Фантазм

— Узнали что-нибудь? — весельчак Луи многое повидал в жизни, но проняло даже его. Он был уверен, что парнишка натерпелся в рабстве неведомо каких ужасов, поэтому не в себе настолько.

В каком-то смысле он был прав.

— Нет.

Филипп уверился уже, что брат его избегает — неужели стыдно стало? Вряд ли. Тем не менее, каждый раз как он заходил, намереваясь прояснить ситуацию с юным рабом, Фейрана неизменно не оказывалось дома. Старый домашний раб, может, и рад был бы что-нибудь сказать, да много ли у немого узнаешь: тот ведь даже грамоте обучен не был, чтобы написать.

Мужчина недолго раздумывал, глядя на воду за бортом, а потом решительно направился в каюту: состояние мальчика уже хуже некуда, и больше так продолжаться не может!

Войдя, он осторожно присел рядом со свернувшимся в маленький комочек юношей.

— Айсен, — мягко обратился Кер к нему, погладив острое плечико, — Айсен, ответь пожалуйста. Я хочу поговорить с тобой.

Молчание. Но когда мужчина потянул его за руку, мальчик покорно сел, уставившись вниз на покрывало.

— Айсен. Не нужно больше бояться! Ни меня, ни кого бы то ни было, — ласково убеждал его Кер. — Здесь никто не обидит тебя и не тронет, клянусь!

Молчание. Складывалось впечатление, что все ему уже безразлично.

— Айсен, можно тебя спросить?

На миг в синих глазах мелькнуло что-то живое — вялое подобие удивления: у него вдруг спрашивают разрешения?

— Можно? — Филипп терпеливо ждал и был вознагражден едва заметным неуверенным кивком.

— Не хочешь — не отвечай, если это тяжело для тебя. Понимаешь?

Еще один робкий растерянный кивок, но, кажется, юноша понемногу начинал втягиваться в общение.

— Скажи, ты ведь... был с моим братом?

О! а вот это уже настоящее удивление! И проблеск какой-то непонятной мысли... Хорошо!

— Ну... ты делил с ним постель?

— Да... — тихий шелест. Филипп едва удержался от вздоха облегчения: это было первое услышанное им от Айсена слово после "господин очень добр" еще в доме Фейрана.

— Он... принудил тебя? — спросил он, как не горько было предполагать подобное, — Делал тебе больно?

Такая же призрачная улыбка. И ответ знакомый:

— Господин очень добр.

Мужчина все-таки вздохнул и попробовал зайти с другой стороны.

— Айсен, расскажи, пожалуйста, как ты попал к господину Фейрану. Он купил тебя, выбрал в школе?

— Нет. Я умирал, — спокойно объяснил мальчик, глядя куда-то в сторону. — Наверное, ему стало интересно...

Филипп еле сдержался, чтобы не поежится от этого ровного голоса.

— Умирал? Ты болел, и он лечил тебя? — мужчина ободряюще сжал тонкие руки, но мальчик внезапно вздрогнул и побледнел. Синие глаза снова почернели, его затрясло.

— Мой... — Айсен даже заикаться начал, — мой первый хозяин любил боль... Он... он всегда бил меня и...

Ладошка сжимала ошейник с такой силой, что побелели костяшки.

— и... тут, — вторая рука легла на живот у паха, — внутри все порвал...

У Кера перехватило дыхание от этой безыскусной повести и страшного ее смысла. Перед глазами стояли полоски рубцов на спине ребенка, увиденные когда его бесстыдно тискал Ожье: он представлял как это могло быть, когда раны были свежими.

— Твои шрамы... — проговорил он севшим голосом.

Айсен лишь закусил дрожавшие губы.

— Не бойся, дитя, — потрясенный Филипп снова погладил его по напряженному плечу. — Ничего подобного с тобой точно больше не случится! Обещаю!

Одно хорошо — от жутких воспоминаний мальчик, кажется, очнулся немного и оживился.

— И Фейран тебя выкупил, — Кер вернулся к нынешней истории, которую прошлое насилие все же не объясняло до конца.

