Подорожник

Ну, с днем рожденьица, Ильмар! Храни Бозя твою дурную голову и умную задницу. Накат!

Ты чего ржешь, Крысенок? Не знаешь разве, что на дороге задница у тебя — как у собаки нос? Нежный и чуткий... Не задница нежная, Крысенок, а нос. Не путай меня. У-у, срамотники!

Нет, не сам добирался, баржака вел. По виду — вылитый Святой Гвайхен с фресок этого... не помню, как его... Волосы нитью золоченой вьются, глазки — голубая эмаль, а морда благородная и напыщенная. Глянул я на него и подумал, что попался тошный котик, гораздый только мявкать и гадить. Что "а оказалось"? А оказалось, не только! Га-га-га!

Разливай по новой! Крысь, передай-ка вон ту ножку, позажаристей... И-эх, отпразднуем именинника!

Началось все не ахти — с Музгая-ваденжанина. Еще летом ушлый смуглец попался на сомнительной сделке, а Эксель не стал с ним морочиться, отпустил. И Музгай, прежде чем выкатиться из караулки, шепнул, что в долгу не останется. Дескать, знает он проводника, который может довести, куда надо, быстрее, чем голуби долетят. Эксель взял это на заметку, вдруг пригодится?

И пригодилось. Он уже был в городской страже не новичок, и мог отпроситься у капитана на целый месяц, да с деньгами все не складывалось. А тут и деньги, и время — но срок на исходе. Вот и вспомнился Музгай с его волшебным проводником.

Ваденжанин зазвал Экселя в "Тростникового идола". И теперь парень сидел и думал, не означает ли "волшебный" то, чего не бывает? Есть про денговское племя то ли пословица, то ли скороговорка: "Кум у денгов покупал козла, выкупало кума после полсела". Музгай говорил: не проводник — скала. Говорил: доведет — глазом не моргнешь. Музгай говорил: слушай его, как родственную мать. Говорил, а сам пиво дармовое кушал.

— Чего-то не видно, — перебил его размышления денг, озирая полутемную дымную таверну. — Пойду-то поищу.

— Пойду-ка, — буркнул Эксель, поправляя.

— Что?

— Съел почто!

Ваденжанин захлопал длинными ресницами, но Эксель махнул рукой — вали, мол. Не стал объяснять поговорку. Куда ему поговорки учить, если он разговаривать как следует не умеет. Зато пиво жрать умеет, две кружки опростал. И наверняка встал из-за стола не для того, чтоб выдуманного проводника искать, а за третьей порцией намылился. Но, правды ради, Эксель отметил, что на кувшин красного Музгай не покусился. Велел заказать — для проводника, мол, — но себе налить не просил.

Народу прибывало. Ввалилась уже теплая компания дебелых молодцов — то ли охранники при торговом караване, то ли бандиты, а может, все сразу. Завизжала служанка, стиснутая лапами с двух сторон, следом грозно раскатился басок хозяина. В ответ молодцы примирительно заворчали и утихомирились, рассевшись за длинным столом.

— Смеетесь?! Смеетесь, блудодеи! — взлетел под закопченные балки дребезжащий голосок. Из дальнего угла на охальников загрозил пальцем монашек с одутловатым пропитым лицом. — А того не ведаете, что смерть уже стоит у вас за плечом! — Потеребил монашеский ошейник, посмотрел на Экселя через ползала, и зачем-то уточнил: — За левым.

Кто-то сзади увесисто положил руку Экселю на плечо. На левое. Парень вскипел и распахнул рот, чтобы наконец выплевать все, что он думает о ваденжанах, монахах и козлах, которые лезут добрым людям под руку... Повернул голову — и поперхнулся. Уж больно костлявой была рука, лежавшая на плече. Эксель, холодея нутром, скользнул взглядом вверх. Над ним нависал черный потрепанный плащ с капюшоном. Из-под капюшона торчал длинный подбородок с редкой седой щетиной. Узкий рот был похож на шрам, а крючковатый нос — на клюв. Выше что-то поблескивало — может, глаза, а может, болотные огни. Левой рукой видение сжимало тяжелый посох.

