Хенрик-Уршула

Я прерывисто вздохнула — память и так подсовывала мне картины, вызывавшие удивление.

— Она долго со мной возилась, — хрипло прошептала я. — Больше месяца.

— Именно. Если бы вы не висели камнем на ее шее, я бы ее вряд ли нашел.

— Что, простите? — изумилась я, и все-таки, подняла на него глаза. Пан Хенрик задумчиво перебирал пальцами длинную тонкую цепочку — та перетекала из одной его ладони в другую.

— Агнешка — единственная дочь моей покойной сестры, — начал пан Хенрик. — Сестра умерла родами. И я пытался растить Агнешку, как родную дочь бы растил. Няни, бонны, гувернантки. Пансионат. А эта паршивка сбежала, едва ей исполнилось шестнадцать. Ну, первые три раза я ее успевал обратно завернуть, — покачал головой пан, тяжело вздохнул и налил себе еще из графина. — А на четвертый она так все распланировала, что я только через два дня спохватился, где она есть.

— Она умница, — подтвердила я, уловив в его голосе отцовскую гордость. Пан молча на меня покосился и осушил стакан. — Одна из лучших моих учениц.

— Ох, вот о чем я меньше всего мечтал, так это о том, что моя Агнесса будет танцевать, — зло сказал пан Хенрик, и я снова уткнулась взглядом в свои руки. — И поверьте, то, где нашли вас мои люди...

— Где, кстати, — не на шутку заинтересовалась я, поднимая голову.

— В бродячем цирке, — отчеканил пан Хенрик.

— И что мы там делали?? — изумилась я, и должно быть от изумления, сделала глоток из своего стакана. Лучше бы не надо, конечно.

— Ох, панна, ну что вы за ребенок, — с досадой сказал пан, протягивая мне стакан с водой, из которого я попыталась заглушить пожар во рту. — Вот уж не думал, что в вашей Школе царили такие строгие нравы!

— О чем это вы? — вздернула я брови.

— О вашей... неиспорченности.

— Я все равно не понимаю, — повела я плечом.

— Ну и не надо, — махнул рукой на меня пан, и я задумалась — стоит заострять внимание и обижаться, или нет. По всему выходило, что нет. Пан Хенрик отошел за мое кресло, к окошку, и я так поняла, что разговор наш окончен.

— Я в неоплатном долгу перед Марго... Агнессой. — Задумчиво проговорила я. — И очень благодарна лично вам за приют и участие. И за разговор. И я не смею вас обременять еще больше. — Я встала и сцепила руки перед собой.

— Носите это не снимая, — вздохнул пан Хенрик, и мне на шею скользнула гладкая цепочка, согретая теплом его рук.

— Что вы имеете в виду, — оторопела я, пальцами нашаривая гладкий металл, и — совершенно неожиданно — теплые пальцы, которые оставались на цепочке вместе с моими. Я резко развернулась, кажется, задев его волосами по лицу, и встретилась с внимательным взглядом серых глаз.

— Я имею в виду, что умные люди, видя эту цепочку, поймут, что вы находитесь под защитой моего Дома и лично моей, — пояснил пан Хенрик, убирая руки за спину.

— Но...

— Никуда вы не пойдете, — пояснил пан, вызвав у меня ступор.

— Отчего вы говорите со мной так, будто я ваша собственность, — не придумала я ничего лучше, как возмутиться. Черная человеческая неблагодарность.

— Вы сами сказали, что в неоплатном долгу перед моей племянницей, — начал он, не сводя с меня глаз.

— Это так, — признала я очевидное.

— И вы знаете ее взбалмошный характер.

— Она очень непосредственная и живая девушка, а то, что вы называете взбалмошностью...

— Ох, добрые и злые боги, чтоб я вам еще раз бренди налил, — пан Хенрик потер лоб. — Сделайте милость, не перебивайте!

— Не буду, простите, — пообещала я.

— Так вот. Она же... почти закончила эту вашу...Школу Танцев?

Я кивнула, не решаясь открыть рот.

— И полноценная танцовщица, или как еще у вас это называется, — досадливо поморщился пан, едва я глубоко вздохнула и открыла рот. — Я хочу, чтобы мой ребенок был под моим присмотром. На глазах, понимаете?

— Понимаю, — тихо сказала я, опуская голову.

— Я дам здание. Я дам денег. Я дам людей. Делайте что угодно — пойте псалмы, танцуйте, хоть дом веселый открывайте. Ни в Нижнем, ни в Верхнем городе нет человека, который захочет обидеть женщину из моего Дома. — Тихим-тихим проникновенным голосом проговорил он, подходя вплотную ко мне, и против воли я не сделала шага назад.

— Я думаю, вам об этом лучше поговорить с племянницей. — Голова у меня шла кругом.

— Мы уже поторговались, — усмехнулся пан Хенрик. — И боюсь, что вашим мнением относительно вашего же будущего, мы не поинтересовались.

— Это как? — удивилась я, хотя, признаться, удивление мое было вялым. Полузадушенным, можно казать.

— Она никуда не сбегает, покуда вы рядом с ней. Я даю вам защиту своего Дома, покуда она не сбегает.

— Ох, как все запутано, — взялась я за виски. — Но раз меня не спросили...

— Не спросили, — подтвердил пан Хенрик, отходя от меня и садясь за стол. — Но вы же сами все понимаете.

— Я понимаю, что я неизвестно где, неизвестно у кого, у меня нет даже паспорта, ни копейки денег, ничего вообще, кроме моего умения танцевать. И назад дороги мне нет, после памятного скандала на Королевском Балу. — Отчеканила я, обхватывая себя за локти.

— Вы умная женщина, панна Уршула, — медленно проговорил пан Хенрик. — И действительно все понимаете. И я думаю, вы не упустите шанса сделать свою жизнь такой, как хочется вам.

* * *

— Левая нога, носок тянем, — привычно говорила я, и память выкидывала злую шутку — как будто стены Академии, любимые ученицы, всеобщая любовь и народная слава. Но нет. Крепкое старое здание, в целых три этажа. Первый — зал питейного заведения самого обычного толка. Второй этаж — комнаты девушек и зал для занятий. Третий этаж — наш. И когда я говорю наш, я имею в виду себя, Марго, которую я так и не могу заставить себя называть Агнессой, и пан Хенрик. Он всегда присутствует вечером в зале. У него особое место — в самой глубине темного зала, и из этой ниши я каждый вечер ловлю внимательный взгляд серых глаз, изредка — огонек сигары подмигивает из темноты. Ни о каких выступлениях и речи не идет — девицы, которые стеклись со всего Нижнего города, не умели поначалу даже спину ровно держать, что и говорить о растяжках, или о простейших плие....

— И умницы, все, отдыхаем.

— Панна Уршула, — жалобно позвала меня Мартинка.

— Что, дорогая, — отозвалась я, догадываясь, какой последует вопрос. И точно.

— А когда танцы будем учить, панна Уршула?

— Да, когда, — подхватили все остальные девушки.

— Скоро, — пообещала я твердо. — Вы уже большие молодцы, и со всем справляетесь.

— Вы так всегда говорите, — пробормотала одна, отводя глаза. Я вздохнула.

— Ну, если бы я называла вас неуклюжими коровами, дело бы быстрее не шло. — Чуть более любезно, чем нужно, сказала я.

— А мы неуклюжие коровы? — возмутился кто-то.

— Уже нет, — мило улыбнулась я и погладила Мартинку по опущенной голове. — Но когда я вас впервые увидела — чуть не сбежала.

— А покажите танец какой-нибудь, — робко попросила Ястыся — бледный синеглазый ангел.

— Танец, — усмехнулась я и стянула с плеч легкий шарф. — Ну, отчего бы и нет...

Марго, до той поры что-то писавшая в амбарной книге, подняла голову и тоже подошла ближе. Я перебирала в шкатулке кристаллы с музыкой.

— Пожалуй, это подойдет, — я аккуратно вложила кристалл в гнездо и подхватила шифоновый шарф.

Танец — это маленькая жизнь. Или маленькая смерть. Смотря, что танцуешь. Не знаю, кто играл эту музыку для записи, но легкой и беззаботной его жизнь точно не была. И было ощущение, что эту музыку подсмотрели у тебя в душе.

Иногда — редко, но все же — бывает, накатывает что-то. Тоска по несбывшимся мечтам. Грусть по ушедшим друзьям. Печаль о собственной молодости — прошедшей, промелькнувшей, щедро растраченной — и не на то, и не на тех, но так счастливо и безрассудно...

Дыхание все-таки сбилось в самом конце — уж больно отчаянно плачет скрипка, а труба ведет ее в этом плаче — воздух сам заканчивается, горит в легких.

— А как этот танец называется? — прерывающимся шепотом спросила Ястыся.

— Никак, — я пожала плечами и снова накинула на них тонкую ткань. — Это... само. Маргаритка, что ты? — я с расстройством увидела мокрый след на щеке.

— Я так давно не видела, как вы танцуете, панна. — Негромко сказала она. — И так рада, что вы снова это делаете...

— Что решила поплакать, — подхватила я, стирая влагу с ее щеки. — Ну, перестань. Я так грустно это делала?

— Мы все поняли, — твердо сказала Ястыся. — И мы не будем выдуриваться. Да, девочки?

— Да, — отозвалась Мартинка. — Чтобы так танцевать не жалко и полжизни отдать!

— Чтобы так танцевать — надо родиться панной Уршулой, — усмехнулась Марго и пошла обратно к своим книгам.

— Девочки, — вдруг позвала Ястыся изумленно, — а вы видели, вот эти движения, — она довольно хорошо показала, какие именно. — Это же было, было, когда панна Уршула танцевала!

— Точно, да, — загалдели девочки. Маришка из своего угла смерила их насмешливым взглядом. — И вот эти тоже!

— Открою вам секрет, — посмеиваясь, казала Маришка, снова подходя к нам. — Танец, глупые вы курицы, вы учите давно! С первых дней, можно сказать. Но для того, чтобы все движения соединить в танец — надо быть мастером. Понятно вам?

— Понятно, — довольные девицы закивали и, шушукаясь, убежали по своим делам.

Я же, вздохнув, примкнула к Маришке. Мы с ней тщетно пытались вникнуть в тонкости бухгалтерского учета, и похвастать успехами не могли, хотя отправленный нам на помощь паном Хенриком человек, терпеливо объяснял все до полного изнеможения.

— Видимо, одним дано махать ногами, а другим — владеть цифрами, — однажды заявил он, после целого дня бесплодных попыток вколотить в наши головы хоть немого науки. Я от души с ним согласилась, чем вызвала немалое удивление, а Марго — наоборот, зашипела не хуже кошки и тут же, не сходя с места, поклялась заткнуть нашего учителя за пояс не позднее Большого Открытия.

Большим Открытием — вот именно так, с большой буквы, мы называли тот недалекий день, когда будет открыта сцена в нашем заведении. Пока же мы только наняли людей отскоблить полы, перекрасить стены, да соорудить сцену. На очереди была замена мебели и "кухонная реформа", как мы шутили — кухня требовала серьезных изменений не меньше, чем мебель в зале. К тому же я начала потихоньку планировать номера — исходя из того материала, которым располагала и имея в виду ту публику, перед которой предстояло выступать. Публика была разной — и как ни странно это признавать, вполне приличной. Драк на моей памяти не было ни одной. Девушек из обслуги если и пытались посадить на коленки, то никак не против их воли, песни похабные никто не кричал, некоторые даже приходили с дамами, правда дамы те были густо накрашены и пили ничуть не меньше своих кавалеров, но какое мое дело...

Наше с Марго дело было посидеть полчаса в зале до прихода пана Хенрика, в середине вечера обойти посетителей с глупым вопросом, все ли им нравится. Попробовали бы они что-то другое сказать, когда пан Хенрик буравит своим фирменным взглядом из угла. А в конце вчера объявить, что вечер, собственно, закончен, приходите к нам еще. Делалось это все для того, чтобы народ потихоньку привыкать к грядущим новшествам — терять наработанную клиентуру и вводить в убытки пана Хенрика — совершено непозволительно, как заявил нам Януш — наш наставник по бухгалтерии.

— Не помешаю? — пан Хенрик появился откуда-то совсем неслышно — впрочем, мне вообще редко удавалось предугадать его появление.

— Что вы, нисколько, — порадовалась я возможности избавиться от нудной вереницы цифр.

— У меня для вас сюрприз, — неожиданно сказал он, и мы с Маришкой переглянулись.

— Сюрприз? — недоверчиво переспросила она, откладывая карандаш. — Что за сюрприз?

— Вам понравится, — хмыкнул он и встал. — Пойдемте.

Мы, как привязанные, двинулись следом. Идти пришлось недолго — на третий этаж, в комнату, которую мы использовали и как столовую, и как примерочную, то есть, беспорядок в ней царил изрядный, вопреки всем стараниям горничной. Теперь же посреди комнаты были стопкой составлены несколько чемоданов — довольно большие, к слову сказать. Мы с Маришкой снова переглянулись, на этот раз с изрядным недоумением.

— Открой, — кивнул он Маришке на тот, что стоял особняком и был поменьше остальных. Она послушно потянула за замок. Крышка отскочила, явив нам стопку пожелтевших бумаг. Я, не веря своим глазам, подошла ближе.

— Мои афиши, — голос подвел меня, и я осторожно коснулась края бумаги. — Это все мои афиши....

— Я решил, что слишком щедро будет оставлять вещи, которые вам сердечно дороги тем людям, которые... Словом, это все ваше. — Я почти не слушала его, перебирая ломкие страницы своей биографии, и мир в очередной раз потерял очертания. Я поспешно смахнула слезы и резко обернулась к пану Хенрику. Тот стоял возле окна, сунув руки в карманы, и посматривал больше на Маришку, которая пищала от радости, доставая свои сценические платья и костюмы одно за другим.

— Спасибо, — прошептала я, касаясь губами гладко выбритой щеки. — Это самый лучший подарок. — Я прижалась виском к его скуле и прерывисто вздохнула, почувствовав его ладонь на своей шее.

— Я выполнил свой долг, — тихо сказал он, почти прошептал мне на ухо. — По праву вашего защитника. Я обязан был уничтожить того, кто уничтожил вас.

— Вы...что сделали? — не поверила я своим ушам, и мурашки невольно побежали от уха вниз по спине.

— Я нашел того, кто заплатил ведьме. И ведьму нашел тоже. И вернул то, что вам дорого.

* * *

Сегодняшний вечер был таким же, как все предыдущие — единственным отличием было то, что пан Хенрик был в отъезде, и я немного нервничала. Самое смешное, что отсутствовал он не первый день, но вчера я была слишком задумчива, чтобы это заметить. Предыдущий его отъезд — довольно длительный, кстати, я вообще почти не заметила, потому как занималась отбором девушек в группу, да и в зал не спускалась. А теперь... Одно дело обходить всех, когда пан Хенрик в зале, и совершено другое — когда его нет. Состояние беззащитности больно резало по нервам, и видимо, из-за этого я теребила цепочку, которую обычно носила под блузкой, а теперь вытащила поверх и не могла себя заставить выпустить из рук. К тому же у меня из головы не шли его слова про то, что он выполнил свой долг защитника. Я так и не решилась спросить прямо, что случилось с тем человеком, и кто это был; и теперь не знала — ругать себя за трусость, или хвалить за сдержанность. Иная правда хуже лжи, иное знание — стократно хуже незнания. Допустим, я спрошу прямо, задам вопрос. Допустим, он даже ответит. И что я буду делать с этими ответами? От таких безрадостных мыслей виски заломило тягучей болью, и я поморщилась, представив, как будет болеть голова в конце вечера.

— Панна Уршула, — Марго как всегда, была рядом. — Вы себя как чувствуете?

— Без твоего дяди мне не по себе, — созналась я с нервной улыбкой. — Как-то привыкла к его незаметному присутствию.