Степан помрачнел. Задумался. Видимо, Алексей попал в точку.
— Ты, государь царевич, правду знать хочешь... а ежели князь виноват?
— То он и отвечать будет. На небе — перед Богом, а на земле — перед тобой. Или перед Фролом, ежели ты ему отмщение доверишь.
Именно так. Не месть. Отмщение.
— Мне отмщение и аз воздам...
— Это для неба. Но и на земле правосудие свершаться должно.
Такого поворота Стенька явно не ожидал. Но....
— А государь знает ли?
Алексей опустил глаза. Помолчал. Опять поднял их на собеседника.
— Для него князь ценнее казака. А для меня мои люди важнее золота.
— Ванька твоим человеком не был.
— Фрол мне добрую службу сослужил, да и ты тоже...
Мужчины помолчали. И неважно, что один — мальчишка, а у второго кровь за плечами... Сейчас у них общее дело. Общая месть. Общая готовность идти до конца. Это важнее возраста...
Они молчат. А потом Степан выдыхает откуда-то изнутри.
— отдай мне убийцу брата, государь!
И Алексей медленно опускает веки. Под столом беззвучно выдыхает Софья. Удалось... Господи, спасибо тебе! Верю, не верю — СПАСИБО!
— Мое слово.
Недосказанным остается многое, но главное уже произнесено. Не государь царевич, нет. Это не оговорка.
Государь.
* * *
Сказать было намного легче, чем сделать. И подождать пришлось, никуда не денешься, покамест разведали, потом донесли...
Фрол извелся, Степан письма слал, но брат его же и успокаивал. Видел, что не впустую время уходит, что не лгал ему царевич, что вестей ждет....
А тем временем и остальные дела делались.
Ордин-Нащокин бросился царю в ноги, умоляя признать внука. Алексей Михайлович сильно рассердился на блуд без благословения, но потом чуть успокоился. Как говорится — а кто не грешен?
А если ребенка мужчина признать хочет... а мать где?
Нет матери?
Жалость какая...
Опытный дипломат, Ордин-Нащокин извернулся так, что было непонятно, жива мать или нет, но общее впечатление создавалось в пользу чуть ли не дворовой девки, на которой жениться уж никак невместно. А вот дитя признать — вполне богоугодно.
Так что малыша крестили Романом Ординым-Нащокиным и порадовались. Анна вообще расцвела, все-таки родное чадо...
Татьяна не удержалась, конечно, так что Софья однажды стала свидетельницей сестринского разговора 'по душам'.
Она не подслушивала, боже упаси. Она — осведомлялась. А в данном случае — когда все спали, направилась к царевне Анне, поговорить с ней. И...
— ...в уме ли ты, сестрица? Да на тебя поглядеть — слепому все видно будет.
— Я никогда счастлива так не была. Танечка, родная, помолись за меня!
— За что молиться? За жизнь вашу в грехе?
Помолчи, тетя! Не говори про брак!!! — что есть силы взмолилась про себя Софья. — Господи, помоги!!!
То ли день был удачный, то ли молитвы ребенка имели силу, но....
— Танюша, пусть ворованный, пусть час, но мой! Мой он! Ведь мы все пустоцветы... а если б ты знала, какое это счастье! Когда любишь, когда любима....
— Мне такого не выпало!
— Так ведь все от тебя зависит! Ты красавица и умница! Только плечом поведи, глазом мигни!
— Я царская дочь, мне что — с конюхами по кустам валяться?
А подтекстом — как ты, сестрица...
Анна тоже лицом в грязь не ударила.
— когда полюбишь — и конюх для тебя королевичем будет, знаю, что недостойному ты сердце не отдашь. А без любви, хоть бы и королевич заморский, а все будет хуже последнего конюха.
Кажется, попала не в бровь, а в глаз. Татьяна пригорюнилась.
— Ох, сестрица, а есть ли та любовь...
— Есть. Только верь мне.
Софья потихоньку отползла от двери. Теперь надо удвоить присмотр за Татьяной. А, ладно. Лишний повод потренировать девчонок.
