По полудню добрались без происшествий до Новогородка, в корчме за городом перекусили, дали короткий отдых лошадям, полюбовались издали на массивные каменные укрепления здешнего замка. Семь башен, по периметру стен, были еще недостроенные, но выглядели укрепления очень солидно. Только прибыв под эти стены, я вспомнил, что этот город считается центром зарождения Литовского княжества, и в нем, по преданиям, короновался лет сто пятьдесят назад знаменитый князь Миндовг. Этот городок именовали в летописях и Новогородок, и Новгород-Литовский. Местный диалект наиболее адекватно описывается буквами Новогродок, поляки в будущем назовут его Новогрудек. В общем, каждый называл, как хотел. Город был больше Слуцка, а каменный замок, который еще до Миндовга строить начали, но при нем достроили и значительно подняли внешние стены, даже издали, смотрелся впечатляюще. Это было самое грандиозное сооружение, которое я увидел за это время. Перекусив и отдохнув, мы продолжили свой путь, и до сумерек успели проскакать еще три перехода. Совершенно измученный, не ужиная, я забылся в тяжелом сне. Мне снился князь Витовт, в виде огромного паука, который запутал нас в своей паутине, и подбирается к нашим тушкам с целью перекусить. Почему-то он меня выбрал первым, видно как самого молодого, и я отчаянно пытаюсь дотянуться до своего сапога, в котором должен быть нож, но не могу. А Витовт уже открыл пасть, показывая свои ужасные клыки, и пристраивается к моему нежному горлу. В холодном поту и с сердцем, пытающимся вылезти из груди через мое нежное, и пока что целое горло, я проснулся. Отдышавшись, и раздумывая, что это все должно значить, начал одеваться и будить остальных. Собравшись в потемках, и побудив весь постоялый двор, мы еще затемна выехали за ворота, и резвой рысью двинулись в сторону Гродно. Не рассказывая свой сон, чтоб не напугать моих товарищей, решил пункт третий, еще раз обдумать, чтоб придать ему необратимый характер. Товарищи и так считали весь этот поход в Гродно ненужной блажью, и предлагали сразу поехать из Чернигова в Пинск. Там продать все, что у нас еще было, и поискать ватагу, которую собирают с целью, ляхов пощипать. До Волыни от Пинска уже близко, у нас вроде как мир с ляхами, но любителей пограбить это никогда не останавливало. Еле отговорил, ссылаясь, то на святого Илью, то на здравый смысл. С нашей казной надо думать не о том, как ограбить кого-то, а о том, как не дать себя ограбить, и монеты домой привезти. На Волынь конечно тянуло, агитацию на месте провести, подходы разведать к старому поместью, узнать, как там и что, с какими силами нужно выдвигаться, чтоб нового владельца прищучить, а имение отбить. Но нельзя объять необъятное. Дел полно и лишние приключения на одно место, никому не нужны, тут бы справиться с теми, что сами найдутся.
От Новогородка до Гродно нас дважды останавливали княжеские разъезды и интересовались, кто мы, и куда едем. Но Иван грозно махал у них перед носом одним из двух деревянных тубусов с печатью Дмитрия Корибута, которые мы реквизировали у ляхов, обзывая нас посыльными к князю Витовту, и нас немедленно отпускали дальше. Чувствовалось, что мы въехали на территорию, где с недоверием относятся к гостям, значит, столкновения со сторонниками Ягайло и Скиргайло в этом году уже были, и все готовятся к дальнейшим неприятностям.
