Когда в город вошли повстанцы и, еще соблюдая подобие порядка, покатились по улицам к центру, их встречали и провожали пули. Специальные пули, у которых в мягкий свинец сзади был вставлен стальной клин. Такую пулю не надо было заделывать — клин при выстреле распирал пулю, и свинец входил в нарезы. А сопровождали мятежников болты. Когда в город втянулся хвост колонны, началась паника. Тоскливые крики сводили с ума лошадей, заставляли мятежников бросать оружие. Иные ломались в дома — уже не для грабежа, а чтоб укрыться от напасти. Кое-кто преуспел, но помогло это мало. Ужас и смертная тоска одновременно... Если бы они не действовали на самих кричащих! Но грозный конвой князя Тембенчинского с первыми же криками превратился в кучку перепуганных до полусмерти девушек. Которые продолжали кричать уже от страха и безысходности.
В природе это заканчивалось с потерей сознания. И исходом всех существ в пределах слышимости. А тут... Как сказал Зузинский — у кирасир свои звуки есть. Сочиненные поручиком Державиным.
— В бою, в любви — нигде мы не бежали.
— Боже сохрани! Боже сохрани!
— Уж если мы падем в пылу батальи,
— Так, слава Богу, ляжем не одни! — выводили эскадронные запевалы вместе с Баглиром. Потом вступило разом полтораста луженых глоток:
— Выступаем! Справа по три!
— Весяло! Ве-, — многие голос неуверенно осеклись, но спохватились и продолжили:
— сяло!
— Палаши вынимаем наголо! Наголо!
— Враг бежал без боя!
— Взяли мы сяло!
— Вашу мать!
— Ну, где же здесь вино?!
{Стихи Ю.Кима. Небольшая правка, Sacre nomme заменено на "Вашу мать". Причина — славяно— и германо-, а не франкофильский характер общества.}
Песня закончилась. Кругом было тихо.
— Вот так, — заявил Баглир, — это называется переломить настроение! Эскадрон Зузинского! Пошли по чердакам искать моих красавиц. Эскадрон Сухарева! Собирайте пленных. И торопитесь. Их вдесятеро больше, чем нас...
10. Старт гонки.
Баглир тихонько притворил дверь в детскую, сделал мягонький шаг в сторону — и тут бухнула дверь, а с лестницы раздался стук каблуков, частый и громкий, как барабанная команда на построение. Спустя секунду князь Тембенчинский был смят и пленен — объятиями и поцелуями жены. Как только смог продышаться, спросил:
— Родная, ты что? Дети же спят!
— Не такие уж и маленькие, на крыло скоро, — Виа любила гляделки глаза в глаза. В упор, нос к носу. Знала — именно так она совершенно неотразима, — Князья, опять таки. А настоящим аристократам одна дорога — в армию. А как они будут спать под гром пушек, если теперь их не приучить хотя бы к хлопанью дверей и копытному топанью матери... Кстати, мне докладывали о твоем эскорте. Совсем ты у меня от рук отбился! Что ты собираешься делать с бедными девочками?
— Не знаю... Всю дорогу думал, и придумал только, что решишь этот вопрос именно ты.
— Решу, — заявила Виа, грозно оскалившись, — еще как решу... Сожру всех он ревности! А если серьезно, Аноту невыносимо нужны крылья. И еще несколько пар лишними не будут. Только вот из выпишу из твоего нового городишки... Как его прозвали?
— Лаинский город? Дор-Иннин.
— Ясно, в честь прородительницы... Выпишу оттуда столько же молодых мужчин. Почему ты смеешься? Кирасирскому корпусу действительно очень не хватает крыльев! — Виа наскоро переменила тему, — И еще надо, наконец, построить дом. Тебе, может, и не надоела казенная квартира, а я-то постоянно тут сижу. Я уже присмотрела на том берегу Фонтанки отличное место. Так что приготовься развязять мошну... на то, что я хочу, жалования не хватит. Сам знаешь, Варфоломей Варфоломеевич (*Растрелли) деньги только что не ест. Зато какие хоромины возводит!
— А нет у меня сейчас никакой мошны, — Баглир только руками развел, — прогорел я, ненаглядная моя.
Виа ослабила его объятия, отодвинулась на полметра, склонила голову набок.
— Так эта штука в Морском корпусе строится на твои деньги?
— От казны денег не дождешься, сама знаешь.
Княгиня Тембенчинская села за забумаженный стол, одной рукой подперла голову, другой принялась выстукивать когтями "Прощальный марш", сквозь сукно портя полировку.
— Хоть детей будет откуда на крыло ставить, — буркнула она с деланным безразличием, — и то...
Ресницы взмахивали часто-часто. Было видно — легендарная начальница Анота вот-вот готова разреветься. Как ребенок, которому пообещали игрушку. Но не купили... Баглир не знал, куда ему деваться. Потому как стыд выедал глаза хуже любой кислоты. Понял, не разумом, сердцем — хоть слезинка сейчас сорвется — не быть его счастью больше. Что ж... Решительно и громко бухнулся на колени, сравнявшись с сидящей женой ростом.
— Прости меня, дурака, — сказал, истово глядя в глаза, — что за походами ни кола, ни двора, не нажил, носился по миру, нос совал, голову подставлял, прожекты строил, о семье не думая... Прости, если можешь... Исправлюсь.
Потихоньку, не вставая с колен, подполз ближе, стал шептать в ухо:
— Аппарат я сразу после испытаний поставлю на коммерческую линию. И — верфь ведь тоже моя. Пока правительство поставит государственную... Я же работаю на грани, на пределе здешней техники, местами и за пределом. Премию за риск возьму. Только тепловой двигатель надежен, все же остальное — руками и головами местных гениев, откуда они только берутся? И еще есть мысли. Богом клянусь — через два года поставлю дворец том берегу, такой, как хочешь...
Виа резко повернулась. Она снова была похожа на себя.
— Черт с ним, с дворцом, — кривовато оскалившись, сказала она, — гори оно все огнем. Главное, что ты меня еще любишь. Среди всех этих чаровниц...
Сползла со стула и неопасно разревелась у него на плече.
— Уж нет, дворец напротив Анота я построю, — заявил Баглир, — пообещал, раз, и нам же нужен дом, в конце концов? Вдруг тебя со службы выгонят? В Дор-Иннин ехать далеко, и дыра этот Дор-Иннин пока. Это в третьих.
— А причем тут Дор-Иннин? — всхлипывая, удивилась Виа.
— А там нам уже один заложили...
— Я все-таки решил вашу задачу, Михель, — Эйлер сидел в кресле, привычная улыбка озаряла комнату. За креслом недовольным Цербером стоял один из сыновей математика. Тот, который врач, — Вот только слишком увлекся. Боюсь, от меня больше не будет толку...
В руках он теребил рассыпающуюся стопку исписанной бумаги.
— Я хотел сделать для вас экстракт, но не успел, свалился... Ну отчего математикам нужно такое железное здоровье? Так или иначе, дальше я работать просто не могу. Глупо, но у меня зрительное мышление, мне надо видеть свои записи. А я теперь совсем ничего не вижу. И врачи говорят — никаких шансов.
Еще бы. Сами удалили воспалившийся от чрезмерной нагрузки глаз. А вторая глазница была занята стекляшкой уже давно. В молодости Эйлер был точно таким же увлекающимся.
— И сотрите это соболезнующее выражение со своей лисьей морды, — добавил Эйлер, — я его не вижу, но догадываюсь, что оно там есть. Мой мозг остался при мне, а значит, я что-нибудь придумаю. И — радуйтесь! Я сумел не просто описать вашу проблему математически, я нашел решение. Общее решение, дружище! Один вывод занял полтораста страниц...
— Я уже отправил Ломоносову пакет с одной из моих девчонок, — сказал Баглир, — пусть найдет вам секретаря, владеющего высшей математикой. Не думаю, что это так уж сложно. Что же касается зрительного мышления — воображение, кажется, при вас осталось.
— И все-таки голос у тебя жалостливый.
— Что поделаешь, актер из меня плохой. Я действительно бываю излишне мягкосердечен. Самому противно. Но — поверьте, Леонард — то, что вы слышите, это не сострадание к инвалиду. Это совесть. Задачу-то подсунул вам я!
— И спасибо. Очень интересная. Такое не стыдно опубликовать. За секретаря тоже благодарю — но не сразу сейчас...
— Не то у отца будет воспаление мозга, — прошипел Эйлер-младший, — и вашей совести, Тембенчинский, прибавится работы.
— И сколько народа ты привез?
— Примерно десять тысяч.
Петр хмыкнул.
— Мало.
— Сколько было.
— Я ведь не в упрек. Просто — надо больше. Иначе просто не выдержим темпа. И вся грюндерская программа полетит под откос. Вся наша индустриализация. По переписи выходит, что в России живет восемнадцать миллионов человек. А надо хотя бы сто восемьдесят... Едут же к нам тысячами, не более. Немцы, греки, сербы, эти твои... лаинцы.
Баглир сложил руки за спиной, крылья же, наоборот, выпустил. Вальяжно прошелся до стены и обратно.
— Не мельтеши, — попросил император, — разговаривать неудобно.
— А я сейчас не разговариваю, а думаю, государь. Сидит в голове одна мысль, которая может отправить всю нынешнюю программу привлечения иностранцев в корзину для бумаг.
— Не от этой ли идеи ослеп сам великий Эйлер?
— От нее. Но решение нашел. Есть техническая возможность беженцев и эмигрантов из разных миров переправлять сюда. Точнее, сделать так, чтобы их ворота всенепременно выбирали изо всей Зоны Невозвращения именно Россию — и строго определенное место. Как бы вы отнеслись к колонистам, скажем так, необычного вида?
— Как ты? Побольше бы...
— Нет. Другого. Многих других и разных...
Баглир открыл дверь, оттуда ему услужливо вложили в руки альбом. Он подпорхнул к царю, развернул, стал пролистывать карандашные наброски.
— Вот такого, например. Называются вулпы. У них перенаселение. Любят, когда тепло и сухо. Любят возиться с землей. В городах не живут, зато урожай снимут хоть в Сахаре. Это — хэнниты. Война, не как у меня и лаинцев, а гражданская. Изящная урбанистическая культура, исключительно подземная. Утонченная философия, высокий уровень научного развития. Клабри. Климатические изменения, голод. Места им надо совсем немного, но очень способны к тонкой работе. Калкасы. Ну, эти просто лезут куда можно и куда нельзя. Неуемный народ. Зато дышащий водой. И воздухом тоже. И, кстати, холодноводный. Ринийцы. Примерно через десять лет их планета погибнет. Уж не знаю отчего. Скоро побегут во все стороны. Философические тугодумы. Но — физиологически честные существа. Врать не могут. И умалчивать, увы, тоже. Болтают непрерывно... Рархи. Их тираны приносят в жертву некоему злобному божеству сотни тысяч подданных. Именно методом засылки в никуда. Да, несимпатичные. Однако...
— Ты это не мне одному говори. И тем более показывай. Соберем безымянный Совет, тебя вызовем как временного докладчика. Хотя нет, я лучше сам. Брр, как же я буду есть в ближайшую неделю? И спать? Такого насмотревшись?
Это царь уже переигрывал. Рисунки как рисунки. По сравнению с чудищами Босха — прелестные создания. А полотна Босха Петр любил, копия "Сада Наслаждений" висела у него в кабинете.
А потому — вмах плюхнул альбом на стол, с интересом разглядывал чуждые виды.
— То, что позади...
— Их родная среда, государь. У меня за спиной был бы ледник.
— И как ты собираешься сюда доставить весь этот паноптикум? И не собираешься ли ты съездить туда сам?
Тут Баглиру пришлось попотеть. В конце концов Петр уяснил — "туда" отправиться невозможно. Какой-то физический закон, связанный с плотностью звездного населения. И наличие устройства, которое умели делать только загадочные Предтечи. Зато можно перехватить тех, кто направлен оттуда. Если будут пролетать мимо. А изгнанники и беженцы в виде чего-то вроде светового луча, которое Баглир называл самопреобразовывающимся волновым пучком, направляются в сторону Темной зоны, в которой и расположена Земля. И материализуются исключительно в пригодных для обитания мирах. И, подходит им, видимо, не только Земля, потому как иначе встречались бы они тут чаще.
— Я не исключаю, — заметил Баглир, — что Адам и Ева...
— Хорошо, что тут нет Ивана, — перебил его Петр, — и хорошо, что я лично присутствовал на твоем крещении. И что я верю в множественность миров, тоже хорошо. Неприятное исключение — мы не можем передавать своих смутьянов в виде волновых пучков!
— Зато мы можем принимать чужих. Сделать штуку, которая такие пучки приманивает! Больше манок — больше переселенцев.
— Размеры?
— От шкафа до большого дома. Больше Зименего. Первый даст три-четыре души в день. Последний — до полуста в секунду. Таким можно принимать большие миграции, вроде ринийской...
Разговоры, которые позволил себе в тот вечер маршал Брольи, требовали как раз такого маленького, уединенного охотничьего домика. О нет, блики умирающего вечернего света, стекленеющие на мраморных квадратах шахматного столика — и та паркете, такие толстые, что об них можно запнуться — они не обязательны. Обязательна защита от подслушивания. Егеря стареющего царедворца по-прежнему хорошо знали свое дело, и посторонних опасаться не приходилось, свои же сторонились маршальских тайн благодаря простому житейскому опыту, уверявшему, что почти все несчастные случаи если не в Европе, то уж во Франции происходят из-за неудовольствия их могущественного хозяина. Все еще всесильного, несмотря на отставку. Безусловно, временную.
Граф Брольи улыбнулся, вспомнив старые добрые времена. Прежде его выгоняли из-за королевских фавориток, а не из-за его собственных. Поначалу он вообще предполагал, что под новым королем разверзнется земля. Или, наоборот, ангелы заберут шестнадцатого Людовика на небо живьем. Или на охоте подвернет ногу королевский скакун. Но Франция уже пятнадцать лет жила при короле, добропорядочном до отвращения. Все прочие Бурбоны были развратниками.
— Надо было устроить мятеж, — пробормотал он.
— Как в России? — мягко улыбнулся собеседник.
— Да вы читаете мои мысли... Император Петр был такой же тряпкой, как наш теперешний король, но стоило его разок хорошо испугать — и мы имеем жесткого реформатора, волокущего Россию за волосы туда, где он хочет ее видеть. И ему не мешает даже второй царь.
— Петр довольно жесток. До переворота у него не было точки опоры.
— Зато теперь он взялся переворачивать землю. А мы ведем утонченные беседы. Интересно, римляне тоже так вот благодушно разглагольствовали, обсуждая личные свойства начавших обустраиваться на их границах гуннов и вандалов?
— Само собой. Сравнение — двигатель мысли, а римляне мыслить умели. Беда в том, что тогда они уже не умели ничего иного. К сегодняшней Франции я этого не отнесу. Она бурлит, и вот-вот плеснет через границы.
Брольи кивнул.
— И все-таки вы беспокоитесь.
— Именно. Только, граф, вы очень мягки. Я солдат, не люблю округлые словеса. Я боюсь. Я трушу, как последний новобранец, брошенный в лоб на прусскую батарею, который уже облился холодным потом, пернул, потом напустил полные штаны — и вдруг выяснил, что можно испугаться еще сильнее — а сделать-то ничего уже не может. Разве сдохнуть со страха.
— И кто же вверг вас в такое смятение?
— Сен-Жермен, не играйте словами. Вы сами знаете ответ.
— Только догадываюсь. Русские?
— Точно.
— У меня они не вызывают такого беспокойства, — заметил Сен-Жермен, — хотя бы потому, что эти, как вы выразились, гунны, очень малочисленны. И вообще — братский, в общем-то, народ, способный, с некоторой натяжкой, сойти за европейский. Половину столетия они ловко обезьянничали, мы все здорово повеселились, наблюдая их ужимки. Теперь им это надоело. Скатертью дорога... Или, маршал, вы и в правду полагаете, что Европа распространяется до Урала?
