Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
* * *
— Один, — говорю я. Звуки исчезают.
— Смотри, Гай!! — он почти кричит. В последний момент я успеваю двинуть рукой — и клинок, пробороздив по ребрам Арминия, втыкается в пол. Глухой стук. Гладий дрожит и качается.
Кровь.
Я безразлично смотрю. Красное течет у меня по руке. Кажется, я порезался. Наплевать.
Я сажусь рядом с Арминием, у меня нет сил. Совсем нет.
В первый момент я думал, что рассмеюсь ему в лицо. Просто рассмеюсь. Пошел ты к Диту, любезный, скажу я. Потому что это чушь.
Вместо этого я говорю:
— Не верю.
Сжимаю зубы. Мотаю головой.
Лучше не становится. Я, что — поверил?!
— Смотри, Гай, — говорит он. И разжимает ладонь.
В первое мгновение мне кажется, что там сидит кузнечик. Зеленый с желтыми пятнышками…
Но нет.
Ладонь пуста.
— Где бы мне взять кузнечика? — говорит Арминий. Я молчу. Арминий… Луций улыбается. — Не знаешь?
«Ты слишком импульсивный».
«Смотри, Гай».
«Время империи заканчивается, когда граждане, вместо того, чтобы умирать за нее…»
Арминий продолжает улыбаться, сидя в луже собственной крови.
Я вздрагиваю. Озноб пробегает по затылку, волосы встают дыбом.
«…нанимают для этого варваров».
«Даже в собственной смерти мой брат нашел бы что-нибудь смешное».
— Верь мне, Гай, — говорит Луций.
Это он. Это мой старший брат — и он вернулся.
Глава 6. Хорошие новости
Лагерь Семнадцатого Морского живет обычной жизнью. Шумит, скрипит, брякает железом, чихает, орет, перекликается на разные голоса. Пахнет дымом, пшенной кашей и потом.
Я слышу глухой гул за стенами своей палатки. А уж запахи… Куда от них деться?
— Нет, пропретор такого приказа не отдавал, — говорю я. Хлопает клапан, пламя факелов дергается. Проклятье. Порыв ветра приносит холод — я невольно ежусь. Напротив, от жаровни с углями расходятся волны тепла.
Только человеку, стоящему передо мной, одинаково наплевать и на холод, и на жару. Он — железный.
— Мы не можем оставаться здесь дольше, — говорит Эггин. — Наступает осень, у меня больных и простуженных прибывает по сорок человек в день. А дальше будет только хуже. Нам нужно в зимний лагерь, легат.
Это верно. Легионы до сих пор в летних лагерях, а время идет. И легионеры начинают мерзнуть.
Почему Вар медлит?
— Хорошо. Я переговорю с пропретором. У вас все, префект? Можете идти.
— Легат, — он склоняет упрямую голову. И выходит.
Это мой заместитель. В случае моего отсутствия в легионе (или героической смерти, что с легатами в нашем роду случается) он примет командование на себя.
Его зовут Спурий Эггин.
Он — префект лагеря. Заслуженный солдат, прошедший весь путь от тирона, новобранца, до второго по старшинству командира в легионе. Он — профессионал.
В отличие от меня, любителя, назначенного легатом по личной прихоти принцепса Августа.
Таких, как я, называют «тога». Гражданский.
Таких, как Эггин — гордостью армии.
* * *
Вечер. Закат окрашивает красным городок, связывающий лагеря трех легионов в одно уродливое целое.
Улица, публичный дом. Судя по некоторой претензии на роскошь, этот лупанарий предназначен для трибунов и центурионов.
— Рыжая, — говорит Эггин. — Где ты, Рыжая?!
Префект лагеря с трудом поднимается по скрипящей лестнице, спотыкается, ругается вполголоса. Проклятые ступеньки. Он чудовищно пьян. Его голос плывет, словно плохая песня — певец слишком далеко, голос его слаб, и ветер относит в сторону слова.
Вот и нужная дверь. Она закрыта.