— Я не помню как, — так же просто ответил Айсен. — Мне было совсем плохо, и господин Фейран меня еще долго лечил.

— И что же, он сразу стал спать с тобой? — в голове не укладывалось, что его брат мог спокойно сношать едва поправившегося после зверских надругательств мальчишку.

Что-то он, наверное, и впрямь не понимает в жизни!

— Нет, — Айсен простодушно отмел его опасения, чтобы тут же добавить новых. — Я сам к нему пришел. Очень испугался вашего...

Юноша слегка покраснел, и эта естественная реакция от души порадовала его собеседника, продемонстрировав, что он все больше выбирается из бездны беспамятства.

— ...товарища, и ссейдин Фейран сам меня взял... ну то есть сначала... и я... но потом... — Айсен окончательно запутался, смутился и умолк.

Филипп молчал, не сразу решившись продолжить расспросы: не то страшно, что перепуганный мальчишка предлагает себя хозяину, чтобы избежать более жестокого насилия, а то страшно, что хозяин этим пользуется! Им — пользуется...

— А потом?

— А потом я ему надоел, — Айсен опять угас, возвращаясь в прежнее отсутствующее состояние, — и господин отдал меня сначала уважаемому Ахмади Низаму, когда он гостил у господина, а теперь вам...

— ЧТО?! Что значит отдал гостю?! — Филипп подскочил.

Он наивно предполагал, что после всего услышанного потрясти его уже невозможно, а зря!

— То есть... Тристан... Господин Фейран приказал тебе отдаться другому мужчине?

— Да... — тускло прошептал Айсен, зябко обнимая себя руками и опуская голову, — Хотя почтенный Ахмади не захотел меня.

Действительно, почтенный! Кер мысленно поблагодарил бога, что этому ребенку, — а ведь он еще ребенок! — встретился хотя бы один нормальный приличный человек. Он задушил приступ негодования, опасаясь испугать своим гневом сжавшегося мальчика.

— Как я понимаю, Фейран даже не спросил, согласен ли ты отдаться ему или кому-то еще, — мягко заметил мужчина, и Айсен удивленно взглянул на него.

— Рабов не спрашивают... — озвучил он очевидное.

— Но ты ведь не хотел, — настаивал Кер.

Юноша смотрел на него, ошеломленно хлопая ресницами, а потом вдруг отчаянно замотал головой. Филипп устало потер лоб: поступки брата, безусловно, шокировали. Оправдать их ничем не получалось... да и не очень хотелось!

— Айсен, поверь, больше никто не будет принуждать тебя! Вот это, — он подцепил пальцем ошейник, — еще не дает право забывать, что ты человек! С такой же кровью... сердцем и душой! "Раб это вещь" — не более чем удобное оправдание для собственных грехов!

Кер видел, что юноша не очень понимает его и не верит, но это только начало. Нужно же хоть кому-то показать ему, что то, как с ним обходились все это время — отнюдь не в порядке вещей! Мужчина мерил шагами клетушку каюты, чтобы как-нибудь выплеснуть раздражение.

— Работа это одно, и в любом занятии нет ничего дурного или постыдного. Но твое тело должно принадлежать только тебе и только ты сам вправе решать как им распорядится и в чью постель придти...

Он обернулся, чтобы заметить, как по ввалившимся бледным щекам градом катятся слезы.

— Но ссейдин... — мучительно выдохнул Айсен, — я хотел... я хотел с ним! Почему тогда он... он...

Юноша зашелся слезами, спрятав лицо в ладонях и слушая эти горестные безысходные рыдания, мужчина под влиянием вырвавшегося признания потихоньку начал проникаться новой, не менее шокирующей, чем все остальное, мыслью. Он снова сел рядом, дождался, пока мальчик немного успокоится, поглаживая по плечам и проговаривая что-то теплое и утешающее, и с улыбкой поинтересовался:

— Значит, тебе было так хорошо с ним?

Вспыхнувший густой румянец, и стыдливо опущенные ресницы говорили яснее слов.

