Волчья Луна (Дама Пик 2)

Прошло еще несколько томительных мгновений, наполненных тишиной и напряженным ожиданием. Никто из присутствующих не решался не то, что сказать слово вслух, но даже пошевелиться или громко дышать. Работали Теа и Август, для того сюда и посланные императрицей, чтобы исполнить ее поручение. Ни помогать им, — если не попросят сами, — ни спрашивать о чем-либо, отвлекая от главного, никто не решался, даже принцесса Елизавета. Впрочем, она-то как раз лучше других понимала, что здесь происходит, но, будучи светлой волшебницей, улавливала лишь отголоски темного колдовства, так как самого процесса видеть не могла.

Смотри! — Татьяна не стала произносить это вслух, но все, что надо передала Августу и без слов. А в следующее мгновение настроившийся "на прием" Август увидел то, что видела сейчас женщина.

Он увидел, что мраморная Диана не просто статуя — или идол, — поставленная над входом в подземелье. Она вся была опутана посверкивающими, как мелкие бриллианты на солнце, нитями светлых чар. Но и это не все. Статую удерживали на месте три растяжки — светящиеся алым "канаты", в свою очередь "привязанные" к трем древним пням, скрытым под другими расставленными на открытой площадке идолами. Алые канаты тоже являлись очевидным результатом светлого волшебства, но вот пни, оставшиеся от росших здесь когда-то давно деревьев — скорее всего, дубов, — были покрыты письменами темных заклятий. Прочесть эти надписи Август не мог — не получалось различить даже отдельные буквы и определить алфавит, — но темную природу заключенной в них магии он почувствовал сразу.

"Сложно... — констатировал Август. — Вычурно... Но эти чары не могли наложить тогда, когда запечатывали гробницу княгини Лыбеди".

И в самом деле, по всем приметам, эти заклятия накладывались не так уж давно. Два-три века назад, никак не больше.

— Это не то, что мы ищем, — сказал он Татьяне. — Может быть, попробуешь заглянуть глубже?

— Хорошо, попробую, — Теа еще с минуту изучала структуру плетений, но, видимо, ничего нового не увидела и, отправив линзы "подзорной трубы" Августу, принялась творить совсем другое колдовство.

Август такое уже видел в Вене, да еще пару раз Теа показывала этот фокус во время их занятий, но зрелище, что и говорить, было настолько нерядовое, что, как завораживало его раньше, так не оставило равнодушным и сейчас. Тонкое тело Теа д'Агарис — которое Татьяна упорно называла китайским словом ци, — возникло внезапно и было похоже на зеленоватую дымку, обволакивавшую божественное тело женщины, ставшее вдруг видимым, словно на Теа не было надето никакой одежды. Жемчужное сияние обнаженного тела и изумрудная дымка, вьющаяся вокруг него. От этого видения, представшего перед внутренним взором Августа, натурально захватывало дух. Но дело, разумеется, не в красоте, а в смысле этого магического действа, потому что появление ауры являлось лишь предвестником главного колдовства — создания астральной проекции.

Эманация эфирного тела имела очертания физического тела, напоминающего своим абрисом и пропорциями саму Теа, как слепок повторяет оригинал. Мгновение, другое и, полностью освободившись от материнской матрицы, проекция налилась невероятно яркой изумрудной зеленью и, оставив женщину и ее ауру, медленно поплыла в сторону мраморной Дианы.

Достигнув статуи, проекция медленно "обошла" вокруг нее, а затем, выбрав точку, которая, верно, показалась Татьяне наиболее удобной, призрачная фигура стала медленно погружаться в землю. Август следил за ней с замиранием сердца, но, к сожалению, не мог посмотреть на происходящее глазами Татьяны, которая на этот раз не справилась с "трансляцией". Между тем, проекция, словно бы, растворилась в сумраке плотной, смерзшейся земли, и вскоре Август потерял ее из виду. Однако, судя по отрешенному виду Теа, стоящей в центре налившейся силой гексаграммы, "погружение" продолжалось.

Вся эта эпопея продлилась не так уж много времени, — максимум минут десять, — но стоявший на морозе Август успел от напряжения вспотеть. К счастью, обошлось без эксцессов. Проекция астрального тела вернулась обратно в ауру, сияние ци померкло, и Теа пришла в себя.

— Познавательно, — сказала она, переведя дух, — но утомительно.

— Толщина плиты где-то фут, — подумав пару секунд, добавила Татьяна, — и она со всех сторон исписана заклинаниями, светлыми и темными вперемежку.

— Представляешь, какой ужас? — вскинула она взгляд на Августа. — Ужас и есть!

— Заклятия старые, но насколько старые, не скажу, — покачала она головой еще через пару секунд. — Ты уж извини, не умею определять возраст.

Для начинающей колдуньи Теа и так сделала больше, чем можно было ожидать. Так что Август промолчал.

— Ты был прав, — продолжила между тем свой рассказ Татьяна. — Вход находится как раз под плитой. Дальше колодец с винтовой лестницей, но я не глубоко зашла. Метра на два спустилась или чуть больше. Плита, клятая, держит. Я и так через нее едва просочилась, а там, под ней, Август, если чуть глубже, вообще полный мрак!

Эпилог. Волчья луна

1. Девич-гора, январское полнолуние — 24 января 1764 года

Семь уровней защиты! Август такого ужаса даже представить себе не мог, но с фактами не поспоришь: в одиночку он бы княжескую гробницу не открыл. Никогда. Ни за что. Никак. Даже втроем — с Теа и Елизаветой — они промыкались почти восемь дней, вскрывая защитные и замкСвые чары слой за слоем, заклятие за заклятием, печать за печатью. И это, не считая противостоявших им маскирующих и запирающих инсталляций из камня, заговоренного железа, золота и человеческих костей, а также усиливающих и поддерживающих пентаграмм, вырезанных в камне или отлитых из черной стали.

Верхний уровень был самым новым. Эти печати ставили лет двести назад, чтобы закрыть доступ к руинам алтарного зала старого храма Джеваны. Как ни странно, зал сохранился совсем неплохо, — даже сводчатый потолок, — и казалось удивительным, что его не стали восстанавливать, а попросту засыпали землей и камнями. Впрочем, возможно, в этом и состоял умысел, потому что за алтарем начинался тоннель в храмовую крипту. Проход этот запечатывали дважды: первый раз в 1203 году — дата была выбита на замковом камне первой арки — и второй раз в 1387, о чем свидетельствовала табличка из зачарованного дуба, "утопленная" в порог.

В самой крипте располагались захоронения каких-то знатных особ и жрецов, большей частью жриц, по-видимому служивших в этом самом храме в давние времена. Наверняка, в этом склепе можно было найти массу интересных и ценных вещей, ибо многие войны отправились на встречу с богами во всеоружии, — в боевой броне, кольчугах и бахтерцах, опоясанные мечами и кинжалами, — а дамы — в своих лучших нарядах, украшенные драгоценностями, стоившими даже на беглый взгляд целого состояния. Но все это богатство членов экспедиции не заинтересовало. Даже, если не считать того, что разграбление могил есть тяжкий грех, все они и сами были достаточно богаты, чтобы польститься на древнее и, наверняка, проклятое "на веки вечные" злато. К тому же им надо было спешить, так как именно под этим древним склепом была спрятана еще более древняя трехкамерная усыпальница княгини Лыбеди. Туда они, собственно, и направлялись, ибо склеп, где упокоилась легендарная княгиня, и являлся истинной целью их экспедиции.

Спешили они не зря. Каждое следующее помещение в княжеской гробнице было защищено сильнее предыдущего, и требовалось немало сил, времени и ума, чтобы продвинуться дальше. Но, в конце концов, двадцать четвертого января в полночь Август и компания оказались перед последней запечатанной дверью. Здесь стояли такие печати, что рядом с ними неуютно было даже просто стоять. Прикасаться к ним было мучительно, а снимать — по-настоящему страшно. Но именно это им и предстояло сделать — снять печати и открыть дверь, сколоченную из потемневших дубовых досок, скрепленных для прочности полосами черной стали.

Честно сказать, последний отрезок пути, когда они проходили третий уже за эти дни трехмерный лабиринт, нашпигованный ловушками, как вальдшнеп шампиньонами, стоил Августу, — и, разумеется, не только ему — огромного труда. И "на последний рывок" все трое вышли совершенно измотанными, лишь в общих чертах представляя, что и как им теперь предстоит сделать, чтобы открыть эту самую последнюю дверь. Но никто из собравшихся во втором зале усыпальницы не сомневался, что просто не будет. Однако того, насколько плохо им придется, не знал пока никто.

— Последний бой он трудный самый, — продекламировала Татьяна очередной неизвестный Августу стих.

— Да уж, мало не покажется, — неожиданно для него поддержала новую подругу принцесса Елизавета, дословно процитировав одно из "крылатых выражений" все той же графини Консуэнтской.

— Василий, — повернулся Август к графу Новосильцеву, — Анна, — чуть поклонился он боярышне Брянчаниновой, — вы остаетесь здесь. По идее, щит надежен, но в жизни всякое случается. Так что, если что, дайте нам знать...

В принципе, говорить здесь было не о чем. Модус операнди оставался неизменным все эти долгие восемь дней. Пройдя очередной отрезок пути, Август или Теа, а иногда и оба вместе — и не без помощи принцессы Елизаветы — ставили временный "щит" и оставляли заслон, который должен был стеречь их спины. До времени, таким заслоном являлись семеновцы и гайдуки графа Новосильцева, но на "последнем рывке" в арьергард встали граф Василий, Аннушка Брянчанинова и три доверенных гайдука графа, не раз доказывавших свою преданность, ум и боевое мастерство: Мирон, Гордей и Тихон. Эти три русских богатыря, да еще невысокая и миловидная бургундка — Маленькая Клод, находившаяся под их защитой и покровительством, неожиданно хорошо "вросли в коллектив" и стали непременными членами экспедиции, пусть и без особых прав.

Сейчас же наступал по-настоящему критический момент. Как только будет открыта усыпальница, риск предательства возрастет стократ. Этот момент — полнолуние двадцать четвертого января — хорошо известен не только членам экспедиции, но и другим прикосновенным к делу лицам: императрице, принцессам, сестре Весте и, наверное, кому-то еще. Проблема, однако, состоит в том, что тайна, которую знают двое, — не говоря уже о троих или четверых, — это уже не тайна. Именно поэтому, едва достигнув Триполья, принцесса Елизавета и граф Василий отправили голубей к доверенным людям, все это время остававшимся на значительном удалении от Девич-горы, а Теа по просьбе боярышни Брянчаниновой послала Кхара с запиской к местным охотникам, сторожившим в обычное время границу Дикого поля и Муравский шлях. И сейчас к Триполью и Девич-горе уже приближались отряд кавалергардов, принесших императрице запрещенную в России уже более ста лет назад клятву на крови, две группы сестер культа Девы из лесных обителей в Смоленске и Рязани и полдюжины охотников, ожидавших сигнала в крепости Александр-шанц. Эти люди должны были обеспечить безопасное возвращение экспедиции в Петербург, имея в виду и те бесценные реликвии, ради которых, собственно, и затевалось все это дело. Но сейчас, в этот час и в этом месте, за спиной Августа, Елизаветы и Теа оставался лишь этот крошечный заслон: Анна, Василий, гайдуки и Маленькая Клод.

Предсказание Весты сбылось: взошедшая над Девич-горой Волчья луна "остановила время" и стерла приметы обыденности. Колдовство вошло в мир, и невозможное стало возможным. Магические потоки наполнились силой, как реки в паводок наполняются бурлящей водой. Обострилось внутреннее зрение. Расширилось сознание. Все это было ново и необычно, пугающе и одновременно необычайно притягательно. Никогда раньше Август не чувствовал такого невероятного душевного подъема, не испытывал таких из ряда вон выходящих ощущений, не ощущал в себе такой чудовищной мощи. И не случайно. Он впервые оказался в таком необычном месте, как древняя крипта, спрятанная в глубине наполненной стихийной магией горы, в такое странное время, когда над землей восходит кровавая луна. И не он один, по всей видимости, потому что "пробило" и Татьяну.

— Коль солнце пляшет в доме Пса, — пропела она вдруг, — Луна приходит к дому Волка, И по хребту бегут иголки, и горький дым застит глаза...

Странные слова, диковатая, "нездешняя" мелодия, но смысл очевиден, хотя и прикрыт флером недоговоренности.

— Что ж, дамы, — Август вышел на шаг вперед, принимая на себя роль "тарана", — начнем, помолясь!

Эту формулу он позаимствовал у Татьяны, но использовал, произнеся ее вслух, впервые. Возможно, следовало извиниться, но сейчас было не до любезностей: от мощи наложенных на дверь заклятий трепетал каждый нерв в его теле, а ведь Августу еще предстояло войти в построенный в древние времена темный лабиринт. И не просто войти, а провести за собой через Сциллу и Харибду последней защиты двух женщин, темную колдунью и светлую волшебницу, которые на каждом следующем шагу будут "закреплять достигнутое", чтобы распутанный узор "не схлопнулся" вновь. Задача не из легких, учитывая древность заклинаний, незнакомую технику их наложения и сложную до вычурности архитектуру "здания", которое "построили" в давние времена три дочери княгини Лыбеди.

Следующий отрезок времени — как выяснилось позже, речь шла максимум о четверти часа, — показался Августу долгим, как сама жизнь, и, когда он первым вошел в усыпальницу княгини, то был истощен до последней степени. Дрожали ослабевшие, словно после длинного марш-броска, ноги. Одежда, включая шерстяной кафтан насквозь промокла от пота. Липкий пот заливал лицо и застилал взор. В горле пересохло, а сердце заполошно билось в ставшей вдруг тесной клетке ребер. Август был не просто изможден, он агонизировал в буквальном смысле этого слова, и, едва произнес последнюю формулу "отмены и отрицания", как силы окончательно оставили его, и он рухнул на каменные плиты пола.

Нет, он не потерял сознания, хотя беспамятство в нынешнем его стоянии было бы предпочтительнее. Но, с другой стороны, если бы он "нырнул в забвение", то, наверное, уже никогда не вернулся бы назад. Впрочем, в тот момент, когда, лежа на холодном камне, Август балансировал между явью и забытьем, у него не было — да и не могло быть, — никаких положительных мыслей на этот счет. Он попросту не мог думать, анализировать, предполагать. Единственное, что удержало его на плаву, это невероятная жажда жизни, свойственная некоторым влюбленным колдунам, и чувство долга, о котором Август не смог бы забыть даже на пороге смерти. Поэтому, не сознавая, что и для чего он делает, Август медленно — казалось, это длится целую вечность, — перекатился на спину и, превозмогая навалившуюся на него слабость, достал из-за обшлага на левом рукаве камзола крошечную, всего на две унции серебряную фляжку. Еще какое-то время неловкие пальцы пытались открыть заговоренный сосуд и донести его до рта, но в тот момент, когда приторно сладкая и обжигающе крепкая жидкость пролилась на язык, дело было сделано.