Восемь. Знак бесконечности

— Алекс, никогда. Об этом я тоже уже говорила. Всё, я ухожу. Если будут ещё вопросы, вызывай к себе повесткой.

Резко распахнула дверцу и вышла из машины. Алекс увидел на сидении чёрный картонный прямоугольник, схватил его и выскочил за ней.

— Кэт!

Она ускорила шаги, не оборачиваясь.

— Кэт! — хотел отдать визитку, но так и не отдал. Почему-то сунул обратно в карман.

Рваный бордовый знак бесконечности переплетался с именем: Данте Лукас Марини.

— Баааай! Все! Не иди за мной!

Вернувшись в машину Алекс яростно ударил руками по рулю, ещё раз и ещё. Чееерт! Твою мать, а!? Но почему? Почему вот так?! Он же бл

* * *

ь скучает по ней, он ...Твою мать!

Алекс яростно ударил руками по рулю, ещё раз и ещё. Чееерт! Твою мать, а!? Но почему? Почему вот так?! Он же бл

* * *

ь скучает по ней, он ...Твою мать!

Долго смотрел ей вслед, пока светлый силуэт не скрылся за дверьми подъезда. Имя с визитки крутилось в голове, пульсировало назойливо и монотонно. Он его слышал, несомненно слышал. Две секунды и его фотографическая идеальная память копа с многолетним стажем тут же выдала информацию. Алекс повернул ключ в зажигании, и машина с рёвом сорвалась с места. Данте Лукас Марини упоминался совсем недавно в связи арестом Аниты Серовой за попытку незаконного проникновение в поместье итальянского бизнесмена.

* * *

Каждая глубокая затяжка слегка першила в горле и обволакивала лёгкиетерпким привкусом горечи.

Данте смотрел как красиво отливает алебастром женское тело на черных шёлковых простынях. Ему нравилось сочетание чёрного, красного и белого. Иногда только чёрного и белого. У него была слабость к молочной коже, именно сливочно-молочной. Не светлой, как мел или розовой. Такой цвет кожи бывает только у европеек, чаще всего у русских, украинок.

Посмотрел на женщину в черно-бордовых кружевах и снова затянулся сигаретой, глядя на неё сверху вниз, полностью одетый в элегантную тёмную рубашку с распахнутым воротом и брюки с безупречными "стрелками", расставив длинные ноги, сложив руки за спиной и слегка прищурившись. Красные блики освещали его смуглое лицо без единой эмоции.

Она красивая. В его постель редко попадают те, кто не достойны украшать глянцевые модные журналы. Данте любит только самое лучшее. Ее тонкие лодыжки, в чёрном капроне, плавно переходят в сильные икры, стройные бедра. Она то сводит, то разводит ноги, открывая его взгляду тонкое кружево под которым просвечивает её влажная плоть. Данте ещё не прикасался, но он был уверен, что не просто влажная, а мокрая. её тело подрагивает, он видит, как женщина нетерпеливо закусывает алые губы, как вертит головой, пытаясь избавится от повязки на глазах, грудь судорожно вздымается и опускается и Данте знает, как болезненно напряжены её соски в ожидании прикосновений.

Медленно затягивается сигаретой и выпускает дым в полумраке гостиничного номера,окутанного красным тусклым освещением. Он наклоняется, проводит рукой по женской ноге, подбираясь к бедру, надавливает на живот, скользит по рёбрам, но так и не доходит до груди. Слышит вздох разочарования.

Женщина молчит, она и будет молчать, пока он не разрешит ей заговорить, а он не разрешит, потому что ему не нужна её болтовня. Ему больше нравится смотреть на возбуждённое до предела, изнывающее, наэлектризованное тело, на тонкие кисти рук в которые впивается туго затянутая верёвка, на жилку, пульсирующую сбоку под скулой, на пальцы рук, которые то сжимаются, то разжимаются в ожидании. Он знает, как сильно она хочет его прикосновений, боли и наслаждения, которые он может ей подарить, но сегодня она этого не получит. Скорее всего, не только сегодня, а уже никогда. Это их последняя встреча, и она об этом знает, последняя, потому что его больше не возбуждают: ни её покорность, ни её запах, ни её крики наслаждения и вопли боли, даже слезы, которые прямо сейчас текут по щёкам, а раньше он любил их слизывать. Его возбуждал солено-горький вкус её страданий, но ведь с губ срывались стоны удовольствия. Ему нравилось это сочетание, впрочем, как и ей...да и, далеко, не только ей. Хотя, Данте мог играть с ними в любую игру, если ему самому этого хотелось.

