Дзёдзюцу. Часть третья

12*

— Может быть, я идиот? Или вы идиоты? Или мы все здесь идиоты, потому что не понимаем друг друга? — Ито-сан привстал над своим столом, грозно упершись в него сжатыми в кулаки руками, возвысился над бумажной стопкой свежих эскизов. — Так кто из нас?..

Трое молодых модельеров ошарашено молчали. Таким своего начальника им еще видеть не приходилось.

— Ито-сан, если бы мы здесь все были бы идиотами, мы бы наверное как раз друг друга поняли... — Робко возразил низкорослый мужчина в очках и с тоненькой папкой подмышкой.

Катсухико посмотрел на своего подчиненного весьма красноречивым взглядом, опасным для нервной системы слабонервных работников.

— Я не понимаю одного, Едзи-кун, по какому методу ты отбираешь персонал?? — Обратился он уже к Ворисо, главному стилисту их фирмы и к основной надежде всей "Махоу", когда команда молодых людей покинула его кабинет. — По тому же самому, что и я тебя когда-то??

— Катсухико, а тебе не кажется, что ты сегодня немного не в себе? — Спокойно поинтересовался у него Икко, который все то время, пока великий Ито-сама распекал своих служащих, молча подпирал стену офиса. — Нет, мы, конечно, знаем и помним, какой ты у нас строгий и неподкупный, не нужно нам постоянно об этом напоминать, но...

— Ито-кун, ребята работают, как могут... — Робко подал голос Ворисо, впервые за это время жестоких разборок.

— Работают как могут? А могут они так же плохо, как и работают?! — Катсухико уселся обратно в кресло. — Кто-нибудь даст мне уже сигарету, в конце концов, или нет??

— Может быть тебе еще кофе принести? — Икко достал из своей пачки одну сигарету, протянул ее начальнику, чиркнул дорогой зажигалкой, отделанной позолотой и украшенной мелкими рубинами.

Катсухико забрал у него из рук это произведение искусств, взвесил на ладони, медленно поднес к лицу...

— В наше время совсем разучились ценить по-настоящему красивые вещи. — Тихо произнес он, продолжая держать ладонь с зажигалкой на уровне глаз. — И создавать — тоже перестали... — Он зажал в зубах сигарету, прикасаясь ее кончиком к огоньку пламени и вдыхая в себя воздух. Умиротворенно прикрыл глаза, расслабляясь и выдыхая дым. — Искусство вырождается. Мода становится на один уровень с потребительскими нуждами, перестает цениться за красоту и изящество и оценивается в деньгах. Только в деньгах... Куда мы катимся?

— Ну все, если его на душевные беседы потянуло — пиши пропало. — Вздохнул Икко, обращаясь в Едзи. Тот лишь испуганно переводил взгляд с одного мужчины на другого. — Может быть, последуешь своему же совету?

— Какому? — Оторвался Катсухико от своих печальных рассуждений о деградации общества подиума.

— Меньше слов и больше дела? Ну, или, хотя бы, давайте тратить слова на нужное дело. Предлагаю обсудить сложившееся на сегодняшний день положение вещей. Что мы имеем?

— Груду макулатуры, которую в отделе Ворисо называют эскизами нашей будущей линии одежды. Которая должна стать лучшей... ЛУЧШЕЙ! — Снова рассердился Катсухико.

— Спокойно, Ито-кун, спокойно... — Икко сложил пальцы в известном знаке "ОК". — Если ты немного утихомиришься и пересмотришь предложенные варианты еще раз, то ты наверняка заметишь среди этой груды мусора пару-тройку стоящих работ.

— Ну, естественно, мне придется просмотреть то, что есть! Хотя бы то, что есть... И. само собой, половину мне придется исправить и дорисовать.

— А еще лучше — придумать идеальную модель самому. Что может быть проще, Катсухико? Если ты хочешь сделать что-то хорошо — сделай все сам.

— Ты же знаешь, я больше этим не занимаюсь. — Нахмурился Ито. — Да, я возьму эскизы домой и подумаю, что можно сделать...

— Когда-то тебе не нужно было много времени на воплощение свежих идей. Стареешь, Катсухико?

— Иди ты к черту. — Устало ответил Ито.

