воспоминаний в настоящий момент, после чего решительно ввел мне иглу под кожу. На мгновение, пока новокаин не пропитал разрезанные ткани, боль усилилась, затем стала далекой и тупой. Хрустнул зажим — Семеныч поймал кровящую артериальную веточку, остановив из нее кровотечение, после чего, просушив предварительно рану, прошил ткани вокруг разрезанного сосуда и, обрезав нить, завязал хирургический нераспускающийся узел, именуемый у моряков "плоским". Набросив еще пару швов на кожу, он обработал уже зашитую рану раствором йодоната (да, йодоната, а не йода, как решительный, но малограмотный хирург Болотников, раствор йода запрещен для хирургической обработки кожи!) и самолично наложил повязку на кисть. Я осторожно пошевелил пальцами — все в порядке. Еще пару часов новокаин будет действовать, потом отойдет, конечно, но ничего, потерпим.

-Антибиотик ему ввести, — ткнул Семеныч в меня пальцем, затянутым в хирургический латекс. — Что есть?

— Цефазолин, цефотаксим, цефтриаксон.

— Ну, давай цефтриаксон, грамм.

Я покорно подставил ягодицу, и безропотно стерпел волну жара от введенного антибиотика, сестрица засандалила мне его, по вечной привычке, все время торопящихся медсестер, будто кремовую розочку на торт выложила.

— От столбняка привить — продолжал командовать Семеныч. Новый укол, благо, объем вводимой вакцины, поменьше.

— Ну, вроде все, — довольно потянулся Семеныч. — Куда теперь?

— Давай возвращаться, — предложил я.— Надо же еще в конкурсе художественной самодеятельности участвовать. Я им "Балладу о гонорее" прочитаю.