Рим 2. Легионы просят огня

Женщина с мужским лицом окликнула ее.

— Ты дочка Сегеста? Пошли со мной.

«Что от меня нужно однорукому?», подумала Туснельда. Но это был не он. У человека, что сидел за столом, перед картой, было две здоровых руки. Ладони лежали на поверхности стола, пальцы барабанили. Тук, тук, ту-тук. Тук, тук, ту-тук.

Человек повернулся.

Туснельда попятилась. В высокой фигуре незнакомца было нечто пугающее.

— Прекрасная Туснельда, дочь Сегеста, — сказал человек с серебряным лицом. — Вот мы, наконец, и встретились.

Глава 12. Черный лес

Глава 12. Черный лес

Кора, влажная и хрупкая, крошится под пальцами. Пахнет сыростью и осенним лесом. Опустившийся к земле туман облегает буковые стволы прозрачно-белой, упругой пеленой.

Гем отнимает руку от дерева, смотрит на ладонь. Она испачкана рыжим. Гем вытирает ладонь о безрукавку, оставляя в облезлой шерсти примятый след…

Выпрямляется.

Некоторое время землисто-голубые, тусклые глаза его смотрят неподвижно, не мигая.

Издалека слышен крик совы, охотящейся на мышей. Писк умирающих зверьков пробивает ухо насквозь, словно иглой.

Гем смотрит. Затем делает шаг — мягко, беззвучно. Сапог оставляет вогнутый след, здесь мягкий мох. Долговязый гем может двигаться с такой скоростью, что за ним трудно уследить, но сейчас он все делает нарочито медленно.

Гем слушает.

Взгляд застывший. Из голубовато-серых, водянистых, словно подтаявший снег, глаз сочится холодный, осязаемый ужас.

Гем моргает. Медленно, словно во сне. Веки опускаются. Поднимаются.

Он задирает голову, поворачивается всем телом.

Кажется, он что-то услышал.

* * *

С утра Тиуторигу казалось, что ладони его пахнут гарью и мокрым железом.

Даже от желто-розовой пластиковой руки шел этот запах — прямо от исцарапанной ладони. Тиуториг поднес протез к носу, втянул ноздрями воздух. Отдернулся.

Железо. Гарь.

И гнилая старая кровь.

Он прищурился.

Сквозь деревья виден строй римлян. Много мокрого железа и шерстяных плащей.

Серая змея движется.

* * *

Мы не знаем будущего.

Мы живем спиной вперед. Мы видим перед собой только прошлое.

А будущее прыгает нам на спину, точно злобная облезлая обезьяна.

Кривые желтые клыки. Они вот-вот вопьются нам в загривок…

Ааа!

Я поправляю складки тоги на левом плече. Плотная белая ткань шуршит под пальцами.

Зал Курии в этот час пуст. На скамьях лежат атласные подушки — для упитанных задов сенаторов. Иногда для тощих — чтобы не оставляли царапины на камне. Из светового колодца в потолке падает неяркий свет. Если солнца сегодня толком не будет или заседание затянется допоздна, рабы принесут факелы.

Рабы уже принесли факелы.

Красноватые отсветы. Копоть горящей смолы оседает на стенах. Пламя шипит и потрескивает.

Что я здесь делаю? Один, без друзей и врагов?

И так ли мне нужны друзья и враги?

* * *

— Легат! Легат!

Я открываю глаза. Проклятье, задремал на ходу.

— Смотрите!

Поднимаю голову.

Среди деревьев мелькают темные фигурки.

— Варвары! Гемы!

— Вперед! Проучите их, парни.

С короткой заминкой вперед выносится отряд всадников. Они больше не привязаны к пешим, их больше не заставляют ждать…

Копыта бьют. Удар. Удар. Удар.

Летят комья грязи. Выдранные подковами клочья травы и дерна. Эквиты врываются в вересковые поля, проносятся, оставляя черный след…

Вот они уже у леса.

Короткая яростная схватка. Блеск железа. Крики и вопли.

Гемы, не выдержав натиска, исчезают в чаще. Всадники возвращаются — довольные и разгоряченные стычкой.