В этот вечер он испытывал удовольствие иного рода, от её эмоций. Ей больно, потому что она не сможет без его прикосновений, а ему на это плевать. Завтра, когда они встретятся в обычной обстановке, она опустит взгляд, покорно ожидая новой встречи, а он даже не заметит этого, потому что ему уже не интересно.

Оргии, извращения, наркота, бешеный секс всё насточертело. Он пресытился до такой степени, что больше уже ничего не будоражило, каждая игра заканчивалась предсказуемо просто, каждая женщина, в его постели была похожа на предыдущую. Все на одно лицо.

Годы,проведённые в Аргентинеизменили его, именно там он превратился в неуправляемого, кровожадного ублюдка. Он упивался властью, возможностями, деньгами, шлюхами и кокаином. Соскочить оказалось не просто, а он и не собирался соскакивать. Быть безжалостным монстром гораздо лучше, чем валяться в канаве с ножом в спине или чувствовать, как плоть живьём пожирают черви под слоем земли, где тебя закопали более успешные конкуренты.

Для Данте давно перестали существовать моральные принципы. Плевать кто встал на пути: друзья, враги, знакомые всех в жернова и в порошок, если мешают ему лично. Его боялись до суеверной дрожи и липкого пота. Он прекрасно знал об этом и получал удовольствие сродни сексуальному удовлетворению. После смерти отца он возглавил бизнес и уже через месяц никто не смел посмотреть ему в глаза чтобы при этом не почувствовать тошнотворные спазмы ужаса или позывы к трусливому мочеиспусканию.

Еще несколько минут смотрел на женщину, потом достал из-за пояса стилет и провёл кончиком лезвия по её шее. Спускаясь всё ниже, царапая стоящий торчком сосок, слыша её жалобный стон, полный мольбы о продолжении. Потом резко разрезал веревку.

— Трахни себя сама.

Прошептал ей на ухо и вышел из номера, когда хлопнула дверь он услышал сдавленные рыдания, он знал, что она сделает так, как он сказал, будет размазывать слезы по лицу и ласкать себя дрожащими пальцами,думая о нём. Она будет делать это не только сегодня, а ещё долгое время после того, как он забудет, как её зовут. Кстати, а как её и правда зовут?

Ступая по коридору, по направлению к лифту он достал сотовый и набрал чей-то номер.

— Ну что? Узнал? Значит плохо ищешь. Я хочу знать о ней всё. Как ты сказал? Сбрось мне её номер.

Нажал на кнопку вызова лифта и вошёл в кабинку, когда он спустился в холл отеля сотовый пикнул смской. Данте вышел на улицу и направил пульт сигнализации на свой BugattiVeyron, удерживая смартфон между ухом и плечом.

— Ола ола, крошка, не ожидала да? Так когда начнём играть в грязные игры? , — усмехнулся, усаживаясь за руль и включая музыку, прикуривая сигарету, — для начала я приглашу тебя в "Доминос".

* * *

Я захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной, закрыла глаза. Несколько секунд постояла и сняв жакет, скинула туфли, поставила раскрытый зонтик в прихожей, пошла в кабинет, взяла в руки тетрадь и села в кресло. Несколько минут я листала страницы. Искала. Сама не знаю, что. Точнее, нечто что уже беспокоило изнутри, но я всё ещё не могла точно определить, что именно. Пока не остановилась на пятнадцатой странице.

"Я хотела подарить ему всё, что он попросит, а он не просил, просто брал. Требовательно, властно. Я хотела покоряться ему, я могла часами стоять на коленях и ждать пока он разрешит мне поднять голову и посмотреть на него. Просто посмотреть. На него можно любоваться бесконечно. Да, я хотела подарить ему бесконечность во всем. Я могла бы бесконечно любить его, позволять делать с собой что угодно лишь бы знать, что ему хорошо.

Бесконечность...как бы я хотела стать для него бесконечностью, только знала, что этого никогда не будет и что я скоротечна в его жизни как вспышка молнии. Если бы он попросил меня умереть я бы умерла для него. Это страшно...так зависеть. Жутко терять себя саму, растворяясь в мужчине для которого ты просто игра...когда-нибудь эта игра меня убьет. Я знаю. Может в этом и будет моя бесконечность? Вчера я выполнила его просьбу и этот знак принадлежности нарисован на моём теле".

Несколько минут я смотрела на эту запись, датированную июлем месяцем этого года, захлопнула дневник, открыла ноутбук.

"— Ведь всё имеет конец, а я хочу, чтобы длилось бесконечно.

— Что именно не должно заканчиваться для тебя, Вера?

— То, что составляет смысл жизни".

Я бросилась к жакету и достала визитку. Несколько секунд смотрела на символ, рваный темно-бордовый, потом достала сотовый, полистала список контактов и набрала номер Юлии.

— Добрый вечер, простите, если поздно.

На том конце провода мне не особо были рады, и проклятое чувство вины снова сковырнуло мозг.

— Я не задержу вас надолго. В последние дни Анита делала себе татуировку, что-нибудь, какой-то знак, символ, рисунок на коже? Сделала? И что это за знак?

Я снова посмотрела на визитку и шумно выдохнула, услышав ответ Юлии Серовой.

— Спасибо...Нет, просто поинтересовалась. Мы можем снова встретиться? Я могу к вам приехать? Да, я понимаю. Может завтра, после обеда? Спасибо, я обязательно вам перезвоню перед приездом.

Я заварила себе крепкий кофе и снова уселась перед ноутбуком. Только ближе к полуночи

внезапно вспомнила, что Ли мне так и не позвонила.

7 ГЛАВА

Миссис Бероев казалось, что все они живут в какой-то параллельной реальности. Где она по-прежнему встаёт в шесть утра, чтобы проводить мужа на работу, собирает младших детей в школу и едет на метро в гостиницу, чтобы принять смену, а Вера...она осталась ночевать у Розы и вот-вот позвонит домой, чтобы попросить миссис Бероев встретить дочь на остановке, ведь Вера так не любит ходить одна поздно вечером. Она с детства боится темноты.

Только Вера уже больше не позвонит, не будет смеяться по утрам с мультфильмов про Губку Боба вместе с братьями, не сядет вечером за уроки с Тимом и Томом, а самой Элизе Бероев остаётся только сидеть и раскачиваться на диване вот уже вторые сутки, с тех пор как полицейский Алекс Заславский на чистом русском...да, на её родном языке, на том, который так часто звучит в стенах их дома, сообщил ей самую жуткое известие, сделал явью самый дикий кошмар любой матери...Сказал, что её девочка мертва. Сказал, что она порезала себе вены, потому что решила уйти из жизни. Её Вера! Веселая, смешная, любящая Вера, которая кормила бродячих котов, покупая им корм на карманные деньги и держала в аквариуме трех тропических черепашек, взяла итальянский стилет и перерезала себе вены. Их гордость, отличница, красавица умерла...и что самое страшное — по своей воле.

Элизе казалось, что всё это не происходит на самом деле, скоро она проснётся и поднимется в спальню старшей дочери, чтобы разбудить её в школу. Она подойдет к постели, склонится, рассматривая совсем ещё детское личико, поправит светлый локон, за ушко и шепнет: " Мармеладка, уже утро".

Сегодня утром Элиза так и сделала, встала с дивана, на котором задремала перед рассветом, наглотавшись снотворного, поднялась по лестнице в комнату дочери, толкнула дверь и долго смотрела на аккуратно застеленную постель, на целую коллекцию мишек Тедди, на книги, аккуратно стоящие на полках, на письменный стол, заваленный учебниками, и внутри поднимался дикий вопль, Элиза хотела громко заорать, чтобы все же проснуться, но, как и в любом кошмаре, её рот только приоткрывался в немом крике, а звука не получалось.

Тони её не трогал, они словно боялись сказать друг другу слово, как будто молчание делало всё происходящее нереальным. Элиза слышала, как муж разбудил сыновей и, накормив завтраком, отвёз к своей матери, а потом отправился прямиком на упаковочную фабрику, где работает уже больше восемнадцати лет. Он мог бы остаться с женой, но не остался, а ей было всё равно. Даже если он сейчас исчезнет из её жизни их дочь всё равно не вернуть.

Она слышала вопросы сыновей о Вере, муж пока скрывал правду, а миссис Бероев стояла в дверях спальни мёртвой дочери и смотрела на окно, занавешенное светло-розовыми шторами. На стекле оставались потеки от дождя, а ветер швырял ветки деревьев в стекло. Этот жуткий равномерно-монотонный стук сводил с ума. Завтра им нужно забрать тело Веры из морга и после полудня состоится церемония захоронения. Её девочку закопают у дороги, там, где лежат все самоубийцы, грешники. Лиза закрыла глаза и впилась пальцами в косяк двери. На бледном, как полотно лице, застыла гримаса боли. Ее дочь не могла так с ними поступить, не могла все это с собой сделать, не могла вот так уйти, даже не оставив записки, не объяснив им с Тони "ПОЧЕМУ?", что они сделали не так? В чем их вина? Неужели в том, что так и не смогли переехать в хороший район, купить дорогую машину, жить как многие одноклассники Веры? Или это из-за Эрика? Из-за проклятого ублюдка, который увозил её девочку по вечерам на своем мотоцикле, а потом перестал приезжать и Элиза тихо радовалась, что все это закончилось и надеялась, что сдавленные рыдания, доносящиеся из комнаты дочери тоже скоро прекратятся. Они прекратились. Навсегда.

Настойчиво звонили в дверь, а она не могла пошевелиться, смотрела на плюшевые игрушки и лихорадочно вспоминала, когда и где была куплена каждая из них, кто подарил, кто принёс.

Самый любимый мишка Веры, Спарки, сидел на подушке и смотрел в полумрак комнаты круглыми черными глазами, в которых отражалось окно и светло-розовые шторы.

"Мама, Спарки не хочет, чтобы ты шла сегодня на работу в ночную смену. Спарки будет страшно одному ночью. Не уходи. Мам, ты видишь КАК он на тебя смотрит? Спарки хочет чтобы мы смотрели телевизор и ели блинчики с вареньем....Мама...мама...мама...."

В дверь продолжали звонить.

— Миссис Бероев! — женский голос доносился сквозь монотонное гудение в голове и несмолкающий голос дочери, — миссис Бероев — это Кэтрин Логинов, мы говорили с вами вчера!

* * *

Она открыла мне дверь не сразу, и я тут же поняла, что она под действием транквилизаторов.

Глаза Элизы были затуманены и смотрела она сквозь меня.

— Я школьный психолог Веры, Элиза. Помните, я вчера вечером звонила и вы разрешили мне приехать?

Она не разрешала, только отвечале "да" на каждый мой вопрос. Женщина посторонилась, поправляя выцветший свитер на плече. Ее светлые волосы, собранные в небрежный хвост на затылке, казались такими же тусклыми, как и взгляд светло-голубых глаз.

— Да, конечно, помню.

Я прошла за ней в небольшую залу. Миссис Бероев слегка полноватая, в старенькой, но чистой одежде напоминала мне мою собственную мать. Элиза указала мне на кресло и я села, повесив сумочку на спинку, позади себя.

— Хотите чаю?

Я попыталась улыбнуться, но улыбка не получилась. Странно улыбаться в доме, где завтра собрались хоронить ребенка.

— Кофе, если можно.

— Мы не пьем кофе, миссис Логинов, только чай.

— Мисс...Мисс Логинов. Тогда чай. Крепкий. Без сахара.