Подорожник

— Здравствуй, Ляля, — в голосе старика появились мягко рокочущие нотки. — Пусти ночевать.

— Явился, не запылился, — проворчала она. — Ладно, заходи уже, я сегодня добрая.

— Добрый вечер, — чинно поздоровался Эксель, проходя следом за проводником.

Женщина нахмурилась.

— Этот со мной, Соломой зовут, — пояснил Подорожник. Надо же, запомнил прозвище! — На-кось, отнеси посудину Юрасику. И спасибочки скажи за супчик. Он поймет.

Селянка фыркнула, но котелок взяла.

— Я-то отнесу, а с тобой, старый паразит, мы еще поговорим.

Потом протиснулась мимо Экселя, мягко вдавив его всеми выступающими частями в стену, шагнула за порог и захлопнула за собой дверь.

Парень перевел дыхание и посмотрел на спутника.

— Что, — подмигнул тот, — понял, кто здесь хозяйка?

И потушил фонарь.

Наутро пришел Синезуб, ихний староста, который метку и вешал. А за ним целая толпа подвалила — визг, крики. Оказалось: Ушастый Мыль из Топляков порешил жаблина из Висятины. Синезуб меня, чин чином, судить позвал. Да шепнул, что уделал Мыль не кого-нибудь, а собственного папашу. Нагуляла Краня дите, да не знали, от кого. Сегодня и узнали... Старостиха первой ей радостную весть принесла, а Краня в рев: "Родного батю уморил!"

Там винишко еще осталось? Давай сюда. Ну, за то, чтобы успевать вовремя! Куда? Да везде, хоть в нужник. Накат!

7.

В горнице собралось, видимо, все село. Сказать, что было тесно — ничего не сказать. И воняло изрядно. Отовсюду несло жареной рыбой — местные жители просто помешались на мелкой рыбешке, зажаренной до хруста. Почти каждый держал фунтик из лопуха или деревянную плошку с любимым лакомством, аппетитно хрустел и соседей угощал. Или не угощал. Еще пахло чем-то кислым — то ли перестоявшейся квашней, то ли плесневелыми тряпками. Неудивительно — все, видимо, облачились в лучшие наряды, которые вытаскиваются из закромов раз в год, по большим праздникам.

Собравшиеся выставляли кувшины и миски с разномастной закуской на стол, за которым восседали староста, жена старосты, дети старосты и вся родня старосты до какого-то лохматого колена. Кроме них там хватило места только Подорожнику. На тех, кто хотел примазаться к местной знати и встать рядом, староста глядел в упор и сердито цыкал зубом. Зуб был страшненький, синюшный. Народ пугался и отступал. Не испугалась только пухлая Ляля. Она бойко протолкалась к столу, брякнула на него пузатый кувшин и, не обращая внимания на цыканье, принялась протискиваться к Подорожнику. Протиснулась, подхватила на колени какого-то старостиного отпрыска и уселась на скамью. Отпрыск вякнул. Ляля цапнула со стола ближайший пирожок и заткнула мальцу рот.

Экселя за стол не пустили. Но как спутнику важного гостя позволили пристроиться на ближайшей лавке. Справа от него громоздилась пирамида: подросток, у него коленях — детеныш помладше, а у того на руках — грудничок. Младенец не орал — уже счастье. Слева парня грел жаркий бок молодицы, которая одной рукой держала фунтик с рыбой, а второй прижимала к груди сверток. Ее младенец тоже не пищал. Счастье вдвойне. Молодица не донимала расспросами, у нее нашлось дело поинтересней — они с соседкой перетирали косточки мужьям. Эксель невольно прислушался.

— А мой-то, а мой...

— Ты сюда погляди! Болит, говорит, пусть дома полежит. Да разве эта дрянь улежит на месте? Вот и ношусь теперь, как дура последняя. Не бросишь же ее, ползает по дому, под ногами путается, за подол ухватить норовит.

Молодица откинула уголок свертка, прикрывавший личико младенца, и оттуда выглянула... пятерня. Мужская корявая пятерня с забинтованным пальцем, которая тут же ущипнула молодицу за полную грудь. Женщина вскрикнула, ударила наглую лапу ладонью и пятерня разжалась. Перед тем, как спрятаться обратно в сверток, сволочная рука успела показать оцепеневшему Экселю кукиш.

— Видали? — пожаловалась ему молодица. — Болит у него, видите ли! Я уж и в сундук запирала... скребется, проклятая! Хотите рыбки?

Эксель медленно покачал головой и посмотрел на Подорожника. Старик чуть растянул сухие губы в усмешке.

Но тут от двери пробились двое крепеньких ребят, толкая перед собой хмурого подростка. Народ отпрянул от стола, освободив немного места. Ребятки ткнули угрюмца в спину в последний раз, выгоняя его на всеобщее обозрение, и тот, обшаренный жадными взглядами всего села, неожиданно выпрямился, заложил руки за спину и гордо вскинул лопоухую голову.

Подорожник откашлялся. Все притихли.

— Ты — Ушастый Мыль из Топляков, — пробасил старик. — Так?

— Да вы сами знаете, — бросил парнишка, презрительно уставясь куда-то в залепленный паутиной потолок.

— Твоя мамка — Краня Наседка? — продолжил разбирательство Подорожник.

— А кто еще!

— Она здесь? — повернулся дознавец к старосте.

— Краня, ты тута? — неожиданно тонким голосом воззвал сельский голова.

Собравшиеся загомонили, заозирались и выудили откуда-то из угла зареванную мелкую тетку.

— Скажи, Краня, кто батька этого героя? — мягко спросил Подорожник.

— Б-брок. Б-был...

— Ты знал, что Брок из Висятины — твой отец? — повернулся он к Ушастому.

Мальчишка дернул плечом.

— Узнал. Мать сказала.

Подумал и добавил:

— Вчера.

Подорожник посмотрел на зареванную тетку. Та кивнула.

— Ты знал, что Брок — твой батяня, когда подошел к нему ночью на рыбалке?

— Знал. Потому и подошел.

У Экселя похолодело под вздохом. Может, это сон? Может, он еще не проснулся?

— Да все он знал, паскудец! — запрыгал на месте один из ребят, притащивших ушастого преступника. — Братец сводный, называется. Убивец! Порвать его надо, вот и весь сказ! Порвать и съесть!

Все посмотрели на молодца. Тот смутился и заткнулся.

— Ты куда пришел, Морось? — скрипучим голосом вопросил его Подорожник.

— Как куда? На судилище.

— А ты судья?

Молодец честно призадумался.

— Нет. Это ты судья.

— Ну так не беси меня на исходе дня.

— Чего? — опешил молодец.

— Не вякай, пока тебя не спрашивают, кыся! Эх, давно я в Висятину не забредал... Еще раз вякнешь — отпущу тебе все грехи, через одно место.

Молодец недоверчиво покосился на старика, но окружающие с готовностью зашептали ему на уши. Наверное, что-то устрашающее, потому что парень устрашился. Посерел и как-то усох.

Ушастый Мыль наблюдал за избиением родственника, нахально усмехаясь. Ухмылка пропала, когда Подорожник перевел на него тяжелый взгляд.

— Значит, ты пошел к Броку, когда узнал, что он — твой отец.

— Да.

— Зачем?

Парнишка набычился и уставился в пол.

"Я знаю, зачем", — подумал Эксель.

— И что ты сделал, когда пришел к нему? — задал судья новый вопрос.

Ушастый молчал.

Молодец, которого только что усмиряли, принялся подпрыгивать на месте, вытягивая шею изо всех сил.

— Ну? — облегчил его мучения Подорожник.

— Он рукой махнул — и батя пропал! Совсем! Сгинул! Уби...

— Хватит!

Парень обиженно умолк.

— И чего это было? — спросил у преступника Подорожник.

Мальчишка вдруг встряхнулся и крикнул:

— А вот чего!

И, расцепив руки, сложенные за спиной, громко хлопнул в ладоши.

У Экселя помутилось в глазах, звук хлопка раскатился оглушительным громом по всему телу, волной, так что заложило уши и дыханье перехватило. В пустой звенящей тишине селяне начали сонно валиться на пол. Эксель едва успел подхватить младенца, выпавшего из рук детеныша, который сидел справа. Не удержал — таким тяжелым показался, опустил на пол. Ему почудилось, что он внезапно очутился глубоко под водой.

Мыль, хищно скалясь, озирал поверженных односельчан. Он беззвучно выкрикивал что-то торжествующее, пока его не сгреб в цепкие объятья Подорожник. Старый воин внимательно оглядел поле брани, кивнул Экселю и потащил упирающегося парнишку к выходу. Когда Мыль попытался пнуть беспомощно распластавшегося на полу сводного брата, Подорожник сказал ему в лицо пару слов, и мальчишка покорно обвис у него на руках. Зажав преступника подмышкой, старик вывалился на улицу, под мелкий дождь.

Эксель медленно встал и поплыл к двери. По пути нагнулся к какому-то бедолаге и пощупал, бьется ли жилка на шее. Жилка билась.

Как только он оказался на улице, разом нахлынули звуки — шелест дождя и смачные хлопки. Подорожник сдернул с ушастого колдуна штаны, перегнул через колено и размеренно отпускал ему грехи мозолистой ладонью. Эксель вдохнул полной грудью дождевую взвесь и окончательно пришел в себя. Присев на пороге, он досмотрел экзекуцию до конца.

Поставив мальчишку на ноги, Подорожник пригляделся к какой-то коробочке, валявшейся на земле. Видимо, она выпала из штанов Ушастого Мыля. Он нагнулся подобрать, охнул и ухватился за поясницу.

— Пр-р-рости, Господи! — прорычал судья, с трудом разгибаясь.

— Отдайте! — всхлипнул Мыль.

— Чего это? — спросил Подорожник и собрался потрясти коробочку.

Парнишка поймал его руку.

— Не надо! Это... батяня.

Старик задрал брови на лоб, потом кивнул. Но коробочку не отдал.

— Глушилку где выучил? — спросил он.

— Сам придумал! — вскинулся мальчишка. — Надоело рыбу по одной таскать, а сетка порвалась. Вот я и придумал.

Подорожник, крякнув, опустился на порожек, рядом с Экселем. И похлопал возле себя рукой — присаживайся, мол. Мыль вздохнул и сел.

— Я ему: "Мамка мне все сказала, ты — мой батяня", — начал рассказывать Ушастый, уткнувшись носом в колени. — А он: "Ну и что?". А я: "Если ничего, так и в рыло можно получить". А он: "Мелкий ты ишшо". А я: "Щас я тебе покажу, кто тут мелкий!". И показал. Только и успел в коробочку из-под червей сунуть, как Морось напрыгнул.

— Коробка-то пустая была? — уточнил Подорожник, копаясь в поясном мешочке.

— Я все вытряхнул. Что я... зверь какой...

Старик достал из мешочка деревянное кольцо с вырезанной собачьей головой и протянул мальчишке.

— Держи. Пойдешь в Вереск, в таверну "Колесо". Отдашь Ильмару. Он будет там на днях. И отправляйся прямо сейчас, дело срочное. — Он покосился на приоткрытую дверь за спиной. — Пока твои не очухались и жопу тебе не оторвали.

Мыль покусал губу и кивнул.

— Да, — напомнил Подорожник, вынимая трубочку и кисет с табаком, — батяню-то вернуть на место не забудь. Он уже понял, кто тут мелкий.

Кстати, дошел жаблиненок, Ильмар? А, правда, рано еще. Завтра к ночи подгребет, небось. Займешься? Колдунишка знатный, сам глушилку освоил. Считай его подарком ко дню рожденьица, га-га-га!

А что баржак? Донимал меня весь вечер. "Почему, — спрашивает, — на нас заклятие не сработало?" Потому что мы — люди, отвечаю, а они — жаблины. Не нравится такой ответ — ищи другой. "А что за слова ты сказал Мылю, что тот присмирел?" Так и сказал: успокойся, Бога ради! "Словами успокоил?" Нет, говорю, духом святым. Чуешь, спрашиваю, как от меня святостью шибает? А жаблины чуят. "От тебя потом шибает", — кутенок говорит. Тут Ляля обиделась: как же, отмывала нас вчера! А когда Ляля обижается... Откуда знаешь, Ильмар? Видел? И ты? Что, все ходили на мою Лялю-кралю посмотреть? Ср-рамотники!

8.

В полдень солнце наконец проступило сквозь серые размытые тучи, тускло-желтой блямбой. Поглядев на унылое небо, Подорожник крякнул и объявил привал. Кусты на этот раз выбирал придирчиво. Сунулся в одни заросли, сразу выскочил: "Не сюда".

— Почему? — спросил Эксель, спускаясь с холма следом за проводником.

— Занято, — кратко ответил тот.

— А кем?

— Хочешь — загляни сам.

Эксель вспомнил руку в свертке, оглянулся на безобидные с виду кустики и не захотел проверять, что там прячется. Мало ли. Да, с такими приключениями можно и забыть, куда идешь.

— Эй, Подорожник! — окликнул он проводника, который уже начал взбираться на соседний холм. И вдруг осознал, что впервые назвал его по имени, если, конечно, это имя. — Я понял, что такое "прямой путь"! Это когда никуда не сворачиваешь... ну, помнишь, куда хотел попасть

И весело побежал следом.

Когда они сидели на уютной полянке, среди цветущего шиповника — почему здесь растет только шиповник? — восторг Экселя от открытия поубавился:

— Мысль, конечно, нехитрая...

— Простая истина, пережитая на собственной шкуре, становится мудростью, — спокойно сказал Подорожник, разгружая котомку, выданную заботливой Лялей. — Вот, одна мудрость у тебя в кармане. А Бозя даст, наживешь еще парочку.

Юноша глянул искоса на проводника — не издевается ли — и счел за лучшее принять это за очередную простую истину.

Расправившись с обедом, который состоял в основном из рыбы в разных видах, путники некоторое время блаженствовали в сухости и тепле. Дольше, чем в прошлый привал. Видимо, проводнику самому не хотелось опять соваться в сырость.

"Занятный тип, — думал Эксель, наблюдая, как Подорожник раскуривает уже вторую трубку. — Монах, проводник, жаблиноборец... и, похоже, колдун. Кто же он на самом деле?"

— А обычное имя у тебя есть? — спросил юноша. — Как у всех?

— Как у всех — нет, — пыхнул в его сторону старик. — Только свое собственное.

Увидев, что Эксель продолжает вопросительно пялиться, Подорожник усмехнулся и сказал:

— Геро Лаэрт меня зовут.

— Так ты северянин? — удивился Эксель и подосадовал, что не догадался раньше.

— Наполовину. Отец у меня был из Леуты, пошел служить Халегу Лавенгу, и прижился. А я — серединка-наполовинку.

— Халегу? Старому королю? — встрепенулся парень. — Погоди, так ты — сэн Геро Лаэрт? Тот самый?

Старый черт скорчил рожу, высунул длиннющий язык и издал неприличный звук. Громко, смачно, со слюнями.

— Пр-р-р!

Эксель отпрянул.

— Не тот самый, — пояснил знаменитый рыцарь, став серьезным, даже немного грустным. — Кто может сказать, что он остался таким же, как вчера? И в этом есть великий замысел Господний.

Зыркнул на Экселя и добавил:

— Иначе не пришлось бы мне любоваться на твою отвисшую варежку!

До самого вечера, пока они шагали по какой-то топкой низине, юноша пришибленно молчал. Тем более, что шли след в след, и разговаривать все равно не было возможности. Вокруг сиротливо торчали замшелые стволы, под ногами слегка пружинило, и отовсюду булькало и чавкало. До леса на горизонте, куда они определенно направлялись, еще топать и топать.

"А ведь когда-то я мечтал быть таким, как он", — думал Эксель. В груди теснились неясные ощущения, было одновременно и радостно, и обидно, горько и возвышенно. Словно встретился через несколько лет с девушкой, по которой с ума сходил когда-то, а она — не та, что грезилась во время разлуки.

Подорожник остановился. Эксель же, задумавшись о несуразностях жизни, этого не заметил. И едва не ткнулся лбом старику в спину. Проводник чуть отступил в сторонку, и парень увидел, что на тропе лежит хвост. Здоровенный зеленый пупырчатый хвост. Как у ящерицы, если бывают ящерицы величиной с коня. Было бы чуть потемнее — и можно принять за поваленный ствол дерева, заросший мохом. Толстым концом хвост уходил в болотную жижу.