— Рыжая! — зовет Эггин. — Выйди ко мне!
Он размахивается и ударяет кулаком. Еще раз. И еще.
* * *
Удары. Глухие, сильные…
Дверь сотрясается.
Ее все зовут Рыжая. Его Рыжая. Руфина.
Тит Волтумий стискивает зубы. Он не очень высок, да, но зато быстр, силен и он, о боги, старший центурион. Он словно кусок железа, стальной меч, выкованный кельтами. Или черная бронза, которую мало что может сломать.
Рыжая — вот что делает его мягким, как овечий сыр.
А удары что? Удары только сделают его крепче. Как и раны. Как и походы…
Тит встает с кровати, протягивает руку к одежде. Пора разобраться с Эггином — раз и навсегда.
— Не надо, — говорит Рыжая. — Не трогай его.
У нее распухшие от поцелуев губы, на нижней — маленькая царапина. Точеный нос — в мелких капельках пота.
Тит останавливается. Руки его висят у бедер — мощные и, одновременно, бессильные.
— Он несчастен. И болен.
Это я болен, думает Тит. Я — удачливый соперник Эггина, но кто скажет, что я счастлив?! Никто. Даже я этого не скажу. Эггин болен. Я болен.
Мы все здесь, Дит тебя побери, больны.
Схватка двух кровавых зверей. Каждый раз, каждый проклятый раз.
И неизвестно, кто побеждает.
— Рыжая! — голос Эггина. — Зачем?!
Вот и я не знаю, думает Тит. Рыжая улыбается.
* * *
Ализон, дворец Вара. Сентябрьские иды.
Гости в белых тогах — «пагани», гражданские. Чиновники, судьи, адвокаты, сборщики налогов. Что удивительно, это очень важные люди. Гораздо важнее солдат. Германия оплачивает наше пребывание здесь своими деньгами, а деньги надо считать. Побежденные — платят.
Это политика Рима.
Гости в военных туниках — легаты и трибуны. Они стоят отдельно.
Военные редко смешиваются с чиновниками.
И только я — «тога», гражданский, назначенный легатом, могу примкнуть к любой из партий.
Когда я приехал в Германию, мне пришлось столкнуться с презрением и даже ненавистью офицеров моего легиона. Легатов, назначенных сверху, не очень любят. Каждый из моих трибунов отслужил годы. Каждый участвовал в нескольких военных кампаниях. Они шли к своим должностям через сражения и долгую утомительную службу на окраине, в окружении врагов и дешевых женщин. Их звания политы кровью и потом. И отполированы до блеска скукой лагерной жизни…
За что им любить выскочку?
Меня.
Но кое-что изменилось. Как оказалось, я тоже могу убивать германцев.
И даже делаю это с определенным изяществом.
— Друзья! — обращается к присутствующим Квинтилий Вар. Запах шиповника — сегодня едва уловимый. — У меня хорошие новости из Паннонии. Тиберий…
Гул голосов.
— Тише вы!
— Тише!
Вар продолжает:
— Тиберий разгромил мятежников.
Тишина. Затем поднимает гул. «Слава Тиберию! Слава Августу!» Это действительно хорошие новости. Война в Паннонии длится уже несколько лет — с переменным успехом. Мятежники собрали чудовищную армию — около ста тысяч воинов — и всерьез угрожали Италии. Риму. Попытки подавить мятеж не увенчались успехом…
Так что пришлось Тиберию, пасынку Августа, взяться за дело.
Только тогда мы начали побеждать.
Он хороший полководец — осторожный, решительный, расчетливый. Тиберий ничего не оставляет без должного внимания. Легионеры его не любят, но обожают, когда он ими командует. Интересный парадокс. Как человек, Тиберий жесткий и равнодушный — словно кусок пемзы. Он смотрит сквозь тебя и, кажется, забудет твое имя сразу же, едва за твоей спиной закроется дверь… Но нет.
Тиберий ничего не забывает.
