Выбор

Уже вечером Басов зашел в кают-компанию выпить кофе. Спать не хотелось абсолютно, на корабле стояла давящая вязкая тишина, даже дверь в рубку была наглухо задраена. Профессор думал, что он последний и никого здесь больше не предвидится, но ошибся. На глубоком мягком диване, стоящем в углу, сидела Петрова, отрешенно глядя перед собой.

Басов ходил не то чтобы совсем бесшумно, но тихо, что помогало в лесу и нервировало студентов. От этой привычки он не избавился и здесь, поэтому, обнаружив Петрову, просто шагнул назад, однако женщина услышала, подняла голову:

— А, Сергей... Не стой на пороге, заходи. Пить будешь?

В руке у нее материализовались стакан и небольшая, где-то на пол-литра, фляжка. Сочно булькнуло содержимое. Почти полная, механически определил Басов. Вообще-то, спиртное на борту против всех и всяческих правил, в космосе многое запрещено. Вот только все обходят подобные запреты, и смотрят на это сквозь пальцы. Главное — не злоупотреблять. В конце концов, у самого профессора тоже имелся НЗ, две по ноль-тридцать три, так что незачем строить из себя святого. Не поймут, да и вообще случай явно не тот.

— Наливай.

Петрова кивнула и плеснула в стакан до половины янтарной жидкости. Басов принюхался — виски. Настоящий, шотландский. Очень недешевая штука. В стоящий на столе второй стакан женщина налила столько же, тютелька в тютельку. Судя по движениям, она уже изрядно приняла на грудь, но руки не дрожали, а точность и вовсе была поразительной. Сразу видно — много работала в лаборатории, очень хорошо поставлен глазомер, а опыт и впрямь не пропьешь.

— Та-ак, что это мы тут делаем?

На пороге материализовался Исмаилов. Хмыкнул, глядя на них, потом вздохнул:

— Примете в компанию?

— Давай, — Петрова махнула рукой.

— Тогда я сейчас принесу...

— Потом принесешь. Если потребуется. А у меня еще есть, — тут она ткнула пальцем, и, проследив за ее жестом, Басов только сейчас обнаружил возле стены еще две фляги. Одна маленькая, открытая и, похоже, уже пустая, а вторая — совсем как та, из которой сейчас производили распределение живительной влаги. М-дя, Петрова не мелочилась.

Исмаилов не стал жеманиться, просто достал еще один стакан, получил в него свою порцию и поерзал, удобнее устраиваясь в кресле. При этом он стал на миг похож на огромного, чуть нескладного грифа. Вздохнул, приподнял посудину:

— Ну, помянем.

Выпили молча, не чокаясь и не закусывая. Петрова сразу же, без паузы, налила еще. Повторили. Шибануло так, что выдавило слезу из глаз. Рядом свирепо закашлялся Исмаилов, потом встал, выудил из холодильника нарезанную ветчину, поставил на стол, и все немедленно закусили.

— Ф-фу... Мне дед бы за такое по горбу так врезал, что неделю бы отлеживался...

— Мне тоже, — кивнул Басов. — Он у меня из староверов, пьянку на дух не переносил. А твой?

— А мой считал, что правоверному свинину есть нельзя, и вино пить. Крепок был в вере.

— Успокойся, это не вино, да и свинину в походе можно.

— Э-э, — махнул рукой Исмаилов. — Старикам этого не объяснишь.

— Это точно, — вздохнула Петрова. — Твой до скольки дожил?

— Он и сейчас живой. Ему восемьдесят восемь только. А твой?

— А мой погиб. Он во время Большой Прибалтийской дивизией командовал — ну и подорвался на мине. Случайность. А твой, Сереж?

— Умер три года назад. Ему уж за девяносто было.

— Ну, хоть мы остались, род не прервался, — кивнул Исмаилов. — А у...

Тут он осекся, но все поняли, о чем он. Петрова опять вздохнула:

— Дети. Трое. Надо будет, как вернемся, помочь.