* * *
Спустя месяц состоялись испытания самого примитивного гелиографа.
Не того, конечно, который использовался для съемок, а самого простого. Металлической пластины, способной передавать световые сигналы. Делалось все очень просто, благо, день был ясный.
Алексей Михайлович писал записку, потом верховой отнес ее к ребятам у гелиографа — и те принялись сигналить.
Алексей Алексеевич, бледный от волнений, принялся расшифровывать примитивную азбуку Морзе. А что тут еще лучше придумаешь?
— Точка... тире... еще две точки...
Алексей Михайлович смотрел чуть насмешливо, шушукались бояре, Софья, сидящая в возке (а вдруг кто увидит) вместе с двумя царевнами переживала за брата.
Но вскоре лицо мальчишки прояснилось.
— Пригодно ли сие изобретение для целей воинских?
Алексей Михайлович только головой покачал. Вот именно этот вопрос и был в записке. А сын улыбнулся, широко и открыто.
— не всегда, батюшка, но пригодно. Мы таковыми сигналами многое сказать можем, а враг и не поймет сразу.
— Хорошая придумка, сыне... А еще для чего она гожа?
— Кораблям можно так же общаться. Сообщения передавать... да мало ли! Не всегда ж можно гонца послать. А тревогу просигналить всяко проще...
— а дорога ли придумка?
При виде обычной блестящей металлической пластины царь только головой покачал.
— Вроде бы и недорого... обдумать надо.
Алексей сразу нахмурился. Что это такое — обдумать он уже знал. Считай, представить на рассмотрение боярской думе, а там и получше проекты потонут без следа. Им-то невыгодно, если своровать не получается! Но и ругаться не стал.
— Батюшка, письмо у меня. Донской казак Степан Разин челом тебе бьет.
— И чего он желает?
— Пишет он, что брата его сказнили смертью лютой — невиновного.
— Вот как? И кто?
— воевода твой. Юрий Долгоруков...
— Юрия я знаю, сыне. Просто так никого он не казнил бы...
— а он и не просто так, батюшка. Позволишь ли рассказать, что мне ведомо?
— Позволю, сыне. Только не здесь и не сейчас...
Алексей Алексеевич кивнул — мол, подожду. А царь с умилением поглядел на белобрысую макушку сына.
Умница растет.
Наследник...
Государь всея земли православной.
* * *
Разговор с отцом вышел у Алексея нелегким. Хоть и были рядом Софья, Анна и Татьяна, последнее время начавшая симпатизировать казакам, но основная нагрузка упала на плечи мальчишки.
Вечером, поздно, когда удалились все остальные, когда Лёшка посмотрел на отца и попросил разрешения тетушкам да сестренке остаться — мол, у меня от них секретов нет, Алексей Михайлович кивнул — и пригласил ребенка в свой кабинет.
Красивый, весь в золоте... Лёшка не мог не оценить, насколько у него удобнее.
Золота нет, так оно и не надобно, и оружие дорогое по стенам не развешено, так и на кой оно в кабинете? Перья саблей точить?
Зато у него все просто, полки вдоль стен, на них свитки и книги, все по делу, ничего лишнего нет, но нет и ненужного. Стол только великоват, но это на вырост.
— Когда-нибудь все твое будет, сынок..., — неправильно понял интерес сына Тишайший.
— Тятенька, проживи еще сто лет! — тут же отреагировал мальчишка. — Чем позже я шапку Мономахову надену, тем больше поживу спокойно.
Тишайший только усмехнулся. Не без того, ой, не без того...
— Умен ты, сынок, не по годам. В Кремль обратно не хочешь?
— Нет, батюшка. Здесь уж ты бояр гоняй, а я у себя в школе буду тебе помощников растить.
— Мне ли? А то и себе?
— Земле православной, государь. Ей, родине-матушке и только ей. А то ведь кого ни возьми, никто Руси не служит, всяк себе урвать пытается. Дедушка мой, Милославский, сколько раз бит был, народом ненавидим, а все хапает, словно на тот свет с собой унести собрался.