Теперь он победил мятежников в Паннонии. И, значит, будет праздник.
— Вина! — требует Вар. -Выпьем за доблестного Тиберия!
Мы пьем вино. Вар пьет подкрашенную воду.
Я качаю головой. В какое интересное время мы живем. С сарматами у нас мир, с германцами мир, даже с парфянами согласие… Теперь и мятеж в Паннонии подавлен. Везде тишина и покой.
Даже не верится.
Когда я выхожу из дворца, уже темнеет.
Высокая фигура выступает из тени. Я поднимаю голову и вздрагиваю. Голубой огонь варварского взгляда окатывает меня — с головы до ног.
— Кажется, пора нам побеседовать, — говорит Арминий негромко.
Я киваю.
Давно пора.
* * *
Фигурка лежит на столе. Маленькая серебристая птичка. В этом есть нечто зловещее.
— Как такое может быть? — говорю я. — Как?!
Арминий улыбается.
— И об этом спрашивает человек, регулярно оживляющий мертвецов? — он берет чашу с вином, но не пьет. — Знаешь, что делает твоя фигурка? Воробей возвращает душу. Ненадолго. Чтобы поговорить.
— Это понятно.
На самом деле я не очень понимаю, как это работает. Но это работает.
…молния пронизывает меня насквозь — с головы до ног. Ветвится внутри моего тела. Волосы встают дыбом…
Фигурка на ладони подрагивает. Она — ледяная.
— Срок жизни возвращенного зависит от возможностей тела и силы воли. Если человек серьезно ранен, потерял много крови, изрублен на куски — то это будет мучительный разговор, — Арминий медлит, — И очень короткий.
— Тогда что произошло с тобой? Ты ведь жив?
Арминий медлит.
— Пожалуй.
— И ты — другой. Ты — варвар.
Арминий усмехается. Морщинки вокруг глаз выдают его возраст.
Двадцати с чем-то летний германец улыбается, как сорокалетний старик…
Хотя Луцию было всего тридцать два года.
Смешно.
— О. Тут все гораздо хитрее.
— Правда? — говорю я с сарказмом. Арминий пожимает плечами:
— Почти три дня я был мертв, брат.
* * *
— Ты не понимаешь, Гай. Дело не в том, что Воробей возвращает мертвых, а Орел дает власть повелевать людьми. У фигурок могут быть самые разные свойства. Самые глупые и странные. Вытирание носа без платка, волосы в носу растут быстрее, чем у остальных людей, или невозможность утонуть в луже. Это, в общем-то, неважно. Дело в другом.
— И в чем же?
Арминий... Луций смотрит на меня. Из-за освещения кажется, что глаза у него — разного цвета. Но этого не может быть.
Потому что Воробей сейчас у меня.
Это мои глаза разного цвета. Это я возвращаю мертвых.
Беру на себя дело богов…
В которых, между прочим, я не верю.
— Дело в другом, — повторяет Луций. — Эти фигурки… Они заставляют тебя действовать. Нет, не так. Не заставляют. Как бы сказать, Гай? Они тебя пробуждают. Вот правильное слово. Пробуждение. Словно до этого момента ты спал, а сейчас проснулся. Понимаешь?!
В этом все дело. Пока у меня не было фигурки, я умирал. Каждый день и каждую секунду. А с ней я понял, что умирать — необязательно.
Теперь я здесь.
Он молчит, перебирает пальцами. Мне жутко привыкать к мысли, что моего друга Арминия больше нет.
Двойная потеря.
Сначала я потерял брата. Затем — друга.
Теперь передо мной незнакомец. Полубрат, полудруг, полуримлянин, полугерманец.
Я даже не знаю, как его теперь называть. Луций? Арминий? Как правильно?!
-А ты, Гай — разве ты не начал действовать, получив фигурку? — Луций-Арминий смотрит на меня в упор. — Разве тебе не кажется, что Воробей ведет тебя к великой и достойной цели?
— Нет, не кажется.