Он и сам уже не мог понять, что разозлило его настолько сильно. Неудачно начавшееся утро? Нет, когда он уезжал от Кано, настроение у него было прекрасное. Проблемы с работой? Беспокойство из-за отсутствия новых тенденций? Он планировал, что "Махоу" победит в предстоящей номинации. Особенно, в сотрудничестве с "Ичибан". Общество просто не сможет пропустить такого громкого события, как объединение двух титанов мира моды.

Ито собрал со стола стопку бумаг и аккуратно сложил их в портфель.

— Вы мне надоели. Я уезжаю домой. — Пояснил он своим приближенным сотрудникам. — И буду работать там. Один, в тишине и спокойствии.

— Попутного ветра тебе. — Безразлично откликнулся Икко. — Не перенапрягись там, во время работы.

— И вы... — Катсухико обвел молодых модельеров взглядом уставшего императора. — Отправляйтесь работать... И создайте наконец-то что-нибудь стоящее!!! Гениальное, красивое, изысканное, СТОЯЩЕЕ!

Ито на ходу одел куртку, кое-как намотал на шею шарф и целеустремленно зашагал к двери.

— До свидания, Ито-сан. — Поклонилась ему у входа девушка секретарь. В ответ ее лишь обдало порывом ветра.

Ито автоматически крутил руль, так же машинально подрезая и обходя на повороте машины. Иногда, когда находились смельчаки, проделывающие то же самое с ним, он так же бездумно ругался. По стеклу барабанили капли дождя и перед тем, как их беспощадно стирали ленивые дворники, они успевали отразить в себе огни вечернего Токио.

"А может быть мне и вправду завести собаку"?

Дома его ждала еда в пластиковых контейнерах, заказанная в ресторане. А так же высокая лампа с красным абажуром, расшитым драконами, и угрюмые записи группы "Dir en grey". А еще рисунки молодых модельеров, воплощение бездарности и плохого вкуса. Как все-таки жаль, что он перестал самолично заниматься набором трудового персонала. Теперь, когда фирма разрослась до своих настоящих размеров, отслеживать рабочие качества каждого нового "юного дарования", мнящего себя вторым Наото Хирука или Ритсуко Като стало почти невозможным. А когда он вообще сам последний раз создавал что-то сам? Когда его последний раз посещали интересные мысли, идеи, вдохновение?... Одно слово — деньги. Теперь его чаще всего посещают размышления о том, не приносит ли закупка качественного материала для выпуска новой модной серии убытка больше, чем прибыли. А ведь с финансами у "Махоу" появились большие проблемы. Благо, ему удалось обставить дело так, как будто это "Ичибан" нуждается в их сотрудничестве, а не наоборот. В тот момент, когда фирму Отогору обвинили в творческом застое и консерватизме мысли, "Махоу" все еще продолжали радовать свежими взглядами на моду и стиль. Главное сейчас — не переставать тактично и незаметно убеждать Исида Отогору в том, что "Ичибан" находится в пугающем состоянии регресса. А что еще важнее — оправдать имидж их фирмы, как истока новшеств.

А ведь было время, когда и для Катсухико искусство и красота были приоритетами в жизни. Но решать вопросы эстетики и одновременно заниматься финансами было даже для Ито-сама задачей почти невозможной. И правда — стареет? И правда — расчувствовался? Но ведь когда-то и он жил на эмоциональной стороне существования. Искренне восхищался прекрасным, хотел сделать этот мир красивее, ярче, интереснее. И его интересовало все особенное, выделяющееся, заметное, оригинальное. А вид будничной толпы раздражал. Как и ее серость и однообразие. Если одежда призвана отражать внутренний мир человека, то его, Ито, задачей было одеть человека так, чтобы его возможно было заметить и выделить из массы одноликих людей. И правильно понять... Но одно дело — работать в ателье и создавать одежду для одного человека и совсем другое — плести под конвейер копии, одни и те же, одни и те же... И к чему он пришел в итоге? Внушительная часть Японии одевается в костюмы, выпущенные "Махоу". И все те же одноликие, одноцветные группы людей. Катсухико ужасала мысль, что он сам приложил к этому немалые усилия. Он сам противоречил своим же идеалам. И что теперь? Только и остается, что отгородиться от ложного создания однотипной красоты и заниматься ее спонсированием. И не вникать, не рефлексировать. Аккуратность, незаурядный образ, то, что может пробудить интерес — все это заслуживало внимания по мнению Ито. И опять же — Кано...