— Проще простого, — говорит декурион. На раскрасневшемся от скачки лице сияет улыбка. Ему хорошо.

* * *

После полудня мы вступаем в буковую чащу. Местные называют эту местность Черным лесом. Не знаю, почему. Может, потому что здесь действительно темно?

Плохие места.

Это скорее тропа, чем дорога. Огромные деревья нависают, тень их настолько плотная, что кажется, на плечи легла тяжесть. Сырой мох покрывает стволы. Корни выступают из земли, словно набухшие вены.

А скоро будут болота.

Поэтому нам придется потрудиться.

Это значит, что мы будем прокладывать гати, рубить деревья, копать рвы и вести себя так, как ведут себя римские легионы в чужом краю.

Разломаем все, что есть, и сделаем по-нашему.

В голове колонны, перед легионами идет саперная команда. «Мулы» привычно валят деревья, прокладывают дорогу, строят мосты, наводят понтоны и делают непроходимый путь — проходимым.

От стука топоров, крика инженеров и ругани саперов гудит германский лес.

Я останавливаю коня на обочине и оглядываюсь.

Змея легионов растянулась на несколько миль. Нас восемнадцать тысяч. Три полных легиона. Плюс обоз — там женщины, дети, торговцы и обозные рабы. Так что мы легко добираем до двадцати пяти тысяч.

Легионеру запрещено жениться. Он должен отдавать всего себя службе, а уже после окончания двадцатилетнего срока пусть заводит семью и детей.

В идеале.

Но люди есть люди.

Поэтому у многих «мулов» в обозе — походная жена. Когда закончится срок службы, легионер получит свое золото, земельный надел — и может узаконить отношения и усыновить детей, прижитых во время лагерной жизни. Многие так и делают. Другие забирают деньги, оставляют жену и детей на произвол судьбы и уезжают куда глаза глядят. Иногда — к старой жене, к женщине, на которой юный новобранец успел жениться еще до военной службы.

Начинает темнеть.

Медленно, как обычно на севере.

Вся эта огромная сверкающая железом, громыхающая и сквернословящая змея легиона ползет по лесной дороге. Утопает в грязи, шумит на тысячи голосов, ругается, сопит, воняет портянками и потеет.

В авангарде движется Семнадцатый Морской легион, следом —Восемнадцатый Галльский, последним — Девятнадцатый Счастливый. Дальше — бесконечная вереница повозок.

Дорога вьется между огромных деревьев. Она утоптана сотнями ног.

— Гемы! — орет кто-то.

Я поворачиваюсь и вижу: они бегут.

Летят дротики. На мгновение зависают в воздухе, в апогее, затем они начинают путь вниз…

Негромкий, нарастающий свист. Смертельный.

— Щиты! — орут центурионы. — Тестудо!

Кто-то не успевает закрыться, вопит раненый легионер. Меня щитами прикрывают рослые преторианцы. Бух, бух. Бух. Ничего так припечатало…

— Приготовить пилумы! — ревет центурион. — Огонь!

Ответный ход Семнадцатого легиона.

Сотни дротиков взлетает по дуге к солнцу… на несколько ударов сердца замирают там, в высоте серого неба… и начинают падать.

Германцы все ближе, ближе…

Дротики летят. Гемы орут.

«Ти-ваз! Ти-ваз!»

Удар пилумов сносит первые ряды бегущих. Воздух наполняется стонами и воплями. Оставшиеся в живых гемы перепрыгивают через мертвецов и раненых, бегут дальше.

К нам.

Они все ближе.

У них круглые деревянные щиты разных цветов. Германцы раздеты по пояс, голые торсы, несмотря на холодный день.

Железная масса «мулов» подается назад и упирается в землю. Центурион, как обычно, орет хриплым голосом, то ли подбадривая, то ли накручивая своих солдат.

Я вынимаю из ножен гладий и делаю шаг вперед. Преторианцы синхронно шагают со мной, прикрывая с двух сторон щитами. Словно я хожу в окружении маленькой личной «черепахи», тестудо. Драться они тоже за меня будут?!