Приехав в Гродно, мы первым делом, всем караваном двинулись прямо на базар, который проходил на большой площади в Нижнем городе, прямо под холмом, на которой высились частью каменные, частью деревянные сооружения Гродненского княжеского замка. Вся плоская треугольная вершина Замкового холма, стоящего одной стороной на правом берегу Немана, а другой, на берегу впадающей в Неман речушки Гродненка, была обнесена высокой деревянной стеной с пятью башнями. Частью стены, повернутой к Нижнему городу, служил сам замок. Стороны холма, повернутые к реке, были более крутыми, сторона повернутая к городу, совсем пологая. Неубедительная крепость. Недаром ее неоднократно брали приступом. Город оказался меньше чем я предполагал, но все же, чуть больше и Киева, и Чернигова. Зато знати и богато одетых людей ходило по базару не в пример больше. Это вселяло надежду, что расторгуемся быстро. По предварительным планам в понедельник утром мы собирались передать письма и делать ноги. В какую сторону мы поедем, пока было неясно. По всем расспросам у купцов, с которыми мы не только вели агитработу, ибо это святое, но и расспрашивали всякие мелочи, выходило, что лучше всего вернуться по своим следам. Иван был против, видно боялся, что в Чернигове мы засветились, как полный месяц, и такую красоту скоро не забудут. В любом случае до Гомеля можно было ехать смело, а там решать, как до Киева добираться. Мне очень хотелось еще раз наведаться в Бобруйск, и докупить двуручных пил для лесорубов. Пока торговался за лучковые, совсем из головы вылетело, что уже этой зимой деревья валить и заготавливать надо, а для этого совсем другие пилы нужны. Дел в селе никаких, рабочей силы навалом, а деревья уже валить можно. После середины февраля лесоповал нужно прекращать.
Устроившись на базаре, развешали на жерди почти весь свой товар, не выставляли только несколько дорогих сабель и кинжалов, доставшихся нам от ляхов, просто не могли оценить сколько стоят. Решили придержать пока не увидим что-то похожее, или не найдем грамотного оценщика.
Если в наших краях разнообразие монет было нормой, ходили византийские, крымские, ордынские, новгородские, рязанские монеты, то здесь доминировал, как эталон серебряной монеты, пражский грош, монета чуть меньше трех с половиной грамм серебра. Все цены декларировались продавцами в грошах, а потом пересчитывались на деньги покупателя. Двухсотграммовая литовская гривна шла за шестьдесят грошей, золотой талер — за тридцать. Византийский золотой — от десяти до пятнадцати грошей, в зависимости от года выпуска, а серебряные монеты сравнивались, в основном, по весу. Меди практически не было, она не котировалась. Ее функцию выполняли мелкие серебряные монетки, чешуйки и пьянензы, шли по весу, пьянензы — десять за грош, чешуйки — сколько получится. Простая лошадь, типа татарской, стоила от десяти грошей и выше, мешок пшеницы можно было купить за шесть, семь пьяненз. Доспехи, которые у нас были, пять от ляхов, киевский панский, и один полный татарский доспех, оценил местный оружейник от двести пятидесяти, до пятисот грошей каждый, в зависимости от состояния и качества. Мы, на первый раз, докинули еще по сотне, чтоб было что скинуть, когда начнут поторговаться. Как и в Чернигове, по трофейному оружию конкурентов у нас не было, после осенней распутицы походов еще не было, а старые трофеи были давно проданы.
После базара, довольные торговлей, пошли устраиваться на ночь. За два самых дешевых доспеха получили задаток, завтра должны были довести остальное, ушли со скидкой, по двести пятьдесят, оценены были в триста. Двух коней самых знатных продали из польской десятки, по пятьдесят серебряков, три седла с высокими луками, одежды и оружия тоже поубавилось. До постоялого двора пришлось скакать минут двадцать от базара. Те, что были ближе, были либо заняты, либо для знати, и хоть деньги у нас были, Иван запретил туда даже заезжать, справедливо ожидая одних неприятностей от таких соседей. В субботу целый день торговали и узнавали обстановку. Витовта в замке не было, он с какими-то гостями от крестоносцев, и с ближайшими боярами охотились недалече, но по слухам, в воскресенье должны были вернуться в замок. Распорядок дня его тоже был всем известен. В любую погоду, будучи в замке, его день начинался с восходом солнца, тренировками вместе с ближайшей дружиной. Иван был прав, я, почему-то, считал князей более ленивыми. Но это еще было время, когда князь был в первую очередь воин, а потом все остальное.
Распродались мы тоже очень хорошо, четыре доспеха продано, за два получили задаток, правда на каждом пришлось скинуть монет по пятьдесят от оценочной стоимости. Только один из моих, татарский полный доспех, который я на спор выиграл, был как проклятый, никто на него даже не смотрел. Иван с Сулимом полдня изгалялись, рассказывая мне, что доспех попорченный, надо с него порчу снимать, и какие есть надежные методы снятия порчи с неодушевленного предмета.
В конце концов, мне пришлось пообещать им, что завтра пойду в церковь и принесу немного свяченой воды, чтоб обмыть доспех. Коней польских, и всю их упряжь продали, а вместо них докупили себе трех татарских коней, чтоб у каждого была заводная лошадь на обратный путь. Одежда, обувь и оружие тоже, практически, все продалось. Оставались две украшенные дорогие сабли и два кинжала, оцененные, и без особого успеха выставленные на продажу, и всякие золотые перстни с камнями, медальоны с цепочками и остальной золотой хлам, который никто у нас не искал и не спрашивал. На всякий случай мы узнали у здешних аборигенов, что они дадут за наши остатки, но никто больше полцены не давал.
Когда мы вечером, после бани, существенно пополнив потраченные запасы калорий, обсуждали текущие планы за единственной кружкой пива, которую заказал каждому Иван, я предложил несколько видоизменить первоначальный план передачи писем князю. Иван предлагал в понедельник с утра, когда князь гоняет своих дружинников, просто передать письма старшему охраннику стоящему возле ворот замка, а самим, пока суть до дела, уносить ноги. План был хорош, пока князь вчитается, пока сообразит что откуда, нас уже след простыл. Но мог князь и повышенную реакцию проявить, да и погоню послать сразу по горячим следам. Прикинув, что если завтра князь планирует вернуться, то сегодня охота закончилась, народ культурно отдыхает, жарит дичь, пьет вино. Завтра им там делать уже нечего, как проснутся, поправят здоровье, сразу домой в Гродно поедут. Появятся во второй половине дня. Как только видим суету, а нас они не минуют, дорога к воротам через базарную площадь проходит, пакуемся, Давид с Дмитром и заводные потихоньку выезжают из города, и легкой рысью движутся в направлении Новогородка. Мы втроем с Иваном и Сулимом, передаем письма старшему на воротах, даем ему пару монет, чтоб срочно нес это к князю, таинственно шепчем, что нас никто не должен видеть из гостей, и просим передать князю на словах, за ответом, мол, приедем завтра с утра. Ну а потом, на москвиче зеленого цвета, с большой скоростью, движемся в сторону государственной границы. Шутка.
Народ план одобрил, во-первых, ближе к вечеру в погоню никого не отправят, и в суете после приезда, пока князь разберется, что у него в руках, пока погоню наладится отправлять, время пройдет. Во-вторых, нам и легкой форы достаточно, чтоб нас никто не догнал. На стайерских дистанциях, по выносливости, никто с татарскими лошадками сравниться не может, так что, как поется в популярном шлягере из другого времени, нас не догонят.
Все было оговорено, планы сверстаны, но черт меня дернул взглянуть в глаза подростка непонятного пола, одетого в юбку, и подметающего лестницу на второй этаж. Большие черные глаза вобрали в себя, и уже трудно было отвести взгляд, не потому что хотелось смотреть, а потому что они насильно держали тебя, бесцеремонно ковыряясь в твоей душе. Собравшись, и разорвав контакт, увидел кривую усмешку появившуюся на ее лице. Девчонка лет четырнадцати, наклонилась, продолжая подметать деревянную лестницу. Схватив ее за руку, потащил наверх по лестнице в нашу пустую комнату. Я ушел первым из зала, остальные еще допивали пиво, и разговаривали с купцами, сидевшими за соседним столом, о том, как кто живет.
— Отпусти меня, убью, — с ледяным спокойствием, чуть слышно, прошипела девка.
— Не о том думаешь, дура. Слушай меня внимательно, времени у нас мало. Знахарка у нас есть, считай не знахарка, а целая ведьма, ведунья. Жизнь она мне спасла, денег не взяла, службу загадала, ученицу ей найти. Вот и нашел я тебя. Ты сама знаешь, что это твоя судьба, в глазах твоих то написано. Думай добре, один раз в жизни такое выпадает. Согласишься, Богом клянусь, помогу добраться, и пальцем тебя там никто не тронет. А тут пропадешь ни за грош, никто и не вспомнит.
— Ишь, такой молодой боярин, а такой торопливый, все брось, и с ним к ведьме езжай. Такого дурного мне еще никто не говорил. И куда ж ты меня забрать хочешь?
— Со мной не выйдет, мы завтра едем. Самой добираться придется. Я тебе денег дам на дорогу, и расскажу, как доехать. Казаки мы, не бояре, живем на Днепре, ниже Киева
— Так там ведь татары кругом!
— А у вас тевтоны. Хрен редьки не слаще. А путь тебе все одно туда лежит. Видно знала Мотря, что я тебя встречу, потому и загадала мне ей ученицу найти. Некогда мне с тобой балы точить. Ты сама лучше меня знаешь, что поедешь. Видно зовет тебя Мотря к себе, ты это сердцем чуешь. Ты сирота, или есть у тебя кто?
— Двое братьев младших у меня, живем у тетки, она вдова, у нее своих двое еще меньше.
— Сколько твоей тетке лет?
— Молодая она, замужем всего пять лет была, как муж помер. Три года уже, как одна живет.
— Так бери и ее с собой. Может замуж выйдет, а нет, и так проживете. Мотря поможет, твоего дохода на вас всех хватит. Научишься, отработаешь. Не боись, у нас с голода никто еще не помер. А далеко отсюда ваша хата? Сам пойду с теткой твоей потолкую. — Похоже, что без тетки она не уедет, а тетку так просто на дорогу не подобьешь, не девчонка четырнадцатилетняя.
— Недалече, четвертая хата отсюда.
— Так бросай веник, и пойдем, ты тут больше не работаешь. Думаешь, оделась как чучело, так никто на тебя не позарится? Некрасивых девок не бывает, бывает мало вина! Не слыхала такого? Завалит тебя кто-нибудь на кровать, и все. Ты, либо его зарежешь, и тебя повесят, либо он тебя и прибьет. О том ты подумала, дура, когда сюда на роботу шла?
— Ничего со мной не будет, пока не тронули, и дальше не тронут. А монеты ты мне платить будешь, и кормить нас всех?
— Может и я, как знать. Сколько тебе платят?
— Две пьянензы в неделю, и харчей взять можно.
— Ага, объедков со столов никому не жалко. Вот тебе три монеты, это больше чем ты за три месяца тут заработаешь, бросай метлу, и пойдем с теткой твоей потолкуем.
Она снова воткнула в меня свои черные пронзительные глаза, я открылся ей, чтоб она покопалась в мозгах в свое удовольствие, интересно, что ж она там разберет. В тот же миг лицо ее начало меняться, превращаясь в уродливую старуху с кривым носом. Да, внушением это чудо природы владело в совершенстве. Я постарался изобразить в ответ дружелюбную усмешку.
— На глаз свой надеешься? Нравится мужиков пугать? То-то я гляжу у тебя синяк старый под глазом, еще не нагляделась? Ждешь, пока тебя, как ведьму, в реку не бросят? Бога благодари, что тебе, за такое, просто в морду дали. Видно купчишка тебе боязливый попался, другой бы прибил бы на месте.
Ничего не ответив, она прихватив с собой метлу, молча пошла вниз по лестнице. Буркнув мне, чтоб я ждал ее на улице, побежала куда-то на кухню. Заказав жбан вина и всяких закусок, и попросив чтоб мне это все сложили в корзину, пошел доложиться начальству.