Мужчина, повинуясь какому-то внутреннему наитию, резко повернул руль вправо, и, вместо того, чтобы вывести машину на центральную улицу северной части города, рванул прямиком к районам ситамати* . Мимо величайшего парка Йено-Коен с его музеями, мимо дорогих и не очень магазинчиков, мимо жилых домов с темными, спящими окнами... Токио озарила ночная подсветка, вдоль дороги зажглись фонари, оживая в мокром асфальте перламутровыми всполохами.

Ситамати* — Окраина Токио.

Дзёдзюцу — Искусство любовного обольщения и развития романтических отношений. В идеале владеют этим искусством гейши и молодые мальчики из "веселых кварталов" — Послушно выдал интернет версию обозначения слова.

— Ох... — Довольный собой, произнес Кано. — Да я, оказывается... искусник любовного обольщения.

Он с удовлетворением оглядел себя в настенном зеркале, задумчиво дергая за длинную прядь волос. Ему становилось скучно. До возвращения Юджиро оставалось не меньше часа, а он все чаще ловил себя на мысли, что не имеет никакого желания отправляться в "Накама" сегодняшним вечером. И что с ним случилось такое?? Чтобы он, да не стремился к приближению ночи отправиться куда-нибудь на поиски вдохновения? Сгущающаяся тьма за окном обычно разжигала в нем непреодолимое желание бежать куда-нибудь или ехать, стремиться к искусственному свету и громкой музыке, общению и смутным развлечениям... Но только не сегодня. Наверное, это все от того, что он почти не спал этой ночью. Нужно было отдохнуть днем, а он этого не сделал, предпочтя здоровому сну бессмысленный просмотр телевизора и потерянное шатание по квартире. Уборку что ли затеять? Нет. Зачем тратить энергию на скучную прозу жизни, если для скучной прозы у них дома есть Юджиро... К тому же беспрерывные размышления о Катсухико не способствовали желанию заниматься чем-то будничным. Поэтому Исида захлопнул ноутбук, поднялся, наконец-то, с дивана, растирая затекшие конечности, и отправился в кладовую комнату. Вернулся оттуда с кипой старых газет в одной руке, с блокнотом — в другой и с огромной картонной коробкой с масляными красками и растворителями подмышкой. Устроился на любимом диване, подгибая под себя ноги, положил на колени подушку, приладил на нее блокнот, завязал волосы на затылке шелковым шнурком и с упоением окунулся в любимое занятие — рисование набросков для будущих серьезных работ.

За приоткрытым окном уютно шумел дождь, капли которого бесцеремонно влетали в квартиру, образовывая небольшую лужицу на подоконнике, шелестели шинами автомобили, радио, по обыкновению настроенное на волну Токио-FМ, тихо наигрывало мелодичную песенку из последних новинок хит-парада. И Кано все увереннее понимал, что не хочет покидать теплый уютный дом. Кано хотел спать, есть, сидеть на диване и наслаждаться прочими амебными радостями жизни. При этом пребывая в состоянии легкой вдохновенной нирваны от скрипа карандашного грифеля по бумаге.

На блокнотные листы все увереннее ложились линии, переплетения узоров и штрихи, превращая нечто размытое и неопределенное в композицию из сплетения рук, цветов и листьев. Исида не рисовал что-то определенное... Он просто разминал руку перед тем, как приступить к действительно серьезной работе. Щурился, злился, бормотал в пол голоса увещевания самому себе, судорожно тер ластиком неудавшиеся очертания, отбрасывал выбившиеся из-под завязки волосы, снова злился и бормотал... Перевернул страницу, начиная рисунок заново, все больше и больше погружаясь в осознание своих чувств и вымыслов. И вот уже перед глазами не комната с широким столом и телевизором, не мокрый подоконник и не стена со светлыми обоями... а белый потолок и метающиеся тени на нем. Переплетения рук, ноги, согнутые в коленях, прикосновение тел, бесстыдные росчерки и прорисовки, не оставляющие места для домыслов и фантазий. И лунный свет, падающий на сумрачные силуэты назло всем законам физики. И карандаш, открывающий правду сегодняшней ночи, с легкостью порхающий над белоснежной бумагой. Как всегда, рисунки художника становились дневниками его жизни.

