— Зачем? — натурально так, по-доброму улыбнулся я. — Есть более страшные репрессии. К примеру, лишить всю слободу хлебных карточек как представителей бывшего эксплуататорского сословия, царских сатрапов и прислужников. А в газете напечатать, что это всё из-за вас. Как вам такой оборот дела?

— Сурово, — согласился со мной царский псарь. — Ну, что же, пошли собачек смотреть.

Егерская слобода была организована как шляхетский застянок в Черной Руси. С одной стороны от выложенной булыжником главной улицы шли жилые дома царских егерей, с другой хозяйственные службы императорской охоты.

Дома были крепкие рубленые из бревна на каменных фундаментах, обильно изукрашены деревянной резьбой. Выступающий конёк крыши оформлен в виде головы лося с настоящими лосиными рогами на ней. Крыши дранковые, окрашенные зеленой краской. Сами дома — желтые. Красивые.

Но красивость самих домов не отменяла уже нашего знания, что практически все эти дома — коммуналки. На две, а то и четыре семьи. Однако на всех домах гордо блестели начищенный медные таблички — ''Ловчий Его Величества...'', ''Старший стремянной...'', ''Оруженосец Его Величества...''.

Пекарня и лавка Потребительского общества рядом с канцелярией, наверное, в честь нашего приезда, не открывались для посетителей совсем.

Вдоль мостовой, отделяя ее от домов, шла липовая аллея.

Через реку перекинут каменный мост.

К этой реке, а скорее большому ручью, мы и держали путь след за Барановым. Этот ручей насквозь проходил через все собачьи дворы — борзые, сеттеры, гончие, легавые собаки отделялись друг от друга сетчатыми заборами. И содержались все разом на своих дворах. А вот искомые нами меделяны и мордаши содержались отдельно ото всех.

— В этом ручье мы летом собак моем, — заверил нас царский псарь. — А так воду для них отсюда же и берём. Пришли. Вот они красавцы. Справа меделяны, слева мордаши.

— А чё это у тя мордаши такие короткомордые? — с возмущением спросил Сосипатор, глядя поверх забора. — Спортили породу.

— Не спортили, — возразил Баранов. — Меделянами у нас травят медведей и кабанов. Мордаши — быкодавы. Выдвинутая вперед нижняя челюсть дает возможность собаке дышать, не разжимая челюстей, когда нос ее плотно уткнулся в шею дикого быка. Так что все исходит от рабочих качеств.

— Сколько у тебя всех меделянов и мордашей? — спросил я, прерывая спор двух профессионалов, готовый затянуться на недели.

— Не считая щенков, двадцать три собачьи души, — ответил царский корытничий.

— Берем всех, — поставил я точку в диспуте. — На месте сами разберетесь, что надо укорачивать, а что вытягивать.

— Там охота будет? — спросил Баранов. — А то приказали в конце шестнадцатого года готовить шесть десятков особо ценных собак к ссылке в Кустанай на Киргизский конный завод. И обещали хорошую охоту там, чтобы собаки рабочих повадок не теряли. Потом что-то с деньгами не срослось в конторе. Потом и революция пожаловала.

— Будет тебе охота, — хмыкнул Сосипатор. — Всем охотам охота.

— Учти, что у нас всего тридцать шесть вольеров, — напомнил я своему псарю реалии.

— Тогда, может, вы еще пару сворок борзых возьмете? На зайца, там, лису или волка, — подал голос Баранов. — Свору можно в одном вольере держать — они привыкшие к такому.

Сосипатор посмотрел на меня и согласно кивнул.

— Возьмём, — согласился и я. — Выводи.

И повернувшись к Юшко, приказал.

— Ваня, подавай монстру поближе и тащи сбрую.

Баранов вывел из-за забора огромного меделяна — почти метр в холке, но в отличие от датских догов не сухого и длинногачего, а мощного в груди пса на широко расставленных толстых ногах. Густопсового, бурого окраса с белой стрелкой от носа ко лбу. Глаза у собаки карие, очень умные. Псарь посадил его рядом с собой. Ошейника на собаке не было.