Если бы нечистая сила явилась в городской кабак пугать богохульников, она выглядела бы именно так.

Незнакомец убрал руку с плеча юноши, полез куда-то в складки плаща и достал измятую оловянную кружку. Эксель уставился на кружку, потом посмотрел чужаку в лицо, вернее, в подбородок. Бескровные губы разлепились, и мрачный истукан прогудел:

— Налей старому воину.

Из-за черного плеча высунулась мордашка Музгая.

— Это он! Проводник! Зовут Подорожником. А это — Эксель Солома.

Подорожник со стуком поставил на стол свою кружку и провел по голове пятерней, стаскивая капюшон. Показались глаза — темные, с паутинками морщинок по углам, затененные косматыми черными бровями. Затем из-под ладони выпер высокий шишковатый лоб, над которым щеткой вздыбились коротко стриженные волосы, когда-то черные, а теперь обильно сдобренные солью. Из-под ворота плаща что-то топорщилось, и, присмотревшись, Эксель увидел, что на горле у Подорожника красуется монашеский ошейник. Только не кожаный, а железный.

Юноша поднял удивленный взгляд на лицо старика. А тот, коротко двинув бровями, выразительно посмотрел на пустую кружку. Эксель вздохнул и плеснул туда сухого вина из припасенного кувшина. "До краев", — шепнул ему на ухо Музгай так неожиданно, что парень едва не выронил посудину. "Свел с проводником — проваливай!" — зарычал он через плечо. Музгай что-то буркнул и сгинул.

Старик неторопливо осенил себя святым знамением, бережно взял кружку со стола и осушил ее двумя большими, гулкими глотками. После чего водрузил кружку обратно, перешагнул через лавку и уселся рядом с Экселем. Тут же сбоку подскочила румяная служаночка, брякнула на стол тарелку с пирожками и, прощебетав: "Это от хозяина!", упорхнула прочь. Проводник взял с тарелки пирожок, отломил половину, просыпав гречку с яйцом на столешницу, и, прежде чем отправить кусок в пасть, спросил:

— Куда тебе?

Эксель замешкал с ответом, разглядывая странного проводника. Острый глаз схватывал все мелочи — как человек двигался, как держал голову, какие у него мозоли... Во-первых, это воин — тертый, опытный. Мечник. Но посохом своим тоже не дурак подраться. Ишь, как ловко его перехватил, приставляя к стенке. И недалеко отставил — в самый раз, чтобы тянуться не пришлось. Во-вторых, не бедствует. Одежда потертая, ношеная, но добротная и по размеру. В-третьих, привык командовать. Привык, что его слушаются. Даже стражники. Вон, как уставился, не дождавшись ответа.

— В Вереск, — сказал Эксель. — Но мне туда надо попасть не позже Ракитова дня.

— Ракитов день? — переспросил старик и прищурился.

Эксель понял, что неудержимо краснеет. Однако больше вопросов не дождался.

— Время есть, — сказал Подорожник, наливая себе новую порцию вина. — Бозя поможет — успеем. Если выйдем завтра на рассвете.

Эксель наблюдал, как старик уписывает пирожок за пирожком. Хотел верить — и не мог. Ну, нельзя попасть в Вереск за три дня. Хоть тресни, а не попадешь!

— Мы что, полетим? — ядовито осведомился он.

— Зачем? — вскинул бровищи проводник. — Пешочком потопаем. По прямому пути.

— По какому?

— А это, кыся, не твое дело. Если не передумаешь, приходи завтра с утречка к Северным воротам. Только гляди: ждать не буду. У меня и своих дел хватает.

— Я-то приду, — криво усмехнулся юноша, хватаясь за последний пирожок. — Главное, чтоб ты довел. А то затащишь в какие-нибудь болота — и поминай, как звали.

— В болота я тебя непременно затащу. И пригляжу, чтобы ты не утоп насмерть. Поэтому будут у меня к тебе условия.

— Какие еще условия? — нахмурился Эксель.

Подорожник долил до краев кружку, а остатки вина из кувшина выплеснул прямо в рот. Причмокнул, отставил кувшин в сторону и, навалившись локтями на стол, заглянул Экселю в глаза.