— Никаких проблем, — не раздумывая, ответил Басов. Исмаилов лишь кивнул согласно. — Ты его хорошо знала?

— Ну, как хорошо... Я с ним дважды в экспедиции ходила. На Меркурий и к лунам Юпитера. Штурман он был замечательный, и человек тоже. Как-то на Меркурии он нас всех спас.

— Это как?

— Знаешь, Валер, так, как он, никто не сможет. У нас вездеход в трещину провалился, так Володя успел схватить за заднюю ось, другой рукой уцепился вообще непонятно за что и удерживал его, пока все не выбрались. Сила тяжести на Меркурии, конечно, не как у нас, но все же...

— Да уж, — подумал Басов. — Удержать вездеход — это надо обладать воистину нечеловеческой силой. И так нелепо...

А Петрова разлила по третьей, четко распределив то, что осталось во фляге, вздохнула:

— Ну, давайте, что ли...

Выпили, крякнули, закусили. Бледные щеки планетолога, наконец, порозовели, да и Исмаилов вроде бы оттаял, хоть и не до конца. Спросил, почему-то мрачно глядя в пол:

— А у вас как с детьми?

— У меня сын, — кивнула Петрова, ничуть, кажется, не удивившись вопросу. — Восемь лет парню. И как вернусь, буду думать о втором. Пора уже. А у тебя?

— Трое. Живут с матерью.

— Развелся, что ли?

— Ну... да.

— А что так?

— Спросите у этой... курицы.

— Если жена курица, то и муж явно не орел — не удержался от язвительного комментария Басов. Исмаилов не обиделся, только рукой махнул:

— Жизнь — штука сложная. А у тебя?

— Двое. И тоже... с матерью.

— А что так?

— Однажды не дождалась из экспедиции. Впрочем, я ее не виню. Самому думать надо было.

— Когда в экспедицию уходил?

— Нет, когда женился.

— Все, хорош о грустном, — прервала их Петрова, доставая следующую флягу. — Ну, поехали!

В каюту Басов вернулся уже далеко за полночь и рухнул в койку. Все, на сегодня впечатлений было достаточно.

Борт корабля Седов. Два часа спустя

Он проснулся от странного ощущения опасности. Лежал несколько минут, не понимая, что его вызвало, и лишь когда сон окончательно его отпустил, понял: бомба. Именно она явилась причиной беспокойства, не отпускающего уже который день. Черт!

Он встал, подошел к столу, выдвинул ящик и посмотрел на нее. Лежит среди ручек, почти неотличимая от них, разве что вдвое толще и в разы тяжелее. Даже стержень есть, писать можно.

Осторожно коснулся пальцами блестящего металлического корпуса — и с трудом удержался от вопля. Ему показалось, что бомба ожила. Этого не могло быть, но все равно казалось, что она лежит и смотрит на него. Живет своей странной, механической жизнью. Бред, конечно, вот только от бомбы следовало избавиться. Хотя бы ради здоровья собственных нервов.

План, как отделаться от внушающего священный трепет груза, родился словно бы сам собой. Он, конечно, обдумывал эту мысль и раньше, но все, что приходило на ум, это отправить ее в мусорный контейнер. Только вот что будет потом... Мусор не сбрасывали в космос, на корабле стоял реактор-конвертор последнего поколения, и все отходы, которые нельзя было использовать в замкнутом цикле, отправлялись в него, давая в результате дополнительную энергию. Все просто, но остается один вопрос — как на это отреагирует сама бомба. Какая у нее начинка, даже представить было трудно, разных типов взрывчатки люди изобрели вагон и маленькую тележку. А ну как рванет?

Представить себе взрыв конвертора было несложно. Лет десять назад, когда их только начали изготавливать, на Луне рванул экспериментальный образец. В результате образовался новый кратер, видимый даже в не очень сильный бинокль. И это притом, что мощность того реактора меньше установленного на 'Седове' раз в двадцать. Нет, конечно, если он рванет, люди не успеют даже ничего почувствовать, но это почему-то выглядело слабым утешением.

