— Рот закрой. И впредь головой думай, где, что говорить. А то без языка останешься.
— Злой ты, Богдан. К тебе со всей душой, а ты...
— Ага, ты еще полночи мне в ране поковыряйся, так я вообще озверею. Не злись, просто не болтай лишнего, когда рядом полно ушей. Вернусь с похода, построю вам сарай и корову подарю, за то, что ты так хорошо мою рожу зашила.
— Не надо нам коровы...
— Корова на хозяйстве всегда сгодится. А деткам вашим молоко надо пить.
— Да кто за ней приглянет, мы ж в разъездах все время.
— Дети и приглянут. Соседи есть, чай не в лесу живете. Слушай, что я вас попросить хотел. Вы трав целебных побольше заготавливайте. Я вам крепкого вина хлебного привезу, настойки целебные делать будете. Попробуем их в Киеве продать. И вам монета и мне что-то перепадет.
— Зачем тебе столько монет? Люди говорят, ты уже богаче атамана, монеты в бочонках держишь.
— Слушай больше. Люди... люди, люди, ну зачем меня тревожите? Люди, люди, люди, вы же быть добрее можете...
— Ты чего? Аж лицом поменялся...
— Пустое... про травы не забудь. Мне пора. Вон Андрей стоит, ждет, когда ты меня отпустишь.
— Насобираем. Ты поберегись. Лихое на тебя замышляют. Не знаю кто, не знаю когда, поэтому, будь осторожен.
— Спаси Бог тебя, родная... обязательно буду.
Андрей принес мне болт к моей пушке и четыре моих поломанных стрелы, которые я успел выпустить из лука. Вот чем хорош самострел, так это тем, что одним болтом можно десятерых завалить и он как новенький, подточил, перья наклеил и готово. А стрелу хорошую и сделать тяжелей, и сломается при первом же выстреле.
— Держи. Твои стрелы. Троих насмерть, четвертая в коня. Про самострел даже не говорю. Кольчугу насквозь и спереди и на спине. Лучше тебя только Керим, Сулим и мой отец отстреляли. Никогда бы не поверил, если бы сам стрелы не доставал.
— Повезло. Близко было, потому и попал.
— Так и мне близко было... а я только одного снял. Второму в щит, третью в коня. Из самострела тоже снял, ну так то не в счет.
— Очень даже в счет, Андрей. Если бы все так стрельнули с первого раза, осталось бы живыми десяток вражин. Мы бы их враз смели... все были бы живы и здоровы...
— Ты себя не кори. Они наказ порушили. Из-за своей дурости полегли. Нет в том нашей вины.
— Ты еще их родичам это скажи.
— И скажу!
— Ты скажешь то, что я скажу и все скажут. Погибли хлопцы в бою с басурманами. Каждый из них двоих супостатов с собой забрал, а считая сшибку в лесу — троих. Недаром они кровь свою пролили, если б каждый так помирал, давно б забыли басурмане дорогу в нашу землю. Братья их вырастут, рядом с нами станут, сестры детям своим расскажут про дядьев, что в землю легли как казаки, а не как говно придорожное. А не согласны со мной, просите атамана, чтоб вам другого ватажка поставил. Поутру соберемся, будем совет держать. А за стрелы благодарствую, должок за мной.
— Пустое...
С утра все хлопцы поклялись, что будут говорить то же что и я, но высказывали обоснованное сомнение в том, что казаки скажут.
— Пусть казаки говорят, что хотят. Мы их товарищи, мы рядом с ними лежали, а кто что с боку увидал... так чего он на басурман не глядел и стрел не пускал? За нами правда.
Атаман погнал нас в путь еще затемна. Ехали мы не спеша, таким темпом конь и в темноте найдет куда копыто поставить. А если и провалится в нору, то ногу выдернуть из опасного места успеет всегда.
— Чего примолкли, казаки? С победой и с добычей домой едем, а что не все, так никто не знает, что лучше, молодым умереть с саблей в руке или старым, немощным на печи. Да под лай невестки, которая тебе со свету сжить хочет, так ты ей уже надоел. Давай Богдан, запевай песню, которую ты про себя сложил. Вот же ж молодые, нагайкой вас мало били. Нет, чтоб про атамана своего песню сладить, он про себя поет.
— Не могу, батьку рот открыть, болит дюже.
— То-то тебя не слышно. Только басурманской стреле под силу тебе рот закрыть, нагайкой не получалось. Значит, Андрею слова шепчи, а он пусть поет.
Под мой суфлерский шепот, Андрей запел новый хит сезона:
Зеленою весной, под старою сосной
Казак Богдан с любимой прощается.
Кольчугою звенит и нежно говорит,
Не плачь, не плачь, Мария — красавица.
Мария, молчит и слезы льет,
От грусти болит душа ее
Кап-кап-кап из ясных глаз Марии
Капают слезы на копье.
Песня просто идеально подходила к эпохе, а энергичное звучание и маршевый ритм с первых же звуков брали в плен неизбалованного литературным и музыкальным творчеством слушателя и больше не отпускали. Тут я не удержался, переборол свою скромность, подъехал к атаману и шепотом напел ему песню которую сочинил для него. Это были вариации на тему:
Как на правый берег вывели татары
Супротив казаков много тысяч лошадей
И покрылось поле, и покрылось поле
Сотнями порубанных, пострелянных людей...
Любо, братцы, любо, любо, братцы жить,
С нашим атаманом не приходиться тужить.
А первая стрела, да первая стрела,
А первая стрела, да ранила меня
А вторая стрела, да вторая стрела
А вторая стрела, да моего коня ...
Любо, братцы, любо, любо, братцы жить,
С нашим атаманом не приходиться тужить.
Вот умру в степи я, да над моей могилой
Разнесет лишь ветер, да лишь сорную траву
Где сложил под саблями, под саблями татарскими
Буйну да кудряву, да красиву голову...
Любо, братцы, любо, любо, братцы жить,
С нашим атаманом не приходиться тужить.
Искусство — великая сила, в этом мне пришлось убедиться еще раз. Выслушав меня, атаман тихо и задумчиво сказал:
— Ты как омут, Богдан, всех за собой тянешь, до кого дотянуться сил хватает. Я это еще тогда понял, когда ты палку свою из Оттара выдернул. Был бы тот омут темным, давно бы ты в земле гнил, уже б и забыли бы все, что был такой хлопец в селе... Но вижу, не под себя гнешь, за товарищество душа твоя болит и рвется. Только другим до того дела нет. Иисус Христос тоже людей за собой тянул, в царство Божие, а кончил на кресте. Не прощают люди тем, кто их тянет. Так он был сын божий, а ты? Тебе голову снять, что плюнуть и растереть. Не забывай о том, когда думы свои думаешь... Песня добрая, только не ты ее первым петь будешь, а киевские песняры на базаре. Казаки услышат и подхватят. Понял меня?
— Понял батьку...
— Тогда пришли мне тройку хлопцев своих, дело у меня есть для них.
Двое казаков и мои ребята с ними, взяв с табуна заводных коней, резвой рысью умчались вперед, а мне оставалось в мрачном и сумеречном состоянии духа размышлять над словами атамана.
Самое обидное, что все его слова, это было чистая правда. По каким-то неведомым законам любая система отчаянно сопротивляется малейшим изменениям, насылая массу неприятностей на голову того, кто пытается вывести ее из состояния равновесия. Причем неприятностей с отчетливой тенденцией к летальному исходу.
По большому счету думать было нечего. Времени, когда основными моими противниками будут инерция и неприятие нового, было катастрофически мало, максимум, четыре года. После этого, сильные мира сего, доберутся до южных границ своих владений и всерьез заинтересуются бесхозными землями, которые они к тому времени получат в подарок от Орды и станут тут формальными правителями. Тогда сегодняшние трудности, косые взгляды и недобрые замыслы, покажутся детскими играми в песочнице. А заботиться общественным мнением, это задача нашего любимого атамана. В конце концов, это же для него и его будущего казацкого удельного княжества мне приходится пахать в поте лица.
Но раздражать публику своими талантами надо меньше, тут Иллар прав. А то поют казаки и думают, — а какого хрена тут поется — "казак Богдан"? "Казак Иван" или, к примеру, "казак Степан", не менее органично вписываются в размер песни. И они правы по большому счету. Еще скромнее мне надо быть, чем есть сейчас, несмотря на то, что это практически невозможно...
* * *
Под такие невеселые думы и въевшуюся в кровь привычку растягивать по дороге тугой лук в качестве тренажера, мы добрались до нашего села. Там нас уже поджидал отец Василий, бочонок моего крепкого меда литров на пятьдесят и столитровая бочка бражки. Учитывая, что по семьсот грамм моего двадцатиградусного напитка для здешней публики это уже доза глубокого наркоза, сто литров бражки были явно лишними.
Но перед попойкой была обязательная часть, состоящая из короткого молебна и долгого дележа добычи. При подсчете долей, атаман, как обычно посчитал на убитых по три доли и по две доли раненым, не способным пойти с нами в следующий поход. Узнав, что следующий раз атаман планирует удрать от семьи через три дня, прихватив с собой большинство мужиков, Мотря, выдала лицензию на продолжение благородного дела сокращения народонаселения, лишь троим из восьми. Мне и двум легкораненым в руки казакам. Тут попросил слова и вышел в круг один из казаков Непыйводы. Он и задал вопрос:
— Слыхал я, что один из убитых хлопцев стрелу в спину получил. Кто мне растолкует, как это случилось?
Пришлось мне выходить и просить слова:
— Я рядом с ними был. У них наказ был не подниматься, без доспехов они были. Когда на меня трое басурман на конях кинулось, встали хлопцы мне на подмогу. Один копье не успел бросить, как стрелу в грудь получил, второй успел, за вторым копьем нагнулся, как ему стрела в спину вошла. Если б не они, может, не стоял бы я сейчас здесь. Они стрелы татарские на себя приняли, что в меня лететь должны были. Время мне дали басурман стрелами посечь. Вот как дело было, казак. Растолковал я тебе?
— Я бы хотел еще кого-то послушать, кто видал, как оно было...
— Так ты что, мне не веришь, казак? Може ты хочешь меня брехуном назвать? Так ты прямо скажи, как есть. А я вот, что хочу у тебя спросить. Ты скольких басурман вчера положил? Отвечай, когда тебя спрашивают, не молчи. Мне так сдается, что ни одного. А те хлопцы, что в землю легли, каждый двоих упокоил. Одного в первой сшибке, второго во второй. Чего замолк? Поспрошай еще, я тебе отвечу.
Я подошел к нему достаточно близко, чтоб при желании сделать короткий шаг вперед и влепить ему в рожу. Без хорошего мордобоя решение этого вопроса не проглядывалось. Но оно нашлось. Свое веское слово сказал атаман Непыйвода.
— Демьян, ты спросил, тебе ответили. Выходи с круга. И ты Богдан уймись. Раз ты все видел и правду нам сказал, то не прыгай, как молодой петух. Ты славно вчера бился, то все видали, но пора тебе уже от боя охлынуть. Тут товарищи твои стоят, а не басурмане.
— Простите, братцы, если обидел. Не со зла я. А как видел, так и рассказал.
Атаман как ни в чем ни бывало, продолжил подсчеты, казаки с новой силой включились в оценку полученной добычи, а мою голову полностью захватил сравнительный анализ. Даже самый бедный пастух шедший в набег, нес с собой ценностей на девяносто-сто монет серебром. Два коня, сбруя, оружие, сапоги, одежда, все это стоило денег. А были отдельные представители крымско-татарского народа, с которых можно было снять ценностей монет так на пятьсот. В среднем, каждого раздетого сегодня можно оценить на сто пятьдесят монет. С учетом долей командного состава, раненых и убитых, но одну долю, которую мне выдадут, придется сто десять серебряков. Учитывая, что средний ремесленник за год зарабатывает не больше восьмидесяти, то привлекательность разбойничьей деятельности сомнения не вызывает. А помереть можно и от Лихоманки, и от несварения желудка. Смерть, в данный исторический период, была постоянным спутником человека, поэтому особо никого не пугала.
Предстоящие четыре, сравнительно спокойных года будут по-своему опасны. Моя бурная производственная деятельность и вынужденное безделье основной вооруженной массы населения будут диссонировать и относительная гармония может нарушиться. А относительная гармония, это наше все, ибо абсолютная недостижима. Значит, предстоит озаботиться и этим вопросом...
* * *
Пьянка затянулась до глубокой ночи, поэтому в лесу, в нашем временном лагере мы появились лишь на следующее утро. Мне впервые пришлось принять участие вместе с атаманом и моими десятниками в нелегкой церемонии уведомления родичей погибшего об их утрате. В селе мы бы заходили в каждую хату, а тут собрали их всех вместе.
— Простите нас, родичи, что не уберегли мы ваших сынов. Полегли они в бою с басурманами, а их души полетели прямо в рай, ибо погибли они, защищая родичей, товарищей и землю, на которой живем. А за это прощает Отец наш небесный любые грехи. Примите от нас добычу положенную им по закону казацкому. Не вернет она вам ваших сынов, но поможет поднять на ноги их братьев и сестер. И товарищество наше вам в этом всегда опорой будет.
— Пусть Бог вам простит, а мы прощаем, нет в том вашей вины. У каждого своя судьба... — бабы плакали, а мы поклонились им в пояс и оставили одних с их горем.
Весь остальной лагерь весело шумел, обсуждая удачный и прибыльный поход, мои хлопцы хвастались перед родичами и соседскими девками своей добычей, казаки поопытней снисходительно улыбались. Меня сразу взяла в плен Мария и потащила на медицинские процедуры. Она еще вчера успела узнать у вернувшейся Мотри, что со мной случилось и как нужно меня мучить, ухаживая за раной. Затащив меня в укромный уголок, она начала мужественно обрабатывать чистой тряпицей мою рану, периодически макая ее в небольшой кувшинчик с самогонкой настоянной на тысячелистнике.
Спасла меня делегация местных гречкосеев, которые сообразили: чем сидеть без дела в лесу, так можно у Богдана деньгу заработать. Всего нашлось около двадцати человек охваченных духом наживы. Пришлось организовывать работы на двух дамбах сразу. Для одной и того количества работников, что были до того, хватало с избытком. Впрочем, поскольку второе место было всего в трехстах метрах ниже по течению, никаких организационных проблем это не вызвало.
Три дня крутился между стройками и любимой девушкой, решившей поставить на мне некоторые эксперименты на выживаемость под видом лечебных процедур. Обижаться не приходилось, у женщин это на генном уровне. Они сами не подозревают, что все время испытывают своего избранника на прочность. Природе не нужно слабое потомство и заботу об этом она возложила на хрупкие женские плечи.
Несмотря на это, многое удалось наладить. Кузнецу Николаю дал в помощь несколько человек. Они стали месить глину с песком, формировать кирпичи и выкладывать их на просушку. Домну ставить, деготь, смолу гнать, везде кирпич нужен будет. Отец с братом тоже обзавелись помощниками для увеличения выжига угля. Столяры делали улья и рамки по наброскам, которые я сделал на скорую руку. Благо особого ума не надо, чтоб понять устройство этого домика для пчел. В каждый улей велел положить по паре рамок с воском, немного меда. Улья установить на четырех кольях на юго-восточном склоне холма рядом с моим будущим домом. Скоро пчелы начнут роиться, может некоторые рои залетят сами в подготовленные для них места. В это время бортники еще рои не ловили, осмысленного пчеловодства не существовало, хватало того, что давала природа.