— Первым делом: от меня — ни на шаг. Без спросу.

Эксель кивнул.

— Есть-пить с рук. Только то, что разрешу.

Снова кивок.

— Слушаться меня, как мать родную. А в тех дебрях я тебе и буду завместо мамаши. Скажу: лежи — лежишь. Скажу: беги — бегишь!

— Мы что, воевать там будем?

— Может, и воевать. От вас, сопляков, никогда не знаешь, чего ждать.

Эксель призадумался. Условия страненнькие, да и проводник — человек необычный. А раз так, то может статься, что за три дня до Вереска доберемся.

— Сколько возьмешь?

— Серебрушку в один конец.

— По рукам!

— Идиотом быть не запретишь. Но один закоснеет и останется памятником собственной убогости, а второй — глядишь! — побарахтается и выгребет на берег. Что "какой берег"? Не цепляйся к словам. "Берег правильного понимания вещей"? Точно, Ильмар, так его, щуреныша цеплючего! Чтоб не мешал брехать.

Вот и этот баржак сперва показался убогим, как те сагайские макаки — ничего не вижу дальше носа, ничего не слышу, зато трепаться могу — мама моя дорогая! — успевай только рот ладошкой затыкать. Но я как на дорогу вышел, шугнул его. "Опасно здесь", — говорю. А кутятам только про опасность намекни — сразу уши прижимают и глаза таращат по сторонам. Бдят, то бишь. Баржак побдил до полудня, а потом заскучал. Тут уже мне глаза таращить пришлось. Со скуки человек дурным становится. И шею свою, и душеньку своротит набок — квакнуть не успеешь.

Дождь кончился. Иссяк, а может, решил передохнуть и собраться с силами.

Новые сапоги превратились в два комка бурой грязи, над которыми сверху жалко посверкивали красные отвороты — хана сапогам. Плащ отяжелел и противно облепил колени. Во рту пересохло, вода во фляжке кончилась. Эксель украдкой пососал промокший рукав и с уважением посмотрел в спину Подорожнику. Тот, отмахивая шаги старым крепким посохом, месил себе глину сапожищами, а ведь с самого утра на ногах, да все по болотам. Со спины он походил на палку с перекладиной, какой хозяйки в Ютте подпирают веревки с бельем — тощий и прямой, с широкими костистыми плечами. Только голова, обтянутая капюшоном, дулькой круглилась сверху и портила сравнение.

Время от времени старик сворачивал к какому-нибудь кустику или канавке, а юноше велел оставаться на месте. Пошарив вокруг, он возвращался. На вопросы отвечал кратко: "Надо". После второго раза парень больше не спрашивал.

И теперь покорно плелся следом, чему деятельная натура противилась изо всех сил. И усталость не гасила раздражение, а разжигала его до едва сдерживаемой злости.

Спина внезапно переломилась посередине, и Эксель, не успев остановиться, налетел на острый зад. Подорожник разогнулся и, не оборачиваясь, ткнул ему в глаз какой-то травой.

— Черт!

— Не, — откликнулся проводник, вбивая посох в глину, — болотный щавель. Пожуй. Пить хочешь? Сейчас похлебчем.

Эксель сунул листья в рот и поморщился: кислые. Проглотил мигом набежавшую слюну и огрызнулся:

— Что я, дурак из болота пить? Сам пей.

Палка для белья ухнула вниз — проводник не присел, а упал на корточки, и Экселю на миг почудилось, что под грязным плащом зад плотно вонзился в землю. Даже чваканье померещилось... нет, это Подорожник зачерпнул ладонями из лужи и хлебчет... Тьфу, прицепилось его словечко! Да весь он прицепился! — начал накаляться Эксель. Но сдержал досаду, и тут же сообразил, что проводник пьет, видать, не болотную жижу, а чистую водичку. Родник, наверное, здесь выходит.

Подорожник встал, вытирая кулаком узкий щелястый рот. Эксель шагнул на его место, присел, крякнув оттого, что мокрая одежа облепила тело, и зачерпнул ладонями воду из подозрительной все-таки лужи. Вода была бурая, как настой. Нет, как крепкий липовый чай. Он почти ощутил на языке знакомый липовый вкус, потянулся губами и... получил в плечо острым коленом. Парень едва не булькнул носом в лужу, но успел выбросить ладони перед собой. Руки тотчас ушли в глину по самые запястья. Во все стороны полетели брызги и комья грязи. Во все стороны, но больше Экселю в лицо.

Юноша зажмурился, проморгался. Под нос сунулась мозолистая ладонь, сложенная ковшиком. В ковшике колыхалась вода. Прозрачная — каждую линию на ладони видать, каждую грязинку в этой линии.

— Пей, кыся.

— Ты! — взорвался Эксель, отбивая руку Подорожника.

Вскочил, оскальзываясь в растоптанной грязи, готовый придушить старую сволочь.

— Ты!

— Обещал есть-пить только с рук? — прищурился проводник.

— Ты... — выдохнул парень. — А ты обещал вести. Вот и веди!

Старик поскреб белесую щетину на длинном подбородке, пожал плечами и отвернулся. Выдернул посох, перехватил его поудобней и размеренно зашагал дальше. Только тогда Эксель понял, что стоит, до боли сжимая грязные кулаки. Разжал.

Руки дрожали.

Обычно я плюю в ладошки. А тут не поспел. И наклоняться не хотел — спина у меня. Спасибо Лялюшке за пуховый платок, им и спасаюсь.

Так что я коленом поддал в бок, чтоб не тянул ручонки куда не надо. Баржак глазами хлопает, морда в грязи, как в веснушках. Разоряться было начал, но как я про условия напомнил, умолк. Ничего, решил я, в райке отмоется.

Что, не пускаешь своих баржаков мыться? Ты, Оле, сильно добрый, как я погляжу. На дороге же грязи — как воды в море, дорога из грязи и состоит. А почему не пускаешь? Как "уплыл баржак"? Куда? "Хрен его знает, куда"? Га-га-га! Так у тебя ручей был, а в том райке — лужица, понял?

Привал устроили в зарослях шиповника. За каким чертом — если проводник и знал, то Экселю не сказал. Буркнул: "Щас харчиться будем" и полез на холм, поросший колючим кустарником. На одной из веток висела пестренькая тряпочка. Старик тряпочку снял и сунул в недра плаща. Ага, понял Эксель, видно, тут у проводника местечко отмеченное, знакомое. Тогда понятно, почему мы лезем в колючки.

Прежде чем нырнуть под зеленые шипастые ветки, парень оглядел окрестности. Во все стороны тянулась серая заболоченная равнина, истыканная круглыми холмиками с зелеными хохолками кустов. Ни тебе деревьев, ни рек, ни деревень-хуторов. А ведь меньше дня отшагали от Ютта. Правда, хмурое небо свесило раздутое брюхо до самой земли, подметая ближайшие холмы бахромой дождя. За этой бахромой, видать, и прятались юттские пригороды, изгибы Лукши и весь обжитой мир.

Юноша вздохнул, натянул перчатки, чтобы не ободрать руки о шипы, и полез в кусты. Пробираться пришлось неожиданно долго — видно, леший повел кругом. Потом откуда-то сбоку донеслось хриплое карканье проводника, и Эксель выдрался на уютную полянку. Подорожник стоял, вглядываясь куда-то в заросли, но, услышав шелест веток за спиной, резко повернулся, перехватывая посох поудобней.

— А, это ты, кутенок, — осклабился старик, и плечи его обмякли. — Шустрый! Я уж думал, тебя жаблины унесли.

— Кто?

— Жаблины, — серьезно ответил проводник и принялся развязывать сумку.

Эксель плюхнулся на землю, и только тут заметил, что веселая сочная травка — вовсе не мокрая. То ли зеленый свод не пропускал дождя, то ли тучи обошли эти места стороной, но было на полянке тепло, сухо и даже как-то солнечно. Хотя самого солнца не видать. Может, приятственность наводили розовые цветы, которые густо усыпали кусты шиповника. И в траве пестрели мелкие ромашки и лиловые шишечки клевера. С краю полянки блестела вода — то ли крохотное озерцо, то ли лужа.

1234