— Да-а, сынок, мне бы в твои годы так рассуждать. А об Илье ты зря так, он человек полезный...
Чего стоило Алексею проглотить ехидное 'Не все то полезно, что в душу полезло' — только он знал. Но проглотил и невинно улыбнулся.
— Тятенька, ты бы передал ему, что ежели хочет он что узнать, так пусть у меня и спрашивает, а не подсылов шлет?
— А шлет?
— А то как же, тятенька. Пытается понять, где с моей школы себе кусок урвать можно.
— и где же?
— Ему пока то неведомо.
— Умен ты, Алёшка, умен. Женить тебя скоро будем, вот что...
Алексей на минуту даже опешил от такого предложения, хотел возразить, но потом вспомнил Софью. Лучшее, что он мог сейчас сделать...
— Это дело важное, тятенька, все обдумать надо. Ты ведь со мной посоветуешься, как время придет?
Алексей Михайлович только головой покачал.
— Как же иначе, сынок. Тебе жить, но тебе и государством править. Так что выбирать будем...
Алешка улыбнулся отцу — и перешел к делу.
— Батюшка, так что мне казакам ответить?
— Скажи, что несправедливых решений Долгоруков не принимает. Ежели решил казнить, значит, за дело.
Челобитная так и осталась лежать.
— Батюшка, а ежели невиновны казаки? И то мне доподлинно известно?
Тишайший нахмурился.
— Алешенька, меня эти холопы не волнуют. Мне бы с войной этой разобраться, а ты мне про такие глупости. Да пока Юрий мне сражения выигрывает — пусть хоть всех их перевешает, слова не скажу.
Алексей покосился на Софью. Именно это сестренка ему и предсказала, почти дословно. И ведь был, был разговор с отцом, но тогда предварительно, а сейчас все было сказано открытым текстом... ой, плохо.
— Тятенька, да разве ж можно так...
— Все, Алёша. Не лезь в дела, которые тебе пока не по уму. Юрка предан мне, словно пес, да и сын его, Мишка, добром мне служит. Не касайся того, что тебе не надобно. Лучше расскажи мне, что ты там за игры в мяч придумал в школе своей?
Алексей вздохнул — и принялся рассказывать, понимая, что настаивать бесполезно. Визгу будет много, пользы мало, а раз так — к чему?
А игры?
Да все те же. Футбол, баскетбол, волейбол, пионербол, а зимой хоккей. Лучше для мальчишек еще и не придумали ничего. Только названия пришлось давать свои.
Ножный мяч, сетка, корзинка, ледобой...
Чуть подтолкнуть, сформировать команды — и еще как будут гоняться, а заодно и свою физическую форму подтянут.
Уже поздно вечером, в Коломенском, Алексей проскользнул в покои к сестре.
— Сонь, ты права была. Отец и слушать не захотел.
Софья пожала плечами. Не без того. Казаки были им списаны в расходники, она и сама так поступала, только вот сейчас Долгоруков ей и даром не нужен был, а вот казаки — позарез. Вывод напрашивался сам собой.
— Подожди. Вот война закончится, приедет он сюда — и перевернется на нашей улице возок с пряниками.
— А Степан до той поры подождет? А Фрол?
— Куда они денутся. Мы сейчас их единственная надежда, ведь неглупы оба, понимают, что против государства не пойдешь...
— Но попытаться могут...
— А мы попытаемся их удержать.
Софья успокаивала брата, а сама думала, что надо отписать Степану. Он из двоих братьев сильнее, злее и хуже поддается влиянию, ну да ладно. Уломаем. А еще надо поговорить с Ибрагимом.
По ядам он специалист, работа такая. И распознать, и вылечить, и — сделать.
Ей сейчас последнее нужно больше всего.
Не резать же ножичком воеводу? Никак нельзя. Но и спускать такие радости жизни она ему не собирается. Тем более, если она все правильно просчитала — через год-полтора он дома и будет, с победой. Или тем, что называется победой.
Лёшка наконец, наговорился, и выскользнул за дверь. Софья сидела в позе лотоса и размышляла.