Кобель сел очень алертно, как сжатая пружина, готовая моментально выстрелить стокилограммовым сгустком тугих мышц. Чуть показал нам клыки, приподняв слегка левую брылястую губу, но, без команды псаря, никаких действий не предпринимал. Даже не рычал.

— Вот это зверюга, — упавшим голосом пробормотал Ян Колбас и открыл крышку кобуры маузера.

Тут Сосипатор выйдя на два шага вперед, присел на корточки и поманил к себе кобеля.

— Иди ко мне, маленький.

И тут случилось чудо. Огромный пёс враз переменил выражение морды на умильное и, поджав хвост, пополз на полусогнутых лапах к Сосипатору, всем видом выражая добродушие и любовь к этому человеку.

— Ты кто? Собачий бог? — прохрипел пораженный Баранов.

— Что-то вроде того, — пробормотал Сосипатор, лаская собаку, которая готова была его всего облизать. — Годный кобель. Как в работе?

— Один кабана берёт, — откликнулся Баранов.

— Ты у нас еще и герой, — улыбался собаке Сосипатор и протянул левую руку назад, не забывая правой ласкать пса.

В нее Юшко вложил ошейник, который я вывез из своего ''осевого времени''. Великолепный широкий ошейник толстой красной кожи с пирамидками титановых шипов в два ряда и титановым альпинистским карабином, вместо кольца.

Сосипатор посадил собаку и надел на нее ошейник. Судя по виду пса, новое украшение ему понравилось.

''Ошейник! Это же, как портфель для человека'', — припомнилось, как у Булгакова рассуждал Шарик, до того как стал Климом Чугункиным.

Дальше пришла очередь сетчатого намордника и крепкого поводка.

Петлю поводка Сосипатор накинул на штакетину, возле которой посадил кобеля.

— Выводи следующего, — приказал он Баранову.

Тут Баранов упал коленями в грязный снег.

— Господа — товарищи, возьмите меня с собой. Нет мне жизни без моих собачек. Верно вам отслужу Христом богом клянусь, — и размашисто перекрестился.

— Так далеко тебя увезём, — сказал я. — Дальше Кустаная будет.

— Да хоть куда, хоть на тот свет, только с ними вместе.

— Возьми его, Дмитрий Дмитриевич, — пробасил Сосипатор. — Нам всё равно корытничий нужен, а этот царский псарь и обучен всем премудростям, и собак искренне любит.

10.

Приезжаю в ''Неандерталь'' после очередной поездки ''на тот свет'' за соляром, а там дым коромыслом. Никто не работает, все гуляют и, похоже, навеселе, хотя держал я народ практически в сухом законе. То есть официально никому не наливали, а на самогоноварении еще никто не попался.

— Христос воскресе, барин, — полез ко мне, дыша чесноком, целоваться один из каменщиков.

Понятно. Пасха пришла. Как интересно они тут пасхалии вычисляют? По какому календарю? Помню, что в этом вопросе каждый последующий календарь хуже предыдущего. По Григорианскому календарю вообще, иной раз случается такое, что католическая Пасха выпадает раньше еврейской, чего быть по определению невозможно.

Ну, праздник, так праздник. Негоже его людям портить. Ушел к себе, на ходу христосуясь со встречным людом. В уме прокрутилась старинная кинохроника как царь Николай Второй христосуется с очередью казаков из своего конвоя. И стало дурно. Поспешил домой скрыться от радостной толпы.

На лавочке около запертой двери в мой хозблок сидел попик с простой ничем не окрашенной холщёвой рясе с деревянным наперсным крестом, правда, весьма искусно вырезанном. На коленях он держал тряпочный узелок.

При моём приближении попик встал. Был он среднего роста и довольно молод — лет двадцати пяти — двадцати семи. Русоволос и синеглаз. Волосы заплетены на затылке в длинную косу, а вот бородка реденькая и небольшая. Камилавка на голове тоже холщёвая. Не шикует батюшка.

''Брат Васькин'' — подумал я и не ошибся.