Кано соскочил с дивана, разложил на полу газеты и на них поставил мольберт. К нему осторожно приладил тонкую стеклянную плиту, покрытую акриловым грунтом, открыл бутылочку с терпентином, с удовольствием вдохнул его привычный резкий запах... Рядом закрепил деревянную палитру и принялся методично размазывать по ней краски пластиковым мастихином... Задержал дыхание, как перед прыжком в холодную воду, и нанес на поверхность своего импровизированного холста первый мазок, ныряя в разноцветный сюрреалистический мир... Телефонный звонок раздался как гром среди ясного неба. Художник даже не сразу понял, что за посторонний звук своим раздражающим пиликаньем мешает ему закончить его мысль в красках.

— Я слушаю. — Отрешенно произнес он в трубку, прижимая микроскопический сотовый телефон плечом к уху и продолжая собирать кисточкой краски с палитры.

— Тебе хватит пятнадцати минут, чтобы собраться? — Поинтересовался Юджиро сквозь уличный шум в телефоне.

— Уже? — Расстроено произнес Кано. — И ты даже домой не зайдешь?

— А зачем?.. У меня все с собой, все на мне. И я буду ждать тебя около подъезда. Договорились?

— Договорились. — Вздохнул Кано, окидывая взглядом незаконченное творение.

Он и забыл совсем про обещание поехать сегодня в клуб... А что, если там будет Катсухико? Нет, Катсухико там сегодня не будет, ибо эта Грант-персона появляется лишь на великих мероприятиях "Накама", обещающих небывалое количество репортеров и известных знаменитостей. Жалкий пижон... Хотел бы он его увидеть...

Кано снова перевел взгляд на картину. В сочетание серых и бежевых красок так и просился насыщенно красный. Он должен был акцентировать внимание на внутреннем напряжении, на сильных глубоких эмоциях картины... А может быть, бордовый? Нет, он даст глубину, но сгладит резкость... Исида закрыл глаза, пытаясь снова проникнуть в свою память, воспроизводя ощущения и просматривая калейдоскоп воспоминаний... Красный. Определенно, красный... Нет, лучше ализарин... И снова несколько мажущих движений мастихина, призывающих несколько оттенков красного цвета соединиться в один — нужный...

Кано просто не мог оставить свою работу недописанной. Ну, а если по возвращению домой он потеряет мысль? Или утратит вдохновение? Или уже не вспомнит изначальной задумки? Нет... В данный момент для него ничего не могло быть важнее, чем воспроизведение задуманного на пласт хрупкого стекла.

Исида не считал себя эгоистом. И вообще, он был уверен, что мнение, будто все творческие люди — эгоисты, было в корне ошибочным. У него даже была своя теория на этот счет, служившая достойным ответом всем, кто пытался обвинить его в излишнем себялюбии и наплевательском отношении к окружающим. Кано очень легко объяснял свое поведение, которое многие считали неприемлемым в нормальном человеческом обществе. Почему он чаще всего поступает только так, как он хочет?... Не правда. Отнюдь не так, как хочет. Разве он действительно может сейчас с уверенностью сказать, что желает стоять за мольбертом как прикованный, вместо того, чтобы отправиться с друзьями развлекаться в клуб? А Бог его знает... Но что-то внутри него, что-то, что толкает поэтов писать стихи, а музыкантов — собирать ноты в единую композицию, заставляет его держать в правой руке кисть. Это не его желание... Он не знал, чье это желание. Но кто-то или что-то определенно требовал от него служения музе. И он не мог противиться... Разве это эгоизм? Это просто понимание того, что вся мирская суета, вместе с ее временными и законными рамками мешает настоящему проявлению жизни. Ничего не может быть важнее создания нового произведения. Каким бы оно не было: музыкальным ли, литературным ли... Поэтому Кано, не двигаясь с места, водил кисточкой по грунтовой поверхности, оставляя все новые и новые красочные мазки, выделяя тени и блики, заставляя изображение на картине просыпаться и наполняя его жизнью... И снова звонок мобильного вывел его из функционального оцепенения.