Луций-Арминий моргает. Потом запрокидывает голову и хохочет. Сверкают белые красивые зубы.
— Узнаю тебя, брат. Ты всегда был упрямым.
Я дергаю щекой.
— Правда?
— Я должен был это сделать, Гай. Понимаешь?!
Я начинаю смеяться.
Ему все еще требуется мое понимание. Вот в чем проблема: когда мы могли выяснить отношения между собой по-простому, кулаками или пинками, валяясь в пыли, мы не находили особых противоречий. Теперь же, когда противоречия такие, что альпийские ущелья кажутся не шире ручейка, мы даже не можем дать друг другу в глаз. Это обидно.
А еще обиднее: мы знаем это и все равно хотим друг от друга понимания.
Смешно.
* * *
«Если ты читаешь это послание, то меня уже, скорее всего, нет в живых. Не печалься, брат. Это не так страшно. Если считать, что где-то там есть боги и загробный мир, то у меня сейчас все хорошо».
Почему Луций написал мне письмо?
Неужели хотел оправдаться? Или — рассказать правду единственному человеку, который выслушает его и не осудит?
Не знаю.
И кто из них написал то письмо?
Луций или Арминий?
Луций Деметрий Целест — сенатор Рима, прожженный политик, опытный военачальник, усталый и умный человек.
У него часто болело колено. В детстве Луций упал с лошади и повредил правую ногу. С тех пор он слегка прихрамывал в сырую погоду. А здесь, в Германии, погода всегда сырая…
Или письмо написал варварский вождь Арминий? Молодой красавец, дерзкий воин, герой войны в Паннонии. Римский всадник, награжденный браслетами за отвагу и венком за спасение товарища в бою…
Тот, в чьем теле сейчас обитает душа моего старшего брата.
— Ты избегаешь меня, Гай? — спрашивает Арминий.
Я качаю головой: нет.
Хотя вру. Действительно избегаю.
* * *
— Почему Воробей? — спрашиваю я.
— Иногда предметы можно использовать... неправильно, — говорит Арминий.
— Например?
— Например, Саламандра дает бессмертие. Но если обладатель Саламандры решит по дну моря перейти из Италии в Африку, это будет — не совсем верное использование предмета. Согласен?
Логическая задачка. Подобные задавали нам в Греции.
— Разве Саламандра не спасет владельца?
— Спасет. И не раз. Но дышать под водой — это не относится к возможностям фигурки. Человек будет умирать тысячи и тысячи раз, но останется на дне. Это трудно представить. Но это совершенно жуткая вещь.
Я закрываю глаза и представляю, как захлебываюсь морской водой. Бьюсь в синеватой гудящей темноте. Пузыри вырываются изо рта и уносятся вверх. Булб! Бу-улб!
И так тысячи раз. Тысячи тысяч…
Значит, Луций использовал предмет неправильно?
* * *
— Я был болен, — говорит Луций. — Финикийская болезнь — неизлечима. А я столько всего не успел сделать. Поэтому я стал искать спасение… лекарство… что угодно! И нашел.
Мой умный старший брат.
Мой настойчивый старший брат.
— На самом деле мне нужна была фигурка Саламандры. Бессмертие. Но найти ее оказалось невозможно. Существует предмет, что может вылечить любую болезнь. Но — снова это слово. «Невозможно». Владелец неизвестен. И тогда они предложили мне Воробья.
«Почему?»
— Я плохо представляю, как можно вылечить кого-либо с помощью Воробья, — говорю я.
— Я сказал примерно то же самое. Но Пасселаим… стеклянный человек…
— Сын Посейдона?
— Да. Пасселаим сказал, что можно сделать...
* * *
Неправильное использование предмета. Ловкость рук.
Фокус.
Нужно за миг до того, как отправиться в мир иной, приказать Воробью вернуть твою душу. Тогда тело и душа будут вместе, но — разъединены. Человек будет жив, но — в нестареющем, практически вечном, теле. Главное здесь: угадать момент.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |