Зверь лютый. Книга 9. Волчата

Какое там думать! Только я завалился к этой бабе под бочок, как мгновенно попал в объятия Морфея. Или как тут местный клофелин называется? Уже сквозь сон услышал, как завозился, учуяв мой запах, волчонок. Пришлось запихивать его к себе под одежду. Как оказалось, раздеться и заново одеться можно не просыпаясь.

Меньше чем через час Алу заснул и упал с облучка. Хорошо, что у нас в оглоблях старая кляча — сразу встала. Никогда не думал, что ездить на старой кляче — большая удача. Размером в одного живого ханыча. Пока ещё живого.

Новорождённых детей кормят каждые три часа. А волчат? А я знаю? Будем относиться к нему по-человечески. Тогда надо прикинуть место для остановки, костерок, бабу накормить, напоить. Факеншит! Зарекался же с бабами по Руси ходить! Что так, что эдак — постоянные заморочки.

Уже сидя у догорающего костра, присматривая, как утомлённая мамашка заматывается после кормления, а её голубоглазый мальчонка возится со своим хвостатым сотрапезником на расстеленном тулупе, Алу вдруг спросил:

— А как ты его назовёшь? Имя какое-то у него будет?

И правда, что я всё — "волчонок, волчонок". Имя... "Как вы яхту назовёте — так она и поплывёт". Мухтар? Барбос? Что-то аристократическое? Лорд? Рекс? Литературное? Акела? Белый клык? — Нет, должна быть буква "р".

— Давай назовём "гумус хан" — серебряный хан. Красиво? Да?

Как-то "гумус" на мой слух...

— Мы назовём его просто — Курт. Волк.

Я попытался позвать волчонка: Курт, Курт. Но он ещё не видит и не слышит. Просто завалился на бок, помахал хвостиком и заснул. А синеглазый младенец уставился на меня. Почему-то обрадовался издаваемым мною звукам и радостно гугукая пополз ко мне. Еле успели поймать, пока в снег не свалился.

Снова собрались, тронулись. Мой зверинец вырубился сразу. За спиной сопят в четыре носа.

Пустынная дорога наводит на размышления. Всё пытался понять: почему я так вляпался? Где — мои ошибки, а где — необоримые обстоятельства. Получалось странно: в этой авантюрной истории не было "голых" случайностей. В том смысле, что случайность — проявление закономерности.

Я закономерно попал в этот поход, закономерно полез в район боевых действий, закономерно попал под половцев. И выбрался — тоже. Закономерно попал в полон и, более-менее обосновано, выбрался. Что Алу знает русский — моя удача. Но другого его отец с таким заданием и не послал бы: надо же у местных спрашивать. Что у князь-волков умерла волчица... они же, в конце концов, все вымерли — закономерность. Что волчицы рожают в феврале — закономерно. Что роды часто приводят к смерти...

Как-то ни особого "Счастливого случая", ни наоборот, внезапного "Ногу свело" — не наблюдается. Флуктуации в пределах дисперсии. Что успокаивает. Как-то я к внезапным удачам... подозрительно. За всё в жизни приходится платить. Грубо говоря, если вас вдруг поцеловала Анжелика Джоли, то ждите — скоро придёт геморрой.

Я ещё не знал, что три моих огромных удачи сопят у меня за спиной. А уж сколько "геморроев" от них будет! Кто сейчас не знает имя Курта Вольфсона? Его бездонные синие глаза и бесшабашная улыбка сокрушили сердца многих женщин, а волчье чутьё — множество армий и крепостей. Но мало кто знает, что он не "сын волка", а — брат. Молочный брат моего первого курта. Поэтому и прозвище такое взял. Понятно, что он ничего не помнил из этого эпизода, когда их обоих выкармливала его мать. Но мальчишке всю жизнь говорили: "ты — брат князь-волка". Мальчишка рос и пытался стать похожим на своего могучего брата. Простой смердёныш, "русское мясо". А я только чуть-чуть помог. Просто пути приоткрыл. Во славу народу русскому и племени волков серебряных.

Вот, прозывают меня "Зверем Лютым". Только что же за волк, который стаю себе не соберёт? Не подымет волчат несмышлёных, не вырастит их по образу и подобию своему? Своему уму-разуму не научит? Так и я — ростил таких, "кто жить не трусит". Хоть и не кровные, а мои. Потому и зовут ныне на Руси сирот Всеволжских по имени моему — Иванычами.

К ночи сунулись на постой в деревушку. А там воинский отряд. Человек двадцать конных, оружных. Недавно были в бою: доспехи кое у кого посечены, повязки видно. И пять-шесть саней с раненными. Двоих умерших они как раз хоронили. Без отпевания — попа-то нет. Я старался сильно не отсвечивать, вот только новых приключений по дороге мне не хватает. Да и вообще — с моим выводком... Но у них поминки невеликие происходят, они сами спрашивать начали. Типа:

— Лысый, пить будешь? А баба?

Тут-то до меня дошло, что прихваченная мною женщина — немая! Целый день рядом с человеком провёл, скулёж её слушал, а что она говорить не может — только к ночи понял. "Обсвяторуссился". Что баба молчит — воспринимаю как должное. Невнимателен к людям становлюсь. Это я-то, который женщин всегда прежде мужчин и автомобилей замечал!

Обнаруженный факт был мною немедленно использован. Для увеличения собственной свободы в части ответов на вопросы. Нет, я никогда не вру! Лжа мне заборонена! Дар самой Пресвятой Богородицы! Но... мою правду понять...

— И куда ж ты правишь, отроче?

— Дык... к Трубчевску. Деревенька наша в той стороне.

Вот те крест святой! Пердуновка моя именно в той стороне. За Трубчевском ещё с полтыщи вёрст.

— А это у тебя что за щеня такое? Экое уродище. Головища-та вона кака! Выкинь чудище в прорубь.

— Дык... эта... в лесу подобрал. Батяне отвезу. Он всякие редкости любит. Может, таку голову и на ворота прибьёт.

Чисто честно. Как на духу! Волчонок точно из леса. Как до дома доберусь — Акиму покажу. А что вы, дяденьки, сказок Андерсена не читали — так это ваша проблема. Не всем дано разглядеть в "гадком утёнке" будущего лебедя.

Сперва они меня поспрашивали, потом я их послушал. Отряд из Киева. Не из княжеских гридней, а сборный из боярских дружин. Ещё осенью был послан в Стародуб для контроля ситуации на одном из возможных направлений вторжения.

От Новгород-Северского к Стародубу есть приличная дорога — на этих путях ещё Мономах половцев бил. А дальше половецкая конница с Изей Давайдовичем во главе могла появиться уже на среднем течении Сожа. Выкатиться к Гомелю. Это тоже традиционные Черниговские владения. Но после свержения Изи они перешли к Смоленскому княжеству. Да и до собственно Смоленских земель там недалеко.

То, что Ростик свои владения от войн и разорения бережёт — я уже...

В первых числах февраля, когда стало ясно, что Изя с половцами снова застрял под Черниговом, отряд выдвинулся ближе к противнику, к Седятину. И "лоб в лоб" нарвался на многочисленный половецкий отряд. То-то я видел повязки у половцев перед своей дуэлью с толстяком. Седятин уже закрылся, "сел в осаду". Потеряв половину людей, гридни смогли оторваться от преследования и двинуться к Новгород-Северскому. Оттуда легче добраться до Киева: отряд частью состоял из дружинников смоленских бояр, перебравшихся вместе с Ростиком в столицу, частью — из дружинников бояр киевских.

Нормальные мужи и отроки. Уставшие, пораненные, битые. Я им не интересен. Если не нарываться — вреда от них не будет. А польза — может быть. Места глухие и идти вместе с воинским отрядом... безопаснее. Конечно, шашечку — прибрать, кольчужкой — не светить, волчонка... перевести на коровье молоко. Но когда местный крестьянин отказался дать моей кляче зерна даже за куну, то один из гридней приложил жадюгу по уху. Чтоб не орал так мерзко рядом с раненой больной головой.

Не скажу за голову, но кобыле помогло.

Поутру пристроились им в хвост. В свою колонну они не взяли, но я и не просился — лишь бы в пределах прямой видимости-слышимости. Как-то у нас всё устаканилось. Горшок с толстыми стенками я на постое спёр — теперь тёплое молоко постоянно. Ещё в санях лепёшки нашлись — утром разогрел, в тряпки завернул. Пассажиры у меня — сытые, кляча — отдохнувшая. Трёхаем помаленьку.

Мелочь одна беспокоит. Когда гридни свои возы выводили, на одних санях разглядел раненого мужика. Лицо знакомым показалось. Не могу вспомнить где я его видел. Может, ещё в прошлой жизни? Где-то я его видел... Не такого осунувшегося, замученного, почерневшего... И костюмчик на нем был другой... И смотрел я на него не сверху вниз, на лежащего, а наоборот... И было это не туманным холодным утром в глухих черниговских лесах, а на каком-то корпоративе... Или — на банкете... Или...

Факеншит!

Банкет назывался "свадьба киевского боярина Хотенея Ратиборовича с дочкой смоленского боярина, великокняжеского ближника Гордея".

Ё!

И ещё раз — Ё!!! Потому что у меня там... была весьма специфическая роль "княжны персиянской" — танцовщицы-стриптизёрки, официальной любовницы жениха. А также — рабыни-наложницы, личной обидчицы невесты и тестя, носителя опасной тайны жениха и свекрови, настолько опасной, что "ни в воду, ни в землю схоронить нельзя", наложника жениха, беглого раба, похитителя "золотого запаса"...

Комплект смертных приговоров с "привести в исполнение немедленно".

Как совсем недавно это было! Девять месяцев всего. И как я умудрился столько уважаемых людей так смертельно обидеть?

"Смертельно" — для меня, конечно.

Но нашёлся тогда один человек, который меня спас. Без преувеличения — и душу, и тело. Вытащил из ситуации, где меня собирались употребить коллективно "для их наслаждений". Проще — рвали бы меня на куски долго и больно. А он — спас. И предложил выйти за него замуж.

Мда... А что он ещё мог предложить танцовщице-наложнице? Это уже само по себе... запредельно. А ещё обещал в замужестве не бить, чего и невестам-аристократкам не обещают!

Единственный человек, который отнёсся к "княжне персиянской" по-человечески. Для "Святой Руси"... только нимб одеть. Рыцарство и великодушие, граничащие со святостью и сумасшествием.

И тогда я, выдернутый им из потных лап одной смерти и уже ожидая неизбежной следующей, поцеловал его. Скинул с лица на минуточку часть своего "персиянского" костюма — никаб и страстно впился в его губы. Ух какая страсть к жизни появляется в человеке, который, выскользнув из-под топора на плахе, видит впереди намыленную верёвку виселицы!

Артёмий-мечник. Первый нормальный человек, встреченный мною на "Святой Руси". Первый, кто обращался со мной, как с человеком. Не как с отмычкой к боярским милостям, не как к говорящему мясу на ножках.

Только разговаривал он не со мной — Иваном, боярским сыном, и уж тем более — не с Ивашкой-попадашкой. Он разговаривал с "княжной персиянской" — рабыней, наложницей, исполнительницей "срамных танцев". Замуж звал!

Но это же ненормально! Я, к сожалению, наблюдал, как меняется женская психика от "танцев у шеста". Через полгода работы в стрип-баре адекватность сохраняют единицы.

"Всё что нас не убивает — делает нас сильнее". В части стервозности? Алкоголизма, наркомании, истерии?

Если человек в ненормальной ситуации говорит нормально, то нормален ли он? Если он нормален по моим меркам 21 в., то кто он здесь, в 12 в.? Псих? Блаженный? "Десять тысяч всякой сволочи"? Мой клиент?

* * *

"У известного физика спрашивают:

— У вас был ученик. Где он сейчас?

— Стал поэтом. Для физика он недостаточно сумасшедший".

* * *

Этот Артёмий... он "достаточно сумасшедший", чтобы войти в свиту "плешивого попадуна"?

Кстати, и его мнением можно было бы поинтересоваться. Если выживет: видок у мужика... бледно-чёрный. Ладно, посмотрим. Но я ему должен. Свою жизнь.

"Посмотрим" — случилось без меня. Опять эта злоеб... злозыбучая политика вокруг Киева.

* * *

8 февраля 1161 года князь Изяслав Давыдович с половцами внезапно перешёл замёрзший Днепр у Вышгорода. 12-го начался бой за Киев.

Половцы приступили к Подолу, ограждённому высоким тыном. Они засыпали защитников густым потоком стрел, во многих местах зажгли ограду, ворвались в улицы и зажгли дома. Очевидец сравнивает этот бой с Апокалипсисом.

"Окруженные пламенем, дымом и мечами варваров, Киевляне с Берендеями в ужасе бежали на гору к Златым вратам каменной стены".

В эту эпоху Киев традиционно выставляет 7-9 тысяч ополчения. Киевские князья выводят на поле боя дружину в 6-8 сотен гридней. Ударить такой массой сверху, с Горы на расположившихся на догорающем пепелище Подола половцев... Смять, задавить, затоптать...

Но — киевляне...

Сами они вперёд не пойдут. Наносить первый удар смоленскими гриднями Великого Князя? А потом киевляне сверху ударят им в спину, прижмут к половцам...?

Вооружённые силы города — обезглавлены. "Главы" сидят в застенках княжеского подворья. Там с ними "специалисты" разговаривают. Выкорчевать заговор полностью наверняка не удалось: слишком много у Изи "должников". Слишком часто за последнее поколение киевляне изменяли присяге, переходили от одного князя к другому.

А гридням смоленским — головы класть?

Дружина высказалась однозначно — надо уходить. Ростик этот совет принял. Он — реалист, он людей не только строит да нагибает, но ещё слушает и слышит. Великий Князь прихватил жену, казну, из своих — кто успел собраться. И из Киева ночью бежал.

Поутру под колокольный звон, восторженные крики народных толп, на белом коне, без всякого сопротивления... Для Изи начался "третий срок" — третье "великое княжение".

Но для Ростика "второй срок" не закончился.

Нормальный Великий Князь, если его со стола вышибли, должен бежать далеко и надолго. Изя Блескучий удирал во Владимир-Волынский, Гоша Ростовский — в Суздаль, Вячко — в Туров. Вот так — нормально, правильно. Это ж все знают!

Ростик — знает, но знать — не хочет. Отойдя от города на пару десятков вёрст, он садится в осаду в Белгороде-Днепровском. Выжигает посады и их защитные укрепления — острог, закрывается в детинце и шлёт гонцов по Руси, прося помощи.

Для Изи отчасти это хорошо: есть причина не пускать половцев в Киев. Их шлют под Белгород: там казна, там слава, там боярыни великой княгини... Возьмёте городок — всё ваше. И начинается четырёхнедельная осада Белгорода.

В Киеве Изя купается. В лучах славы и народного восторга. Он — разговаривает. Со своими сподвижниками, "чудом вырвавшимися из застенков кровавой гебни". В смысле: от костоломов предыдущего князя. Каждого надо обласкать, выслушать, посочувствовать.

В городе начинается новая резня. Режут смоленцев — потому что земляки Ростика, волынцев и галичан — потому что земляки тех, кто два года назад Изю вышибали, новогородцев — они тоже за Ростика были, черниговцев — сволочи они, Свояка терпят! Режут своих — кто-то что-то "гебне", в смысле: слугам законного, народом всем призванного государя, лишнего сказал. Или просто — не нравится морда.

Изя всех уговаривает, успокаивает — просто цыкнуть нельзя, сторонники же!

Разговаривает, улещивает, образумливает, пополняет дружину киевскими добровольцами, зовёт союзников — князей Северских, сына Свояка — Олега, меняет посадников в пригородных городках, принимает клятвы верности от бояр...

Изя ждёт. Отсидеться в крепостицах вокруг Киева — невозможно. Ещё Владимир Креститель загнал своего брата в похожее место, Родня называется. Братец с голодухи стал покладистым, пришёл на переговоры. Где его и прирезали. Ведь все это знают!