Смешно.

Я расталкиваю преторианцев, чтобы видеть, что происходит.

За несколько мгновений до того, как столкнутся варварская полуголая масса с бронзовой змеей легионов, я поднимаю голову и смотрю вверх. Глубоко вдыхаю, медленно выдыхаю. Серое пасмурное небо с ледяным запахом… Запомнить на случай, если меня убьют сегодня.

— Делай, как я! — командует центурион. — Коли! Коли! Коли!

Это всего лишь проверка.

В последний момент, когда для строя наших щитов остается всего ничего, гемы вдруг замедляют шаг, в мгновение ока разворачиваются и — отступают. Бегут, как последние трусы. Пятки так и мелькают.

«Мулы» выкрикивают им вслед оскорбления и непристойности. Показывают жестами, кого видят перед собой.

Хохочут.

Я говорю:

— Это все, Тит? Как-то слабовато для знаменитых германцев.

Старший центурион щурит глаза, затем поворачивается к лесу.

— Смотрите внимательно, легат.

— Что?

И тут понимаю: они собираются снова. Разрозненные людские ручейки, там, недалеко от кромки леса, сливаются в единый поток. Никаких следов паники, ничего. Отступление? Это был маневр, хорошо подготовленный и слаженный, а не результат нашего натиска.

Я дергаю щекой. Однако.

— То есть… они нас испытывают?

— Да, легат. Пробуют на зуб, — он кивком показывает на германцев. — Сейчас опять начнется.

Мой Семнадцатый Морской Победоносный перестраивается в боевой порядок. Заминка, потому что при перестроении сцепились две когорты. Центурионы руганью и ударами наводят порядок — центурии двигаются на свое место в строю.

Пращники и лучники выходят из рядов центурий, открывают огонь. Несколько германцев падают. Раненые гемы продолжают оставаться в строю, не ломая порядка.

У нас на глазах стрела пробивает молодому германцу голое плечо. Гем обламывает древко. Истекает кровью, но стоит, не шевелясь.

Боевой дух германцев впечатляет. Молодцы.

— Это основной боевой порядок гемов, — говорит Тит. — Клин. Видите, легат, как они разбиваются на отряды? Это они встали по родам. Родичи с родичами, плечом к плечу, военный вождь впереди. Он — острие клина. Поэтому у германцев кто самый большой и крутой мужик — тот и главный.

Атакующие волны набегают на железный берег легиона — одна за другой. Вопящие и рычащие, они вгрызаются в стену наших щитов так, что летят щепки. А когда устают, разворачиваются и убегают, чтобы отдохнуть и перестроиться. Это у варваров в порядке вещей. Никакого переживания, никакой паники, просто маневр.

На смену уставшему клину спешит другой, свежий.

Бой продолжается.

Здесь бьются легионы Рима и дикие орды варваров.

— Вперед! — приказывает Эггин. И делает знак буцинатору. Тот поднимает свою «G»-образную трубу…

Резкий медный звук. От этого звука у меня сводит зубы.

Когорты дрогнули и двинулись вперед. Размеренно и спокойно. Раз-два, раз-два. Мы идем по Африке, мы по Галлии, мы идем... Холодная железная уверенность против брызгающей слюной ярости варваров.

Я стою и смотрю. Холодная золотая птица летит над моей головой, раскинув крылья. Орел легиона.

А еще выше, над ней, медленно плывет серое пасмурное небо. Клубятся облака.

* * *

Квинтилий Вар, пропретор провинции Великая Германия, сейчас был вне себя. Обычно флегматичный, спокойный, сейчас он готов был рвать и метать.

Гемы восстали. Восстали гемы!

Неблагодарные ублюдки. После всего, что он для них сделал!

Вар остановился, немея от ярости. Ударил кулаком по борту повозки. Еще раз. Резкая боль в запястье.

Пропретор зажмурился, снова открыл глаза. Судя по звукам боя, марсы продолжали атаковать боевые порядки легионов.

А тут еще проклятые заложницы.