— Христос воскрес, сын мой, — благословил меня священник.

— Воистину воскрес, — ответил я отзывом на христианский пароль и облобызался с родственником. — Какими судьбами к нам...

И замялся, так как не знал, как его обзывать.

— Отец Онуфрий меня кличут, о, муж сестры моей. Я тут к тебе с пасхальными подарками — кулич, яйца крашеные, пасха, немного вина тернового. Чем богат.

— Заходи в хату, мой молодой отец, — улыбнулся я — Поснедаем ради праздника чем бог послал. Ты только на праздник или уже навсегда к нам?

— Рукоположён окормлять приход твой, но церкви не обнаружил, — заявил пришелец, перекрестившись на красный угол.

Иконы я все же привёз. Хоть и сам почти атеист, а скорее агностик, но внешне нельзя людей пугать как Петр Первый, прозванный за свою разгульную жизнь Великим.

— Экий ты борзый, — покачал я головой. — Сначала производство, а весь соцкультбыт потом. Надеюсь, полевой алтарь с собой не забыл?

— А как бы я пасхальную литургию служил без него сегодняшней ночью? И алтарь, и иконостас складной привез. А вот всё остальное по самой малости.

Ради такого дела я выставил на стол шустовский коньяк. Разлил по рюмкам. Сказал тост.

— Не пьянства окаянного ради и не чревоугодия для, а токмо не отвыкнуть дабы. С праздником, отче.

Выпили. Онуфрий от рюмки не отказывался и вообще не стремился показывать себя ханжой.

Разложил на столе свои пасхальные яства.

— Ты один или с семьей? — спросил я, повторяя рюмочный разлив.

— Пока один. Не вижу ещё, куда матушку и детей везти.

— На первых порах у тебя будет такой же блок, как и этот, в котором я живу. Потом нормальный дом построим. Так что сам смотри. Я, к примеру, Василису сюда перевезу, как родит. Соскучился тут без неё. А сам строиться буду последним. Сначала люди.

— Ты вкуси освященного кулича, не побрезгуй, — наставительно произнёс священник. — А что, что о людях заботу имеешь, то хорошо. Полезно для душеспасения. Давай, как положено, крашенками стукнемся.

Душевно посидели. Показал я Онуфрию на генеральном плане ''колхоза'' место для будущей церкви и его дома рядом с ней. И место, отведенное для освященного погоста. Выложил фотку храма Покрова-на-Нерли.

Впечатлил.

— Велик господь наш, что сподобил тебя на такие благие мысли, — пробормотал поп. — А я думал уже предложить мужикам обыденную церковь ладить из бревна.

— Какую церковь? — переспросил я.

— Обыденную. Что ставится об один день. Брёвна и доски у тебя есть — я видел.

— Но-но... — погрозил я пальцем, будущему крымскому епископу. — Они уже все расписаны по плану, какая дощечка куда пойдёт.

— Сам уже вижу, что мыслил мелко, не осененный был божьей благодатью. Твой храм дюже как леп. Издаля народ будет приходить, чтобы только полюбоваться на такую божественную красоту, — не выпускал он фотографию из рук. — И как строить такое чудо уже знаешь?

— Это к Жмурову. Он у нас инженер-строитель. На мне только идея и снабжение. Кстати, тебе кто такой крест резал?

— Есть умелец в станице Старотитаровской.

— Как ты на то посмотришь, если пригласить этого мастера иконостас вырезать в новой церкви?

— Хорошо посмотрю. Лепо будет резной виноград меж икон пустить. А иконы ты такие же красивые привезешь, — кивнул он на мой красный угол, где стояли самые дешевые бумажные иконки, купленные в лавке Елоховского собора в Москве моего ''осевого времени''. Ничего особенного, разве что цветами пёстрые и с позолотой. Всё и отличие, что приклеенные они на дубовые досочки, да лаком покрытые.

— Нет. Это ширпотреб. Думаю, Деисус [ряд икон изображающие деяния Иисуса Христа] надо также деревянным барельефом резать. Из липы. По древнему канону. А то и из кедра.