А сейчас, то ли от испуга, то ли еще от чего, мозг выдал результат. Завтра похороны. Тело штурмана не отправят в реактор, это против всех традиций. Похороны — это значит, Тимбитханов упокоится в космосе. Вот он, шанс!

В первый раз с момента отлета он заснул спокойно, и едва не проспал. Не услышал будильника, и все тут. Однако же, успел, в последнюю минуту, и принял посильное участие в одевании покойного. Не такой уж и простой процесс, кстати. Никаких комбинезонов — только парадный мундир, в рукав которого, собственно, и удалось сунуть бомбу. Все регалии, а их у Тимбитханова оказалось столько, что грудь его напоминала кольчугу. Потом тело помещают в специально сделанный в мастерской алюминиевый гроб, наглухо его запаивают и торжественно выносят в шлюз...

Он стоял у иллюминатора, рядом с остальными, и внимательно следил за тем, как гроб плавно выплыл в космос. А дальше сердце буквально сжалось, потому что он не улетел в дальние далека. В точном соответствии с законами механики, Тимбитханов летел теперь рядом с кораблем, словно почетный эскорт, и зрелище гроба на фоне звезд выглядело жутковатым и чуточку сюрреалистичным.

А вот теперь стоило начинать бояться. Потому что если бомба все же решит взорваться, то на таком расстоянии она пропорет обшивку корабля, словно бумажную. Именно напротив гроба не было дополнительной стены из грузовых контейнеров, так что удар придется по жилой и технической палубам. И вот тогда мы похохочем...

Оставалось уйти в каюту, сидеть там и не отсвечивать, чтобы случайно не выдать своих чувств. Хорошо еще, отнеслись с пониманием, небось думали, что переживает из-за смерти товарища. Дебилы! А проклятый гроб висел почти напротив иллюминатора и никуда не собирался исчезать.

Следующие пять дней он вынужден был любоваться этим зрелищем почти постоянно. Как вариант, можно было задраить иллюминатор, но тогда становилось совсем уж тоскливо. Знал ведь, что никуда начиненный взрывчаткой гроб не делся. Однако к концу третьего дня он поймал себя на мысли, что вид летящего в пространстве гроба перестал его раздражать. Человек — скотина такая, что привыкает ко всему, в том числе и к таким зрелищам. Тем более, что приближалось время торможения, когда их корабль начнет сбрасывать ход. У гроба же тормозных двигателей не предусмотрено, и унесет его куда подальше. В общем, на пятый день он мог уже смотреть на него с улыбкой и даже с легкой ностальгией. А в ночь с пятого на шестой день гроб исчез.

Он проснулся, и, даже не глядя в иллюминатор, в темпе оделся и выскочил в коридор. Утренняя разминка, опоздание на которую Павлов не прощал и гонял за это до седьмого пота, выглядела куда более важной, чем успевший опостылеть вид на космос. Тем удивительнее оказалось, что народ во главе с тренером, вместо того, чтобы спешить на нее, толкался на смотровой площадке, возбужденно жестикулируя. И, когда он подошел, то почти сразу понял, что произошло. Космос вновь был чист.

Товарищи возбужденно спорили, активно строя гипотезы, а ему было ясно все и сразу. Сработала бомба, вот что произошло. И полетели клочки по закоулочкам. Но... почему же цел корабль? Почему даже сотрясения никакого не было? И мозг тут же выдал ответ, простой и логичный. Удивительно, что он не додумался до этого раньше, такая замедленность мышления непростительна ученому. Конечно же. Взрыв произошел в безвоздушном пространстве. Ударной волны просто не возникло, и потому никаких повреждений и быть не могло. Разве что будь взрыв ядерным, но бомбу таких размеров можно изготовить разве что из очень активных материалов. А они будут фонить так, что экранировать не удастся, сканеры засекут ее мгновенно. Так что остается обычная взрывчатка. И нечего было так нервничать, идиот!

