Анохен (цикл "Огонь и Лед") - в продолжение5

Он не хочет уходить. Не сейчас. Ему совсем не безразлично, что будет с доверчиво свернувшимся на его коленях существом. Неожиданное открытие. Можно обдумать его после, а сейчас — принять как данность.

"Найди ей жениха по вкусу", — легкий, но едкий привкус иронии в каждом слове. Он не телепат, но несколько лет делить свое сознание с совершенно другим существом — неплохая школа. Жестокая, — "Стабильного. Богатого. Правильного. Пусть увезет ей на край света, посадит под замок, запрет в серебряной клетке и будет пылинки сдувать. Это, по-твоему, счастье? О, да, ты прав. Я не понимаю её, и до конца не пойму никогда — и это, что бы там не бубнил ты, замечательно! — но чего стоит твоя вменяемая, пустая жизнь, ворох таких жизней по сравнению с одной, страстной и пламенной?!"

Когтистая лапа вновь замирает, не коснувшись. Сжимается в кулак. Пробегают по белесой чешуе радужные всполохи отраженного света. Уже поблекшие, но все еще явственно различимые.

Он не станнит объяснять, сколь мало выпущенная на свободу сила относится к его заклинаниям. Просто Тьма и Смерь — ревнивые женщины. Не любят они, когда кто-то или что-то вмешивается в их дела. Элементаль попытался — за что и был наказан.

Он не станет спорить, что милостью его чар, они до сих пор живы и находятся в относительной безопасности, а водянистая мерзость капля по капле собирает себя обратно. Ну да Стихии этой драни в помощь. Когда-нибудь да соберется.

Он не будет напоминать о недавней ссоре. Они и так наговорили много всего такого, о чем лучше бы было молчать. Покинув Город Сотен Загадок вместе, каждый из них пойдет своей дорогой.

Но сейчас все это действительно не имеет никакого значения. Пусть все будет так, как есть.

Вода больше не капает, а глаза видят лишь темноту сомкнутых век. Наверное, этот занудный кулончик что-то отвечал. Даро не слушал и не слышал, пребывая на границе между сном и явью, в плену своих воспоминаний.

Мягкая, напитанная влагой осенних дождей листва устилает землю. В небе из-под кучерявых облаков и древесной кроны изредка выглядывает краешек смущенной луны. До полнолуния еще добрых два дня, но его пьянящий вкус уже витает в воздухе, чувствуется сладкой кровью на языке.

...впервые Дикая Охота не взяла за свою работу ни гроша...

Летунья.

"То, чего я хочу, уже заведомо обречено на провал. Да, я хочу чтоб ты исчез из её жизни, как мимолетная искра, я желаю этого настолько, что тебе и не понять... хотел бы, чтобы она тогда ни за что в жизни не свалилась на тебя, тем самым полностью сломав привычный ход жизни. Ей не нужен никто. Незачем. Она не должна привязывать себя к чему-либо: ненавистью, дружбой, все той же любовью... Ей это не надо. Так гораздо сложнее — мне, собственно, было бы все равно, как она проживает свои жизни. Если бы у неё не была цель, которую ей задали, которую поручили мне проследить. И которую она должна выполнить, а после — пусть идет, куда хочет. Хоть снова пытается возродиться в этом мире, это будет уже её собственное решение, без меня. Может ты и прав — эти жизни бессмысленны и ничто, по сравнению с пламенной, с одной..." — легкая брезгливая издевка, -"Но это — её жизни, хочет она того или нет. Она обречена была заранее, еще тогда, когда посмела вмешаться во все эти распри между Хозяйками и выборе Пути. Любой выбор повлечет за собой ненужную мишуру последствий. Так будет, так было... но... Неужели ты думаешь, что если ты оставишь её, то ей будет лучше? Тебе ли решать? Ты так решил? Ты так знаешь? Ты считаешь, что ей нужна будет подобная жизнь — ей, которая не ценит именно свою, не находя её такой уж незаменимой? Она отпустит тебя, конечно... о, да, она отпустит, возможно, даже улыбнется и помашет вдогонку платочком, пустив сентиментальную слезу... а дальше что? Думаешь, она забудет тебя? Вернется в Школу, будет ходить на уроки, получит диплом, победит уйму монстров, а потом осядет в какой-то деревне, найдя себе добродушного паренька, который будет её невзаимно боготворить? Или окончит свою жизнь на чьем-то столе или глотке, устав быть такой уж бессмертной? Нет... Может, она даже кинется следом за тобой, в слепой попытке, безрезультатно пытаясь найти, что-то доказать... и что? Что?! Это— жизнь?! Поверь мне, это не жизнь... и вряд ли она не будет считать так же, а потом чувства сами её по... не слушаешь? Не слушай, не слушай, притворяйся глухим, тебе идет. Только запомни: после, коря себя на все корки, стоя посреди быстротающего снежного поля в середине лета, не забывай, что я хотя бы пытался тебя предупредить..."