— Жучок поест, — буркнул поп.

— Не поест, — улыбнулся я. — пропитки специальные я привезу. И от жучка, и от плесени, и от огня.

Выпили по третьей.

— Отец Онуфрий, у меня к тебе будет большая просьба.

— Слушаю тебя, сын мой.

— Люди, которые я привел из двадцатого и двадцать первого века, выросли в обществе, где семьдесят лет правил воинствующий атеизм. Храмы ломали, священников убивали, верующих всячески притесняли. В школах детей учили, что бога нет. Но это не они. Они также жертвы режима. Так что будь к ним снисходительней. Учи их добром и лаской, а не жезлом железным. И пару мне одну повенчай, а то в блуде живут, народ смущают.

— Тарабрин мне говорил про то, что тут не всё складно будет. Главное, чтобы они в ересь не впадали. Язычника легче к богу обратить, чем еретика. Но с божьей помощью справимся. — Уверенно завершил Онуфрий свою мысль.

— Вот и договорились. Теперь вижу сам, что бог есть любовь. А то боялся я, что пришлют сюда какого начётчика и талмудиста глупого и упёртого. Так и будем действовать. Ты наставляй словом, а наказывать, если надо, буду я. Как власть светская.

— Исповедаться, желания у тебя нет? — неожиданно спросил священник.

Я уклончиво ответил.

— Есть. Каюсь, отче, грешен во всём, кроме душегубства. Но тут уж судьба такая, что в других временах по-другому и нельзя. Освоимся тут, перейдем на самообеспечение, меньше грешить буду, а пока... — развел я руками.

Ну, не устраивать же брату жены подробный разбор моего прелюбодеяния с тремя американками разом? Еще Василисе настучит. А я еще жить хочу.

Но попу этого оказалось достаточно.

— Отпускаю тебе все грехи вольные и невольные в честь светлого праздника Пасхи, — торжественно произнес Онуфрий, встав и положив руку на мой склоненный затылок. — И впредь по возможности не греши. Где мне ночевать прикажешь?

— А здесь, у меня. Завтра белорусы поставят тебе разборный блок за день. Если это не грех завра работать.

— Завтра еще грех, а вот во вторник все на поле выйдут. Страду еще никто не отменял. А завтра чтобы и ты на службе был как все. На поле богу служить будем, перед тем как его орать. Молебен с водосвятием сотворю.

Постелил я брату жены раскладушку с поролоновым матрасом. Белье чистое выдал. И вышел на улицу покурить.

Вроде повезло мне с попом. И родственник. И не дурак на первый взгляд. А там будем посмотреть, как говорят в Одессе.

Разбудил меня шурин ни свет, ни заря. Темно еще было. И заставил таскать за ним походный алтарь. Сам он нес походный иконостас — складень. По виду — тяжелый.

Пришли на огороженное и уже скошенное от травы поле. Думал, что мы будем первыми — щас! Народ уже там толпился. Похоже, что всем колхозом.

Само богослужение началось с первым лучом солнца над горизонтом.

Служил Онуфрий истово, со вкусом и голос имел приятный. Чувствовалось, что дело своё попик любит. Обошел всё поле, каждя в каждый угол чем-то пахучим, но не ладаном — откуда он тут?

Мужики наши как-то быстро составили духовный хор и наизусть пели псалмы. Складно пели. Чувствовалась многолетняя слаженность в многоголосии. Чем-то это всё действо мне напомнило негритянский спиричуалс в Америке. Там он тоже возник от бедности черных христиан, которых крестили, но в общину белых не пускали.

Еще меня смутило отсутствие дьякона и остального причта.

Сто лет прошло в отрыве от осевой цивилизации, а разница между ритуалами богослужениями заметна даже такому постороннему глазу, как мой. Неужели это закон всех изолированных сообществ?

И никаких специальных облачений из дорогих тканей. В чём по улице ходит Онуфрий, в том и служит богу. Разве что разулся, когда пошел освящать земное плодородие, упряжку волов и плуг.