— Скажи, а господин был доволен твоим послушанием, когда ты пошел к его гостю?

— Не знаю, — признал задумавшийся Айсен, — Он прогнал меня от себя и сказал, что продаст... А теперь вот отдал вам.

Губы у него снова дрогнули

— Надо же! — заметил себе Филипп, начиная понемногу смотреть на ситуацию в несколько ином ключе, чем прежде. — Скажи-ка, а ты хотел бы к нему вернуться?

Вот это глаза!! Так смотрят малыши на явившуюся к ним настоящую сказочную фею.

Однако постепенно взгляд неотвратимо потух.

— Я ему больше не нужен, — твердо сказал Айсен, отворачиваясь, и ничего детского не осталось в скорбном изгибе губ.

Припомнив, как взбесился Фейран на его требование продать мальчика, Филипп улыбнулся еще шире.

— Ну и что же мне с вами делать, — непонятно протянул мужчина. Вот уж в самом деле, наворотили так, что теперь сами точно не разберутся. И ладно один еще неопытный ребенок, — с поломанной судьбой, искалеченной израненной душой... А этот горе-умник?!

— Знаешь, мне почему-то кажется, что все совсем наоборот, и господин Фейран привязан к тебе гораздо больше, чем он показывает! И куда больше, чем ему самому нравится.

Юноша напряженно смотрел на него, хмурясь от непонимания.

— Но ведь он меня отдал!

В яблочко. И вот как прикажешь объяснять необъяснимое? Влюбленные, они ведь хуже безумцев... Да, Тристан, твой долг определенно растет: не перед ним, перед этим несчастным мальчиком!

— Понимаешь, — Филипп вступил на очень зыбкую почву, пробираясь почти ощупью, — Он у тебя не первый...

Хотя какая к черту разница первый или нет! Тем более в отношении Айсена.

— Возможно, когда он посылал тебя к другому, то надеялся, что ты покажешь как-нибудь... что никому, кроме него, не позволишь себя коснуться? Я знаю, что это звучит странно и нелогично, но... любовь, ревность вообще не поддаются логике! Ты любишь Фейрана?

— Не знаю... — беспомощно пролепетал Айсен: похоже, подобным вопросом он не задавался сам.

Он сидел, раздавленный кошмарным пониманием: наверное, господин по правде испытывал к нему влечение... Никто никогда не был и никто не смог бы быть более нежным, ласковым, заботливым, чем его ссейдин! Его единственный хотел испытать его, хотел, чтобы он доказал свою... любовь(?), доказал, что он не подстилка, которая спит с ним только потому, что он — хозяин... а он не выдержал этого испытания! Он сам виноват во всем, он не верил... в любимого и сам все испортил! Какая разница, что почтенный Ахмади не взял его, — он показал, что любимому нельзя верить ему! О Создатель, что же теперь делать?!

Но помощь пришла снова и из того же неожиданного источника.

— Я могу поговорить с ним, попробовать объясниться, — предложил Филипп.

У Айсена даже слов не осталось. Этот человек будто снова дал ему жизнь всего лишь несколькими простыми словами.

Нет! Не заново, а новую жизнь! Жизнь, в которой есть смысл, есть любимый!

— Если ты хочешь, конечно! — Филипп не мог не заметить резкую перемену в юноше, и она ему не очень нравилась, кажется, заведя совсем не туда, куда он надеялся. — Смотри, я повторяю — в моем доме тебя никто не будет домогаться. Пожил бы спокойно, попривык, освоился бы, а там — глядишь, я бы тебе и вольную дал...

Если раньше смотревшие на него синие глазищи были полны беспредельного изумления, то то, что в них отражалось сейчас — вообще не имело названия!

— В-вольную... — как-то задушено, запинаясь, выдавил мальчик.

— Вольную-вольную, — невозмутимо подтвердил мужчина, — Станешь свободным человеком. Избавишься от этого сомнительного украшения...

Он опять ткнул пальцем в ошейник.

— Так что подумай хорошенько! — завершил он долгий разговор, поднимаясь. — И скажи мне, что решишь. А пока советую поесть!

* * *

Говорят, клин клином вышибают. В определенном смысле это так и есть! Череда новых потрясений — одно за одним — пробилась сквозь шок и охватившую юношу апатию, в которых единственной реальностью оставались два коротких слова, перечеркнувших все, что он собой представлял и гудящих в ушах корабельным колоколом в тумане.

Айсен колыхался в этом промозглом мареве безвольной щепкой, застряв где-то между пропастью и бездной на тонкой пленочке бескрайних равнодушных волн существующей действительности, не имея вокруг малейшего ориентира. Шанса за что-нибудь уцепиться.

Какая-то незначительная, еще неуверенно тлеющая часть его сознавала, что это "плавание" не может продолжаться долго, и жалкий, оставшийся от забавной игрушки обломок — вот-вот затянет в глубину, откуда уже не возвращаются.

Где-то в то же время пришло отстраненное созерцательное понимание, что боль на самом деле это и есть жизнь. Боль — это счастье... а не то, во что играет глупый котенок. Котенок глупый, — он не понимал такой очевидной вещи, пока не стало ни того, ни другого, ни третьего.

Айсену уже действительно было все равно — не осмысленно все равно, когда человек что-то прикидывает, рассчитывает, делает какие-то выводы... Нет, не задумываясь, до самого нутра все равно что с ним будет теперь.

Что будет делать с ним новый хозяин? Юноше было это безразлично. Совсем. Абсолютно. Вряд ли что-то новое... Изобьет, поимеет, продаст, — да хоть всей команде разом кинет!

Тем лучше... Может быть игрушка окончательно доломается, и обломки все-таки можно будет выбросить... Ничего не имело значения больше.

Кроме одного. Одного, которому он больше не нужен. Тоже совсем...

Очередной хозяин своими расспросами лишь еще больше разбередил упрямую память о времени, когда котенок еще не знал, что он глупый, а игрушка с увлечением играла в господские игры. Но внезапно, — точно холодной отточенной сталью пронзило пустоту на месте сердца и оно снова зашлось: одновременно от ужаса и радости... Речи нового господина с трудом, но пробились сквозь беззвездную тьму сознания и огнем обожгли душу: господин... ссей"дин — любил его?

Если бы не любил — разве стал бы его испытывать? От рабов не требуют доказательств — к чему что-то требовать от вещи, у которой нет своей воли?

Опомнись, дурная забава, — рабов не любят!

Впрочем, рабы тоже. Вот так — чтобы без него мир замирал, и даже уже на спасительный шнурок не поднималась рука!

Но ведь и господин Филипп говорил с ним не как с рабом и вещью. Он спрашивал о согласии, утешал, объяснял, а под конец и вовсе предложил такое, о чем Айсен и не мог помыслить!

Стать свободным...

Значит — стать равным светилу на твоем небосклоне... Ведомо ли подобное! — Айсен был сокрушен. — Да и не надо ему ничего такого, одной улыбки ссей"дин хватит, чтобы умереть у его ног, когда сердце разорвется от восторга...

И все же! Быть свободным это значит, что его больше не станут продавать и покупать, передавать из рук в руки. Что никто и впрямь не посмеет посягнуть на него. Айсен чувствовал себя заново родившимся или вернее, очнувшимся от летаргического сна, — иногда сладкого, иногда оборачивающегося беспробудным кошмаром... Теперь, все вокруг казалось немного иным, не таким как прежде: вроде бы все тоже самое, но как-то иначе видится — словно луна в трубу на крыше у господина.

Может быть потому, что сейчас он сам должен был сделать выбор, решить чего хочет он и что ему нужно?

Не что, а кто!

Ему нужен один. Его единственный, его ссей"дин...

Ему нужно исправить свою ошибку.

Когда Айсен озвучил господину Филиппу свое решение, голос его звучал как никогда твердо.

— Я хочу вернуться, — ясно и четко повторил стоявший в дверях юноша.

Не то чтобы это было неожиданно, но признаться, Филипп был разочарован.