Какие еще племена, кроме марсов, восстанут против Рима, когда заложниц у римлян больше нет?!

«Скажи мне, Вар. Что их теперь удержит?»

* * *

Отсюда, с опушки леса, было хорошо видно растянувшуюся по дороге колонну римлян. Серое и блестящее тело — змея, усталая и все же смертельно опасная. Ее тело извивается между коричневых холмов, болотных кочек, бежит вперед в окружении фиолетовых вересковых пустошей, всхлипывающих луж. Под некоторыми из таких луж — бездна. До дна еще никто не достал.

Каегорум нахмурился. Передовые отряды римлян, их сейчас уже не было видно, они где-то в голове колонны, далеко впереди — они рубят деревья, чтобы сделать гати,Римляне прут через болота и лес, они идут быстрее, чем предполагалось, они опытные и упрямые.

Друз когда-то не отступил перед ночью, дождем и болотами. Его солдаты шли практически вслепую, держась только русла реки — и им удалось победить. Друз под проливным дождем шагал вместе с легионерами. Настоящий воин.

«Они вырвались из окружения и наваляли нам так, что до сих пор вспоминается». Каегорум поморщился.

А потом был хитрый Тиберий. Он тоже побеждал.

Но теперь, когда Друза больше нет, рядом бунтуют Иллирия и Паннония, а царь маркоманов Маробод собирает и тренирует войска на римский манер, у римлян куча проблем.

Ведь ведет их далеко не Друз и не Тиберий.

Каегорум махнул рукой. Его воины приготовились. Сейчас!

Он прыгнул вниз со склона и побежал. Под ногами осыпался песок. В правой руке — тяжелая фрамея, в левой — круглый щит. И, главное, если копье ты потерять можешь, то потеря щита для воина означает неминуемый и несмываемый позор.

Даже не глядя, Каегорум знал, что за ним бегут его воины. Многие обнажены полностью — это почетно, драться без всякой защиты. Это признак настоящего мужества.

Каегорум бежит. Позади — мерное дыхание воинов.

Страха — нет.

Кровь гулко стучит в висках. Бух, бух, бух. По затылку бегут мурашки. Все вокруг замедляется — знакомое ощущение перед боем. Бух.

Через два удара его вдруг обгоняет один из его воинов — Эрманн Кривой. Вот сын хромого зубра, как он бежит! Только пятки мелькают.

Каегорум дышит. Размеренно, ровно, чтобы не сбить дыхание до столкновения с римлянами.

Римляне вдалеке поднимают головы. Это воины, которые заняты рубкой чахлых деревцев — болотных, кривых. Воины, которые рубят лес топорами, как рабы! Не понимаю, Каегорум морщится. Римляне — непонятные люди. Воины, а воевать не любят. Один на один германец всегда одолеет римлянина! Но при этом римляне побеждают раз за разом. Необъяснимо.

Каегорум бежит.

Вязкие топкие кочки. Бег замедляется. Вода сразу же попадает внутрь сапог.

Раз, два. Римляне растеряны. Но вот они уже бросают топоры и вооружаются… Резкая команда — это их центурион! И они начинают сбегаться в строй. Быстро, очень быстро.

Не успеваем…

Каегорум кричит: готовься! И замахивается фрамеей. Она тяжелее римских дротикови летит не так далеко, но бьет гораздо сильнее.

— Бей! — кричит он.

Воины дружно кидают копья. Свист воздуха…

Грохот щитов. Крики раненых.

Римский строй едва не разваливается, в нем зияют дыры… Надрывный крик раненого. Центурион пытается командовать, но прилетевший камень ударяет его в лицо.

Замешкавшийся легионер замахивается топором. Каегорум на ходу берет левее и правильно — лесоруба убивает Эрманн. Короткое "хэк". И готово.

Кровь.

Раз! Лесоруба отбросило ударом фрамеи назад. Он упал. Воин выдернул из трупа копье, не останавливаясь, побежал дальше.

Каегорум вытянул из ножен меч. Немногие из германцев могут похвастаться, что у них есть такое оружие. Меч — хороший меч — это дорогое удовольствие.