Кулон все же замолк — демонстративно, непреклонно. Пускай-пускай этот лохматый рыжий идиот остается при своем мнении. Все равно в выигрыше так и так останется именно он — бездушный кусок авантюрина.

Вот тогда и посмотрим...

...Где-то вдалеке пару раз мелькнули мохнолапые тени — но бесстрашные пауки так и не рискнули приблизиться поближе к странной картине, хотя, возможно, магия и казалась им изысканным деликатесом. Обожженные стены немым укором смотрели в темноту, не совсем понимая, чем они обязаны такому жестокому обращению. Странная лужа на полу уже давно начинала подозрительно походить на карманное озеро, иногда любопытно поднимая бугорок-щупик и тот час втягивая его обратно. Не факт, что несчастный псевдо-Страж соберется обратно в прежнем облике — наверняка ведь сбросит пару килограммов (литров?), если только не пожелает совершить небольшую пробежку обратно, к озеру.

Тишина.

Но...

Эта тишина владела звуками: монотонным гудением защиты; редким, очень редким бульканьем обиженного на жизнь водного порождения; редким шорохом неправильно поставленной мохнатой лапки; подозрительно странным потрескиванием — вероятно, где-то камень пострадал настолько, что осыпался вниз несуществующей в темноте пылью; тихим дыханием спящей, слишком неподвижно лежащей для беззаботных сновидений...

— Ты предаешь свою стихию, ты предаешь свою природу!! Как можешь быть ты так слепа, ведомая другими, не доверяя своей сути...

— Так что же, ты — природа?! ты — сама стихия?! — голос звенел, хлестко стегая воздух. — Ты?! — суть!?! Ты — правда?! А что остальные?! Это напоминает безумие, Моана... ты совершенно...

Девушка немного дернула головой, потревожив волосы, невольно сжав ладони, пока еще не сильно вцепившиеся в красную ткань.

Слишком глубоко вздохнула... и успокоилась, снова ничем не выделяясь на фоне звуков... успокоилась.

Неужели?

Кулон что-то пробормотал, распространяя едва чувствующиеся волны тревоги. Он, как никто из иных, знал, что могут нести в себе сны на`хассе. Тем более, вот этой, слишком беспечно и сильно прижавшейся к ненавистному парню. Неужели она не могла выбрать себе позу получше?!..

— Ты пошла против меня, дочь... Но ты не остановишь меня... ты сама сделаешь то, к чему я стремлюсь... но будь ты проклята за это!...

Пафос-пафос-пафос...

Глаза — голубые глаза — испуганно расширились, но остановить неотвратимый удар было уже невозможно. Посыпались вниз поблескивающие осколки Камня, непривычная ощущение завладело телом — тянущее, пустое, где-то раздался протяжный полувскрик-полувой... Удивленно приподняв голову, в неверии посмотрела на синевато-краснеющий водный клинок, впитывающий кровь, уходящий концом прямо в тело...

Тревога камня усиливалась.

Девушка, неловко дернувшись и едва не выйдя за защиту контура, едва слышно всхлипнула-вздохнула, изогнув губы в болезненной ниточке.

От её волос, от её кожи вверх начали подниматься едва заметные белесые ленточки, складывающиеся в замысловатый узор, так похожий на танцующее пламя. Такое увидишь, когда вынесешь из холодного погреба кусок льда и положишь его в теплом месте — белая дымка, так похожая на пар.

Когтистые пальцы с побелевши костяшками впились в ткань штанов, спина изогнулась — Летунья прижалась к единственному теплому существу, испуганно подрагивая...

Живому...

...Тысячи искр, гудя роем рассерженных насекомых, сорвались с осколков Камня, завихрились... и, вытянувшись сплошным потоком, резко впились в открытую рану на теле, отбросили в сторону окружающих, завихрились собственными узорами...

...как внутри все взрывается снегом, пронизывается каждая клеточка острым шипом...

Пернатый Змей.

Странная штука память. Свежий ветер в лицо или затхлый воздух подземелий? Бешенная скачка сквозь ночь или застывшая неподвижность. Упругая конская спина или холод камня? Что есть прошлое, а что настоящие? Одно накладывается на другое, как бусины на нитку. Бусина белая, бусина красная. Злость и спокойствие, пьянящий звериный восторг и тихая нежность. И ненависть. Сквозь видение и реальность — ненависть! Именно она отыскала эту тропку среди сотен других дорог воспоминаний. Что бы показать.

...голос, который судит... голос, который решает...

...как ему надо...как ему проще...

... лживое, насквозь фальшивое благородство... участие и помощь, которых лучше никогда не знать...

Слова не имеют значения. Интонации не имеют значения. Больше не имеют. Это так очевидно, что кажется даже смешным, как он не понял раньше! Тихий зануда в очках, уткнувшийся в стопку своих книг? Да как бы не так! Не молодой уже мужчина с голосом ангела и пустыми, безучастными глазами. Он говорил, а они верили ему. Он обещал привести к свету, но забавлял добавить: свету лишь для него одного. Зло бывает разным, но это — недостойно называться даже им. Мерзость. Человеческое желание управлять другими, решать за других, определять, что будет лучше для них, стремясь лишь к собственному благу...

Тоненький всхлип, суматошное движение, пробирающий до костей холод — почище ведра воды на голову. Воспоминания — волшебный осенний лес, летящие по следу тени — блекнут, растворяются, принося в реальность только застарелую ненависть.

Это больше не походило на спокойный сон. Напряжение в каждой клеточке, каждом мускуле. Безнадежное. Отчаянное. Скрюченные когтистые пальцы из последних сил цепляются за другое живое существо так, словно от этого зависит сама жизнь.

И холод, не имеющий ничего общего с искрящимся великолепием зимней стужи. Он везде — щиплет кожу, покрывает белой пеленой инея разум, заползает в душу...

Что же тебе снится, малыш?

Какие монстры живут в твоих кошмарах, снежный ребенок?

Горячая ладонь некроманта неуверенно ложится на взъерошенную светлую макушку. Разбудить? Не стоит?

Но...

Она просыпается сама. Резко. Дыхание с шумом вырывается из легких. Огромные, испуганные глаза подслеповато щурятся на скудный свет.

Привлечь её к себе и стиснуть в объятьях. Сильно-сильно, до боли, позабыв и об уродливых лапах, о том, что одна из них перепачкана кровью. Выплеснуть в этом мимолетном порыве хаос эмоций. Лишь когда она сама начинает вырываться — то ли заподозрив неладное в поведении своего спутника, то ли от недостатка воздуха — хватка послушно слабеет. Теплая, человеческая рука медленно, прочувствованно гладит сжатые в комок мышцы спины. Как и тогда, в обитой алым шелком комнате, пальцы легко пробегают по линии позвоночника, пробуждая волну мурашек и заставляя все тело инстинктивно податься вперед. Он успокаивает притихшее в кольце мужских рук существо так же, как мог бы успокаивать испуганную кошку. И от этого странным образом успокаивается сам.

— Тише, это просто плохой сон. Кошмар. Покажи ему свои чудесные зубки — он сам испугается и убежит, — некромант чуть улыбнулся, отстранил девушку от себя и мимолетным жестом откинул назад серебристые пряди. В изумрудных глазах отражается участие и забота. И что-то еще. Решимость? Отголоски былой злости? — Малыш, обещай мне кое-что, ладно? Ты будешь жить. Не существовать, а жить. Со мной или без меня. Ты — удивительное, невероятное чудо. Не лишай мир такого сокровища!

Безмерное удивление во все еще сонных глазах. Озадаченность.

— Я... я постараюсь... — голос звучал неуверенно, с сомнением, ловко замаскировавшемся под усталость. Кулон презрительно фыркнул... даже немного удивленно — откровенно сказать, этот кусок авантюрина явно надеялся на то, что девушка вообще не ответит на столь горячую просьбу... досадно. Нет, решительно пора обратно, к ней — и так уже слишком много времени потеряно, а ему нужно с ней поговорить без свидетелей. — Постараюсь, — слабая улыбка, её тень на тонких губах.

— Не постарайся, малыш. Просто сделай это и все. А я... — он замолчал, обрывая себя на полуслове. Чуть передернул плечами, с вновь появившейся беззаботностью и легкостью. Змей и сам еще не знал, что намерен делать, но нисколько не сомневался: его гениальный (мы никогда не умрем от скромности, э?) ум что-нибудь да изобретет.