Донесения с фронта выдались паршивыми и другого слова им подобрать было нельзя.
Почему были казнены казаки, и что вообще скрывалось за всеми этими радостями?
А так вот. Когда Долгоруков прибыл на фронт, он начал всех строить и пинать. Армия зашевелилась и принялась гонять поляков. Одержали несколько побед и кое-какие вполне убедительные. Ян Казимир Ваза, его величество, отлично понимая, что если так будет и дальше, его просто свои же свергнут, решил сделать ход конем. Договориться с Долгоруковым, чтобы происходили не битвы, а баталии. То есть не сражения, с заранее расписанные стычки. Потом Россия полупобедит-полупроиграет, заключат мир... ну не тянула Речь Посполитая на такую долгую войну, не тянула! И Ян отлично понимал, что еще года три — и его свои же зароют.
Дураком означенный король отнюдь не был.
Посла гонца договориться с Юриком, общий язык они нашли, а казаками решили пожертвовать, как разменной монеткой. И почему-то Ивану Разину это не понравилось.
Да, никто его не оповещал. Но...
Юрий Долгоруков, как настоящий князь, не мог приехать на войну без обоза. И оказалась в нем одна одень красивая холопка, с приятным голосом. Очень уж любил старый черт, когда та ему по вечерам Библию вслух читала. И только Библию, а то ж! как вы могли подумать что-то еще, он же до блуда никогда не опустится, правда?
Благородному князю невместно!
А вот холопке... захотелось девушке, чтобы ее талант чтицы оценил и молодой красивый казак. Ну и...
Казак-то оценил, от нее и узнали о планах Юрки. Иван-то надеялся все уладить миром, но куда там! Князь пошел в амбицию, сначала не отпустил их на зимние квартиры, а потом...
Потом и история с девицей раскрылась. Долгоруков рогов не простил. Девку отдали обозникам, князю нашли новую чтицу, а казаки попали как кур в ощип.
Иван решил бежать. Их и так собирались разменять, так чего терять? Все-таки отношение к казакам было.... своеобразное. Вроде бы и православные, а все ж не свои, ой не свои...
Так вроде и предать их не за грех.
С бегством же... могло повезти. Могло — не повезти. А если может, то и не везет и не едет.
Теперь, по логике вещей, можно было ждать пары побед от Долгорукова, пары побед от Яна Казимира — и предложения перемирия. Там Ежи Любомирский воду хорошо помутил, остальная шляхта поняла, что они здесь тоже не хвост собачий, Вишневецкие, Собесские, еще кое-кто...
Одним словом, казаки пошли разменной монеткой, от чужих ушли, а свои их и догнали...
Это Софья и объяснила Фролу. Точнее, объяснял Алексей. А вот Степану Софья собиралась писать сама, пусть Лешка подпишет...
От размышлений ее отвлекла скрипнувшая дверь.
— Кто там?
— Сидишь, выскочка?
Софья пригляделась к ночной гостье — и без особого удивления узнала в ней царевну Марфу. Ну, тут все ясно. Татьяна уехала, ее не берут, одиноко, тоскливо, заняться нечем, мозгов не хватает, зато дури и злости — выше ушей. Да и возраст такой... тринадцать лет, это в двадцать первом веке сопливое детство, а здесь уже вполне себе юность. Замуж выдавать можно, да не выдадут, вот и бесится девка. А вот что с ней делать?
Драку устроить?
Софья мелковата была для драки. Может, она и справится с незваной гостьей, но шум поднимется, слуги прибегут, Марфе-то что, а Софью могут и в Кремле оставить, если Лёшка не отстоит. А может и не получиться. То есть...
Если бить — то наверняка. И в горло, чтобы не шумела.
Хорошо, что служанок здесь с Софьей нет, стены толстые, а покои на отшибе. Терем царевны Татьяны, который пока еще не заняло бабское царство.
А потому...
Софья схватила сестру за руку, резко рванула на себя, подставила подножку — и когда та влетела в комнату, крепко приложившись плечом об кровать — захлопнула дверь.