Поразительно, насколько происшедшее подняло ему настроение. И лишь спустя пару часов до него дошло: бомба все же была включена. А раз так, значит, его уже заранее списали. И что теперь делать? Затаиться и сидеть тихонечко или все же попытаться выполнить задание и вывести из строя что-то важное?

Наверное, спокойно досидеть до конца рейса было бы самым правильным. Вот только глодала сердце мысль, что когда он вернется, бумаги на него уже уйдут, куда следует. И какие будут последствия, страшно было даже представить. Это не прибежать сразу же и доложить о попытке вербовки, это совсем другое. По голове не погладят однозначно, а зоны он боялся смертельно.

После долгих раздумий, он все же склонился ко второму варианту, решив, правда, отложить его реализацию. Просто смысла не было начинать сейчас, это даже куратором обговаривалось. До Марса они в любом случае дотянут, а там военная база с неплохим ремонтным доком. Живо приведут корабль в порядок. Так что пришлось ждать, скрипя зубами от негодования. Впрочем, не так уж и долго оставалось ждать — уже вечером корабль приступил к торможению.

Рубка 'Седова'. Тот же вечер

— Ну, что скажете, Ирина Васильевна? — контрразведчик неторопливо потягивал чай из высокого граненого стакана. Старомодная посудина выглядела среди хрома и пластика несколько архаично, если, конечно, не знать, что этот стакан вполне способен выдержать удар кувалдой.

— По поводу? — Демьяненко сидела в своем кресле, вытянув идеально стройные ноги, и спокойно, без тени каких-либо эмоций, накладывала макияж. Создавалось впечатление, что ее ничего больше не волнует, движения были точны, как у робота, даже зеркало пилоту не требовалось.

— По поводу нашего штурмана.

— А чего говорить? Умер человек, бывает. Я с его обязанностями вполне справляюсь, а в поясе астероидов Игорь Петрович подстрахует, если потребуется. У военных помощи можно попросить, но, думаю, обойдемся и без этого.

— Не придуривайся, — Романов сидящий за своим пультом и что-то сосредоточенно рассчитывающий, движением руки смахнул с экрана записи и, встав, прошелся по рубке. — Я про ситуацию с его телом.

— Мы же договорились, вроде, о версии с метеором. Технически я другого варианта, объясняющего исчезновение гроба, и не вижу.

— Три раза 'ха!', — тоном, показывающим, что ему совершенно не смешно, прокомментировал ее слова контрразведчик. — Это для... гм... пассажиров еще кое-как прокатило, хотя и они, думаю, не все поверили. Но мы-то понимаем простую вещь: сама по себе вероятность встречи с метеором здесь стремится к нулю. Сколько мы их встретили за время полета?

— Приборы зафиксировали три удара, — Демьяненко закончила наносить макияж, извлекла маникюрный набор и начала аккуратно подравнивать ногти изящной пилочкой.

— И все три имели такую массу, что оставили на внешней обшивке только царапины. Даже слой краски не смогли пробить. А теперь скажите мне, вы верите, что в ящик размерами метр на метр на два угодил крупный метеор, способный его сбить с курса?

— Нет, — все так же бесстрастно ответила женщина, не переставая доводить свой маникюр до идеального состояния. — Однако это роли совершенно не играет.

— Почему? — одновременно спросили оба мужчины.

— Потому что у нас не хватает информации для серьезного анализа, а гипотезы мы можем строить сколь угодно долго. Подтвердить и опровергнуть их мы все равно не можем, так что равновероятно и появление инопланетян, и то, что наш механик каким-то образом приделал к гробу реактивный двигатель.

Доля правды в ее словах была, и некоторое время в рубке царило молчание, прерываемое только звуком постукивающих по подлокотнику пальцев. Контрразведчик, расположившийся в кресле Тимбитханова, своего ему в рубке не полагалось, задумчиво барабанил по пластику, похоже, даже не слыша звука. Потом он с шумом отхлебнул чай и вздохнул: